Евгения Михайлова - Плата за капельку счастья
И споткнулась об его мрачный, почти жестокий взгляд.
– А в чем дело? – спросил он. – Ты, кажется, пришла домой, вижу тебя только я, ты мне нужна без косметики, в халате, без этого бесстыжего платья. Лучше бы ты вошла сразу голой. Тебе изменило чутье. Я думаю об этом постоянно. О том, как развратила тебя вся эта бредовая затея с тихой облавой.
– О чем ты, Толя? Развратила?! Я пришла на свой главный праздник.
– Присядь, – сказал он. – Я постараюсь объяснить; не хочу, чтобы между нами были наши спрятанные мысли. Попробую спокойно объяснить. Мы согласились участвовать в этой охоте на невидимых преследователей для того, чтобы как-то побороться. Мы все, включая следователей и их помощников. С твоей стороны поступок изначально, разумеется, героический. В тебя могут просто бросить гранату, бутылку с зажигательной смесью, и никто не успеет добежать. Сначала все думали только об этом риске. Меры принимали, человека с оружием заметят на подходе. Но не стопроцентно. Сейчас возник другой риск. Он как-то не был нами учтен. Ты говоришь, будто что-то чувствуешь кожей. Поверь, у меня тоже есть кожа, она уже вся в ожогах. Мы сидим по часу и больше и смотрим на тебя и на людей, которые идут тебе навстречу. Смотрим на четком и сильном мониторе. Я вижу, как на тебя смотрят мужчины, идущие навстречу. Старики, сопляки, мигранты, просто засранцы. Они тебя просто раздевают взглядом. А я терплю. Жду, когда начнут насиловать. Раньше этого мне сигнала не дадут. Я скажу больше. Сижу всегда с кем-то из наших защитников. Очень близко. Мы смотрим на это твое платье, на то, что под платьем, я вижу, как вздрагивают их руки, руки этих честных и верных защитников, как глаза они от меня прячут, как меняется их дыхание. Мужчина никогда не скроет от другого мужчины желание. И мне начинает казаться, что нас всех диким образом переиграли. Это нам поставили ловушку. Мы можем однажды перебить друг друга. Может, в этом и есть следующая цель. Было бы так прикольно. Еще забавнее, чем разбросать видео с твоим унижением по всему Интернету… Когда ты проходишь у тех кустов, я сам боюсь на тебя броситься. И ты, с твоей кожей, скажешь, что не чувствуешь этого?
– Я ничего не скажу, – ровно ответила Берта. – Чтобы я ни сказала сейчас, это вызовет только взрыв.
Тут-то он и случился, этот взрыв. И завершился ее полет в мирное, семейное блаженство.
– Ты лжешь! – закричал Анатолий. – Ты научилась мне лгать! Ты не можешь не чувствовать то, о чем я говорю. Ты – такая чувствительная, загораешься от одного моего взгляда. Зачем же ты накрасилась, зачем надела сережки, почему не сняла это порочное платье!
Его спокойствие кончилось. Он сжал в руке бокал, который собирался протереть. Бокал рассыпался на мелкие осколки, из руки полилась кровь. И этой окровавленной рукой ее муж в первый мирный брачный вечер рвал на Берте ее единственное нарядное платье, бросал на пол сорванное белье. Он поставил ее на колени, пригнул голову совсем близко к осколкам, взял грубо. Тяжело, по-мужски, выругался в момент того самого блаженства. Он не видел и не слышал, конечно, как она в этом горячем и безумном кошмаре прикусила свою ладонь, тоже почти до крови, чтобы спрятать крик. Не боли, а завершения. Анатолий поднялся, такой же темный и мрачный. Взял фотоаппарат и сделал первый семейный снимок в альбом. Она – истерзанная, в его крови, на полу, рядом с осколками. Потом швырнул в мусорное ведро шампанское и пил из горлышка водку.
Берта поднималась с полу, как истерзанная и раздавленная собака на дороге. Она не знала, что с собой делать, как спрятаться. Ей было бы легче, если бы он сейчас ушел. Она бы просто забилась в угол на полу и там скулила бы. Ей было холодно, ей нечем было прикрыть свою наготу и новый позор… И она боялась шевельнуться, чтобы не спровоцировать еще более жестокое продолжение. Она едва нашла в себе силы, чтобы посмотреть на него. Он стоял в нескольких шагах – по ту сторону земного шара – и дрожащими руками застегивал свадебные брюки под белой рубашкой, оставляя кровавые отпечатки раненой ладони. Это было так страшно, как кровь и боль войны. Как будто он последний воин на земле, и не будет ему никогда прощения от этой земли за чью-то пролитую кровь. И никто не поверит ему, что это его кровь… Его женщина скулит и воет в углу. Берта протянула руку к аптечке, достала бинт и своими трясущимися руками стала бинтовать его руку. Анатолий посмотрел на нее с горестным изумлением. И только тут оглянулся на разгром вокруг, как человек, вышедший из жестокой горячки. Его глаза повлажнели. Берта никогда этого не видела. Он внес ее в спальню на руках, там сорвал бинт со своей руки и любил ее уже как тот, избранный, который заказал гравировку: «Ты моя». Лежал рядом с закрытыми глазами, с обострившимися скулами и все сильнее серебрившимися висками. А она смотрела на кровавый рисунок его ладони на своем обнаженном теле. Он был похож на рисунок их странной, горящей судьбы.
– Прости меня, Берта, – проговорил Анатолий, не открывая глаз. – Такой срыв. Второй раз. Как ты мне поверишь, если я скажу, что никогда не ругался при женщинах. Что никогда и ни с кем не был таким скотом. Мне стыдно на тебя посмотреть. Ты не обязана это терпеть. Это нельзя терпеть. Мне вообще кажется, что это все не со мной.
Берте было трудно разжать дрожащие губы. Так легко сейчас поплакать, потом простить, смыть слезами свою обиду, получить в подарок его жаркое раскаяние. Но она смотрела на него. Она его вдруг почувствовала, как самого сложного, интересного ребенка в детском саду. Наверное, он был таким ребенком. Крепким и здоровым, с чистой душой и прямым характером. Он отважный, упрямый и хочет владеть ситуацией. Он рожден повелителем. А на его пути такие препятствия. И ему стыдно быть побежденным, показать свои слезы и свою беспомощность. Она так хорошо увидела его, нахмуренного, страдающего мальчика. И закрыла его своим обнаженным телом с кровавым рисунком. Как мать, защищающая свое дитя. Как женщина, отдающая себя, согревающая теплом своего дыхания повелителя, посланного судьбой.
На рассвете Анатолий старательно заказывал по Интернету пять новых шифоновых платьев с разными рисунками. Потом повернулся на ее взгляд:
– Ничего получается с перепланировкой. Но, конечно, тесновато. Больной ребенок, коляска, Мария, Амина. Собаки. И я, такой идиот. Придется гнать квартиранта. В идеале хорошо бы решить все малой кровью. Договориться с соседями по площадке, чтобы поменялись на мою квартиру в центре, которую я сдаю, чтобы посылать деньги брату на лечение жены. Она значительно дороже квартир в этом доме. Поэтому имеет смысл продавать ее. Думаю, брат поймет. Я пошлю ему сразу часть денег за эту квартиру.
Анатолий в своем прозрении был не так далек от истины. Конечно, не может ошибаться настолько влюбленный мужчина, отнюдь не психопат по складу. Идея оказалась испытанием для них всех. Для стойких, порядочных, все повидавших в жизни мужчин. Ситуация оказалась экстремальной в самом неожиданном аспекте.
Сергей Кольцов, шутник, циник, счастливо женат на прекрасной женщине, которая была его первой любовью. Внешне его поведение осталось неизменным. Но, возвращаясь из своей засады домой, он чувствовал, что ему неудобно смотреть в глаза честной и преданной Насти. Психолог и адвокат, она читает его легко, как документы дела. И она стала еще более молчаливой, чем всегда, погрустнела. Отличный семьянин Армен, с его устойчивым принципом – воспитывать сыновей на личном примере, без страха и упрека в каком-либо предательстве, – возвращаясь домой, сразу уходил в кабинет, чтобы его как можно меньше видели домашние, будто он боялся их заразить своей инфекцией. Вадиму и прятаться не приходилось, таким измученным он возвращался. Для него даже первая встреча с графиней Альтан была потрясением, которым он поделился только с Анатолием. Сорвалось в их первый телефонный разговор: он сказал, что Берта красавица. Вот так, ни к селу ни к городу.
Каково же Анатолию? Так думали все, понимая, что тут ничем не поможешь товарищу, которому все тяжелее нести свой прекрасный груз. Между собой они, конечно, тоже эту тему не поднимали. Даже мудрый Масленников стал совсем неразговорчивым, ибо ему известно о людях все. И у него тоже чувствительная кожа и чуткое сердце. Сердце человека, благодарного судьбе за свой первый и последний счастливый брак.
«Каково же Анатолию?» – думали все. А озвучил однажды только Кольцов, которому без слов тяжело жить, как с повязкой на глазах. Он просто сказал, когда они вернулись с очередной прогулки:
– Тяжеловато все как-то стало, ребята.
И по взглядам увидел, что его правильно поняли. И что он правильно выразил мысль. Сутками не спать, догонять, охотиться и даже убивать – это, оказывается, не такая уж тяжелая работа. Когда мысли и тело тебе подчиняются.
– Допускаю, – произнес эксперт, – что у нас на пути следующая ловушка. Такое странное впечатление… Такое странное впечатление, что я все время вспоминаю работы Андреа Стокко и Эрика Лейтхарда в области электронной телепатии. Дистанционное воздействие на мозг. Сканирование мыслей, передача импульсов. Я полагал, что это все проводится как-то локально, с ведома людей, но… Просто такое впечатление.
