Ольга Тарасевич - Копье Судьбы
Ева отложила дневник и отправилась в аптеку.
Стараясь говорить как можно спокойнее, хотя внутри все звенело от горя, небрежно бросила пареньку за прилавком:
– Две коробочки веронала, пожалуйста. И… и освежающие пастилки.
– Веронала нет. Возьмите ванодорм. Только принимать надо одну таблетку на ночь, а не две, лекарство сильное. Одну!
«Тем лучше, значит, двадцати таблеток мне будет довольно», – подумала Ева, а вслух сказала:
– Спасибо, обязательно передам матушке…
…Блонди лаяла все громче и громче.
– Что? Гулять? Гулять хочет моя собака! Сейчас! Сейчас пойдем, – хриплым от сна голосом пробормотал фюрер.
– Наконец-то! – Ева тихонько соскользнула с постели, схватила копию копья Лонгина, изготовленную по ее заказу две недели назад в Мюнхене. – А вот теперь нельзя терять ни минуты!
Фюрер уже вышел из спальни и скрылся за поворотом длинного коридора.
Для того чтобы добраться до тумбочки возле его кровати, где лежала шкатулка с копьем, и заменить оригинал на подделку, Еве потребовалось совсем немного времени.
Она неслышно прикрыла дверь в свою комнату, упала на постель и стала разглядывать желанную добычу.
«Какая непредусмотрительность, – ругала она себя, не в силах оторвать глаз от продолговатого куска металла. – А если сейчас в комнату войдет Ади? И я ведь уже видела копье в Вене, оно ничуть не изменилось! Благоразумнее будет спрятать его немедленно!»
Копье действительно выглядело точно так же, как две недели назад, когда Ади, после подписания аншлюса с Австрией, потребовал, чтобы ему передали копье Лонгина. Счастливый и взволнованный, фюрер даже поленился спорить с Евой, которая захотела его сопровождать. И одобрил, когда она захватила с собой фотоаппарат.
Фотоаппарат тогда она брала без особого умысла, просто любила снимать лица, пейзажи, а тут – Вена, строгие прекрасные улицы, уютные парки…
И вот копье… От него словно исходили волны тепла… Оно великое, уникальное, настоящее. И действительно исполняет все желания. Это Ева поняла в первые же секунды, когда смотрела через витрину на темный наконечник.
Ади хотел передать реликвию в музей партии. Но не смог расстаться с ним, едва заполучив. Виновато пробормотал:
– Через две недели. А пока копье Лонгина побудет в Бергхофе, там безопасно.
План появился мгновенно. И был очень простым. Подменить эту вещь на копию. Зачем реликвия музею? Когда есть на свете девушка, которой эта вещь нужна, как лекарство от смертельной болезни.
– Мое милое копье, – шептала Ева, спрятавшись с головой под одеяло. – Ты не представляешь, как мне тяжело. Да, после второй попытки самоубийства, когда меня спасло только чудо, Ади опять сделался добрым со мной. Он подарил мне чудесный домик на Вассербургштрассе, в котором мы поселились вместе с Гретль, назначил мне денежное содержание. Мы с сестрой называем наш дом Браунхаус. Я рада, что теперь не слышу больше папиных упреков. Но стала ли я счастливой? Нет! Зачем уютный дом, если туда не приходит дорогой сердцу человек? Зачем деньги, а значит, и платья, и туфли от моего самого любимого обувщика Феррагамо, и белье из бутиков на Елисейских Полях, если никто ничего из этой красоты не видит? Да, я провожу время в Бергхофе. Но что это за время! Когда к фюреру приходят с докладом, я должна сидеть в своей комнате и не шуметь, чтобы никто меня не видел. Если вдруг мне позволяется пригласить приятельницу, мы вместо двери пользуемся окном – Ади работает, и его, видите ли, раздражают наши шаги. Но ты знаешь, копье, дело даже не в этом. Я не понимаю, почему теперь я не могу одеваться у еврейских портных! А еще все говорят: будет война, а значит, у Ади опять не останется для меня времени. Копье! Я знаю, ты можешь все исполнить! Я очень, очень хочу стать его женой, и быть с ним всегда, и умереть вместе, в объятиях друг друга. Хочу, чтобы он крепко любил меня. Ты ведь сможешь это сделать?…
Ева и не заметила, как уснула.
Снилось ей что-то загадочное – будто кто-то неизвестный, с неразличимым в тумане сна лицом, требовал подписать несколько бумаг. И было такое чувство, что пальцы и в самом деле сжимают ручку.
А разбудил Еву вдруг взметнувшийся страх.
Горничная по утрам убирает комнату, может протирать пыль, даже когда «секретарша фюрера» еще нежится в постели. «Секретарша» – что с ней церемониться.
Сейчас горничная как заявится – а в ее руке копье.
Надо срочно его куда-то спрятать!
Ева осмотрела комнату, а потом подошла к корзинке, в которой путешествовали ее маленькие, но очень звонкие, как колокольчики, скотчтерьеры. Здесь, в корзинке, под подстилкой, хранилась копия наконечника. Тут же надо спрятать и оригинал. Лучше места не найти. Горничная к корзинке даже не подходит: негодница Штази как-то здорово тяпнула ее за руку. Оказывается, собачки устроили в корзинке своеобразный тайник и припасли там пару косточек. То-то приветливая Штази разозлилась, когда горничная захотела чуть отодвинуть корзинку!
Конечно же, копье Лонгина надо спрятать именно там! А скотчтерьеры станут верными, надежными сторожами.
* * *– Извините, мне надо срочно уехать! Правда, ситуация очень серьезная. Я перезвоню вам позже! – Катя Некрасова вдруг вскочила со стула и бросилась к двери. – Простите, пожалуйста!
Клиентка – осунувшееся потемневшее лицо, заплаканные до воспаленной сухости глаза – растерянно всплеснула руками.
– Но как же так… Мы ведь договаривались! Только начали говорить, а вы… И мой сын, он ни в чем не виноват. Екатерина Алексеевна, помогите мне!
Бедная клиентка: светло-серое, едва различимое облачко ее ауры и вовсе практически растворилось. Горе выпило женщину до последней капли, и она не заслуживает такого к себе отношения.
Но времени на разговоры, объяснения и утешения нет. Вот просто ни единой секунды. Это Катя понимала очень отчетливо. И, как ураган, неслась вниз по лестнице.
На крыльце адвокатской конторы она чуть не упала.
В голове все вспыхивало, трещало, искрилось.
И – мучительные видения, жуткие картины. Они накладывались одна на другую, от чего казалось, что не имеющий возможности обработать такое количество информации мозг сейчас закипит или взорвется.
Ганс, судя по интерьеру, находится в номере гостиницы. Видна у стены небольшая кровать, напротив нее – стол со стулом, зеркало. Сначала в воздухе появляется как будто темная точка. Вжик – сверкает лезвие ножа, резкая вспышка, стальная угроза. Нож парит по помещению, и на белых обоях рассыпается кровавый горох пятен…
Катя силится рассмотреть Ганса, но видит лицо совсем другого человека. Это Сергей, сын той самой клиентки с плохо прокрашенной сединой и руками без маникюра. Он спит на потертом диване, рядом валяется пустая водочная бутылка. Какие-то парни выносят из квартиры телевизор. Да, потом родители разберутся: была пьянка, а не ограбление. Но вот этот толстый прыщ, этот жирный следователь, не захочет терять свою галочку в общей статистике раскрываемости. И производство по делу не прекратит, хотя потерпевшие будут пытаться забрать заявление. На суде – у Сергея очень непривлекательная, уголовная внешность – ничего доказать не выйдет. Вот его худощавая фигура в тюремной темно-серой робе…
Еще немного дроби каблуков. Кивнуть старичку-охраннику на автостоянке. Хм, с чего бы это дедок такой зеленовато-виноватый? Наконец-то!
Катя счастливо улыбнулась.
Красавица, ее девочка, умница! Золотистая «Тойота», кредит под девять процентов, АКП и кондиционер. Автомобильная мечта реализована слишком недавно, чтобы привыкнуть к ее комфорту. Да даже смотреть равнодушно не получается.
Но – бип, бип, бип, миллион непечатных слов – вот эта «копейка» у попки японской красавицы совершенно некстати. Дедок, дрянь интенсивно-зеленая – ведь сколько раз его по-хорошему просили, – все равно пускает «левые» машины на стоянку адвокатской конторы. И где теперь искать водителя?
– Пироманов на тебя нету, «копейка», – процедила сквозь зубы Катя. – Тех, которые ни с того ни с сего машины стали в Москве поджигать. Впрочем, может, на метро и быстрее получится добраться. «Багдад» находится в центре, недалеко от МИДа, там всегда пробки…
В метро, шумном, многолюдном, Некрасовой стало не по себе.
В толпе людей она чувствовала себя маяком, ловящим волны людского внимания.
Слишком стильный белый костюм, излишне высокие каблуки. На шпильках – рост под сто восемьдесят сантиметров. Может, в этом причина огромного количества притянутых взглядов? Или это на загар так реагируют, полученный на побережье Эгейского моря? А впрочем, все более прозаично. Стрижка в престижной парикмахерской, вот где собака зарыта. «О, ваши волосы мы выпрямим без проблем!» Как же, вытянули непослушные кудри, ага. Торчат кудряшки в разные стороны, как антенны; лаки, пенки – напрасный перевод препаратов, может, дустом их? Или – налысо, под ноль? Лысина ведь не курчавится, правда?
