Татьяна Степанова - ДНК неземной любви
– Можно это предположить... Только зачем ему нужна такая широкая огласка?
– А если он считает себя орудием божьего гнева?
– Психически больные люди часто именно таковыми себя и считают.
– А если он с медицинской точки зрения здоров?
– Ну, тогда это высшая степень богохульства, – сказал отец Иоанн.
– Богохульства?
– Вот именно. Берется священный текст, из которого вырываются цитаты, и потом они соединяются вот с такими ужасными вещами, – отец Иоанн указал на снимки. – Я бы сказал – изощреннейшее богохульство. Ваш преступник знает, что делает.
– О каком «нечестии», вызвавшем гнев, может идти речь?
– Этого я не знаю.
– А в Послании к Римлянам?
– Тут прямо сказано: «всякое нечестие», фраза проста и понятна.
– Но в нашем контексте – это что-то конкретное, ведь так?
Катя слушала капитана Белоручку. Ну и хватка у нее, у этой опер-девицы, вцепилась в бедного отца Иоанна как клещ, вон у него даже очки запотели от усердия...
– Думаю, что это предстоит выяснить именно вам, правоохранительным органам.
– Так, ясно, по-вашему, человек, использовавший эти цитаты, хорошо знаком с самим посланием и вообще с церковными текстами?
– Послание к Римлянам весьма известный, широко цитируемый текст. Его многие знают.
– А что вы можете сказать про это? – капитан Белоручка указала на снимки.
– Лица жертв уродовались уже после смерти?
– Да, у мужчины вырваны глаза, у женщины тоже вырваны глаза и оторваны мочки ушей, повреждены ушные раковины.
– Слепые и глухие...
– Что?
– Не знаю, я подумал... так, ассоциация. Слепые и глухие, не хотят видеть и слышать очевидного... Знаете, во времена апостола и в Риме таких было предостаточно – не хотели ничего замечать, что вокруг творится, что город полон греха и беззакония, что нет справедливости...
– По-вашему, преступник таким способом пытается привлечь наше внимание к какому-то конкретному факту?
Опять это дурацкое слово... Конкретное...
– Я могу помочь вам только с текстом, – ответил отец Иоанн. – Маньяки – это не мой профиль... простите, я не должен этого говорить, простите.
– Мы думаем, что это серийный убийца. И нам важно понять его мотив. Вот вы назвали это высшей степенью богохульства... Это как-то характеризует личность убийцы?
– Разные могут быть характеристики – душевная болезнь, религиозный психоз, цинизм и жестокость, богоборческие идеи – трудно сказать вот так... Порой это высшая степень духовного отчаяния... разочарования в самом порядке божественного мироустройства, следствием которого являются ярость и месть. Очень скудный исходный материал, чтобы строить какие-то догадки, здесь только две записки...
– И уже два трупа, – эксперт Сиваков покачал головой. – Скажите, а тип этот не может принадлежать к вашей... ну, к духовной среде?
– Паршивая овца, выгнанная из стада? Паршивые овцы есть везде. Текст, который используется, популярен, есть в открытом доступе, каждый может его прочесть и процитировать. Нет, тут не нужно каких-то специальных религиозных познаний. Если вы это имеете в виду.
– Ну что ж, спасибо за разъяснение.
– Обращайтесь, если что-то будет новое, всегда готовы помочь.
Короткая и сухая консультация. Катя была разочарована, она ждала намного больше от анализа текстов, от самой беседы, от версий и выводов. Ведь если предположить, что это ключ, который по какой-то причине убийца сам оставляет на месте преступления, то...
А что они услышали от спеца из церкви? Да фактически ничего – про какое-то богохульство... и еще про «разочарование в самом порядке божественного мироустройства». Такие фразы не для оперов с Петровки, 38, опера в таких фразах тонут... тонут с головой.
– Данные с уличных камер наблюдения за двое суток. Лиля Ивановна, хочу, чтобы вы лично взглянули на результаты анализа.
Это прозвучало из соседнего кабинета, когда отец Иоанн со своим модным портфелем уже покинул стены милиции. В кабинете вот уже несколько часов подряд оперативники отсматривали на мониторах изъятые пленки.
– Этот участок бульвара, как и тот, где убили Колобердяева, прямо не просматривается. Вот камера ювелирного магазина на Сивцевом Вражке – вся пленка за тот день и ту ночь, вход в театр, где работал Колобердяев, не виден. А вот пленка в начале бульвара, возле детской площадки, это пленки с камер у метро «Кропоткинская».
Маленькие серые фигурки на серой пленке, машины, машины. Поток авто от Арбата к Остоженке и в обратном направлении. У Кати зарябило в глазах.
– Время – шесть часов вечера. А вот пленка с камеры банка на углу бульвара и Старого Арбата, – оперативник сменил файл. – Это уже ночь.
– Бульварная аллея все равно здесь не просматривается, – сказала Лиля Белоручка. – Мы любые совпадения ищем... Тут же ничего не видно.
– Прохожие... вот компания молодежи – это прошлые сутки, время примерно полночь, свернули в переулок, вот еще компания... Грузовая «Газель», поливальная машина... время час сорок пять...
– Я же говорю, мы ищем совпадения за два дня – человек или машина, которые попали в поле зрения камер и в ту ночь, и в эту.
– Совпадение только одно – машина марки «Порше». Вот ее здесь хорошо видно и здесь тоже, – оперативники включили еще один ноутбук. – Тут крупный план, часть номера есть. Одна и та же – здесь верх поднят, а тут – нет. Только эта машина попала в поле зрения камер как дважды проезжавшая по бульвару в течение двух суток.
– Время?
– Четыре пятьдесят – в ночь убийства Колобердяева. Тогда уже наша следственно-оперативная группа на бульваре работала. Вот – видите, едет, замедляет ход.
Катя вспомнила машину «Порше» – точно была такая там, на бульваре. Ехала мимо, и верх был поднят, а водителя она разглядеть не успела. Да и тут его на пленке не видно – серая муть, а если укрупнять, как они сейчас укрупняют, вообще все в туман превращается.
Труп тогда уже грузили на носилки...
Водитель ехал мимо медленно и смотрел, наблюдал...
– А второй раз? – спросила капитан Белоручка.
– Второй раз – уже в ночь убийства потерпевшей Кадош. Время одиннадцать часов вечера, машина «Порше» двигается со стороны Соймоновского переулка и... вот камера метро фиксирует – останавливается и паркуется на пятачке в начале Гоголевского бульвара у метро «Кропоткинская». Водитель выходит и идет... не к метро, а к пешеходному переходу.
– Знаю отлично это место, – шепнула Катя капитану Белоручке. – Там, на углу, магазин распродаж и «Азия-кафе», и еще магазин оптики.
– Крупный план... более контрастно, но водитель тут только со спины снят. Вот и все – ушел из поля зрения. Время двадцать три ноль три. Потерпевшая Кадош в это время была жива и находилась на своем рабочем месте – играла в оркестре ресторана на той стороне Гоголевского бульвара.
– Высокий... и вроде не старый, – Лиля Белоручка смотрела на экран ноутбука, где застыл стоп-кадр с темной расплывчатой фигурой. – По времени ни черта не совпадает, но все равно будем проверять. По номеру надо срочно установить, кому принадлежит эта машина «Порше».
ГЛАВА 20
МЕРТВАЯ ДОЧЬ
В этот ранний предрассветный час тихо, чуть надтреснуто звонил колокол, сзывая монахинь Никольского монастыря на молитву.
Настоятельница стояла у окна в своей келье и наблюдала, как темные фигуры словно плывут по дорожкам монастырского сада в молочном июльском тумане.
Туман опустился на землю ночью и все скрыл, все как будто стер – и Александрову гору, и Плещеево озеро, и спящий город Переславль-Залесский. В эту ночь в кельях Никольского монастыря монахини молились о всех путниках, о плавающих и путешествующих по суше, а также о летающих авиарейсами, чтобы взлет и посадка туманной ночью на всех земных аэродромах прошли успешно.
Так рано, что и птицы еще не щебечут. А под сводами церкви скоро раздадутся женские голоса – монастырский хор.
Матушка настоятельница любила эти минуты – вот сейчас они встретят новый день, все вместе, единым псалмом, и эхо его еще долго, долго будет звучать...
Да рассеется туман!
Темные фигуры монахинь...
Ледяная вода льется из крана, и брызги оседают на краях фаянсовой раковины...
Льняное накрахмаленное полотенце хрустит...
Легкие босоножки на низком каблуке, их не видно из-под рясы. А когда-то ведь она носила туфли на шпильках...
Ох, все суета, суета...
В монастырскую больницу сегодня приедет комиссия из Минздрава... Надо встретить... Надо все показать, и чтобы все, все было достойно...
Боже, какой вопль!
Матушка настоятельница как раз надевала рясу через голову, когда услышала этот жуткий крик. На мгновение она застыла – оглушенная, ослепленная темной тканью, закрывшей лицо с нелепо воздетыми руками. Потом рванула одежду, ткань где-то треснула...
Когда она выскочила во двор, на какое-то мгновение позабыв и о своем сане, позабыв от волнения и испуга обо всем на свете, монахини, шедшие в церковь, уже сгрудились под окнами монастырской больницы. Все показывали на окно одной из палат. И настоятельница прекрасно знала, кто в этой палате лежит.
