Елена Михалкова - Темная сторона души
Радуясь своей догадке, Ольга выскочила на крыльцо, сунула ноги в разношенные босоножки и выскользнула за калитку. Пробежала до околицы, чтобы скорее удрать подальше от дома, а затем пошла потихоньку. Жара уже спала, но идти по песку все равно было тяжело, а путь ей предстоял не самый близкий.
Светлана Царева дошла до поля, про которое говорила ей мать, и убедилась, что васильков здесь и впрямь не счесть. Даже рвать не жалко, хотя обычно Светлана не любила срывать полевые цветы. Васильки, конечно, стояли недолго, но Егорка, кажется, и в самом деле смотрел на них с удовольствием – взгляд долго не отводил, даже пальцами на левой руке начинал подергивать. Правда, когда она подносила к его пальчикам синий цветок – не брал. Но и такой малости, как долгому взгляду, она радовалась – значит, хоть в чем-то прав оказался тот врач, к которому с таким почтением относилась мать. Может, окажется прав и в большем?
В глубине души Светлана не верила, что сыну станет лучше. Что ни делали они с матерью – все было напрасно: и массажи, и молитвы, и походы по врачам бесконечные. Раньше, до того случая, она надеялась, что в конце концов все будет хорошо, что благодаря их общим усилиям Егор если и не поправится, то хотя бы говорить начнет: ей очень хотелось, чтобы он заговорил – даже больше, чем если бы пошел. Чтобы хоть иногда говорил «мама», смотрел на нее, а не сквозь. Господи, как же она мечтала об этом раньше, и плакала, и молилась, пусть и без веры…
А потом наступил переломный момент – когда она поняла, что ничего не изменится. Говорят же люди: «судьба», вот у нее и выпала такая судьба, и ничего тут не поделаешь. Так и придется жить ради Егора, без всяких просветов впереди, без надежды на счастье. И когда Светлана это поняла – вдруг стало легче. Словно половину груза скинула с плеч, и если раньше тем грузом пригибало ее к земле, ни вздохнуть нельзя было, ни шагу ступить, то теперь потихоньку, по маленькому шажочку, начала она жить, вокруг оглядываться, к людям новым присматриваться. Конечно, сравнить новую жизнь с прежней, «до Егора», как Светлана это называла, было нельзя, но она уже и поняла, что прежней жизни никогда не будет – судьба у нее такая, отпустил ей кто-то двадцать девять лет пожить, а потом мучиться. Ну что ж, некоторым и меньше дается.
Нарвав небольшой букет, Светлана побрела обратно. Хотелось еще прогуляться, дойти до озера, окунуться в синюю воду, но мысль о матери не давала сбежать даже на полчаса. Светлана всегда признавала, что мать сильнее ее, и раньше даже пыталась бороться, протестовать. Но с определенного времени перестала: мать своими поступками доказала, что она и в самом деле сильнее, правильнее. Так что вся Светланина прогулка была – до поля и обратно. Хорошо бы, чтоб кто-нибудь по дороге встретился: хоть парой слов перекинуться…
Только Светлана так подумала, как в десяти шагах впереди из-за кустов вынырнула женская фигура. «Минут пять поболтаю, не больше», – решила Светлана, тщательно дозировавшая свое общение. Если не пять, а десять минут, то мать может обидеться – «гуляла в свое удовольствие, пока я дома с Егором страдала!» А существовать рядом с обидевшейся, ушедшей в себя матерью было невыносимо.
К большому Светланиному разочарованию, женщина, шедшая навстречу, оказалась всего лишь девчонкой лет пятнадцати-шестнадцати, толстой и неопрятной. Подойдя поближе, Светлана вспомнила ее: семья девочки жила через дом. Их собственное хозяйство было большим, прочным, и дом основательно смотрел на улицу не тремя узкими запыленными окошками, как в их снятом на лето домишке, а пятью широкими окнами, расчерченными широкими белыми рамами. Маленькое квадратное окошко подсобной комнаты было шестым. Светлана помнила, что в том доме трое детей: совсем взрослый парень – высокий, худой, с туповатым сонным лицом, маленькая бойкая девчушка, ровесница Егора, и эта девочка-подросток. «Надо же, какие они все разные», – подумала Светлана, подходя к девочке и ожидая, что та поздоровается.
Но вместо приветствия девчонка уставилась на Светлану голубыми глазами чуть навыкате, глупыми и нагловатыми, и спросила резким голосом:
– Вы что, ждете кого-то, что ли?
– Нет, – немного растерялась Светлана и от вопроса, и от интонации, и от общей манеры девочки держаться.
– Врете, – так же решительно заявила Ольга. – Вообще-то врать нехорошо, вы знаете?
– А со взрослыми нехорошо так разговаривать, ты знаешь? – вскинула брови Светлана.
Но ее беспомощное «со взрослыми так нехорошо» не произвело на девочку никакого впечатления. Она по-прежнему не сводила со Светланы глаз, и взгляд ее был женщине неприятен. «Сглазит еще», – мелькнуло у нее в голове, хотя ни в какой сглаз Светлана не верила.
Ольга молчала, зло рассматривая незнакомую тетку. Вообще-то тетка была знакомая, Ольга видела ее пару раз в деревне, но где – не могла вспомнить. Да и неважно – очередная дачница приехала, хочет поразвлечься. «Пусть только попробует на чужое покуситься! – с угрозой подумала Ольга. И мысленно прибавила слово деда: – Шалава!» По правде сказать, женщина, стоявшая перед ней, на шалаву была не похожа – губы не накрашены, глаза не подведены, и держится она не по-боевому, как Любка рыночная, а словно рыба снулая. И голос тихий. На секунду Ольга даже усомнилась в том, что женщина пришла сюда за тем же, за чем и она, но в следующую секунду обругала себя за глупость: а зачем же еще? Не васильки же собирать, хотя у нее в руках целый букет васильков. Нет, цветочки у нее для отвода глаз, для дураков вроде Кирилла. Ладно, она ей покажет отвод глаз.
– А вы знаете, что здесь, в поле, змей много? – по-прежнему нахально спросила она, так что Светлана не могла понять, шутит девочка или говорит правду. Она была, похоже, придурковата, как бывают придурковаты деревенские дети, растущие без присмотра.
– Змей? – переспросила Светлана. – Нет, я не знала.
– Вот укусит вас – сразу узнаете!
Ольга сделала рукой быстрое движение, как будто собиралась ущипнуть Светлану за шею. Та вздрогнула и отшатнулась. Девчонка расхохоталась, и Светлана начала сердиться:
– Все ты выдумала про змей! Здесь только ящерицы есть, больше никого.
– Да-а? – протянула Ольга. – А вы попробуйте, лягте на траву – сразу узнаете, какие здесь змеи!
Голос ее зазвучал угрожающе, и Светлана окончательно убедилась, что девчонка слегка не в своем уме.
– Посторонись, – сухо сказала она, – мне пройти нужно.
Пару секунд Ольга стояла молча, потом отодвинулась. Светлана прошла мимо нее и спиной почувствовала, как в шею ей уперся неприязненный взгляд.
– Так что вы сюда не ходили бы, тетенька! – крикнула Ольга вслед торжествующе.
Она уже поняла, что победила, что осталась на поле одна, и эту бледную немочь с васильками можно не бояться. Подождав, пока женщина исчезнет за поворотом, она вприпрыжку помчалась по полю к условленному месту, предвкушая, что там увидит…
Ничего. Под деревом раскачивалась на ветру трава, поднималась одинокая высокая ромашка, но до ромашки Ольге не было никакого дела. Ей нужно было совсем другое – то, ради чего она удрала из дому, повздорила с незнакомой теткой, бежала по всему полю. И все зря!
Обозлившись, девочка пнула ствол дерева и вскрикнула от боли. Боль немного привела ее в себя, и злость сменилась глухим раздражением. «Домой нужно идти, – мрачно подумала Ольга. – Мать там устроит…»
Что устроит – она не стала представлять, и бегом рванула по полю, срезая путь.
Макар прогулялся по деревне не торопясь: сначала в один конец, потом в другой. Здоровался с бабушками, сидевшими на лавочках перед домами, поболтал с парой алкашей, лениво бредущих из магазина с авоськой, в которой просматривались бутылка дешевой водки и буханка ржаного хлеба. Разговор получился интересный, можно сказать, философский, но не имеющий никакого отношения к предмету, интересовавшему Макара. Договорившись о том, что завтра же с утра он зайдет за баночкой парного козьего молока к одному из владельцев бутылки и буханки, Илюшин отправился дальше. «Бабкин молоко выпьет, – подумал он, – ему полезно».
Ожидать, что сейчас он наткнется на свидетеля, который тихо прошепчет ему на ухо имя убийцы, было смешно. Разумеется, не за тем Макар гулял по Игошину, представляясь студентом, отдыхающим после тяжелой сессии. Зачем он бродит по деревне, Илюшин и сам не смог бы объяснить, но чувствовал, что все делает правильно. Сонные куры ходили по дороге, в палисадниках качались разноцветные космеи таких чистых цветов, словно их раскрашивал ребенок. «Хорошо здесь, Серега прав, – подумал Макар. – На фига сдалось кому-то убивать?»
Его незамысловатые рассуждения о том, что в Игошине лучше вести невинную, близкую к природе жизнь, чем душить врага подушкой и прятаться от правосудия, были прерваны громкими голосами. Они раздавались из-за высокого забора, мимо которого и шел Илюшин. Не вслушиваясь в слова, не раздумывая ни секунды, Макар быстро свернул с дороги и втиснулся в узкий проход, отделявший забор от соседнего дома. Здесь росла высоченная, в рост Макара, трава, похожая на гигантский укроп, и пахло сладковатыми цветами. Аккуратно продираясь среди зарослей, Илюшин продвигался вглубь, пока не наткнулся на то, что искал, – небольшую щель между досок. Приникнув к ней глазом, Макар разглядел большой двор, крыльцо, а на крыльце – ссорящихся, голоса которых и заставили его свернуть с дороги.
