Дмитрий Стрешнев - Чертовка
--Не может быть! Почему?
--Может... У нас всё может быть... В Канаду мы отчего-то не поехали, а поехали обратно в Москву. На последней дискотеке в день перед отъездом я подошел к майору и говорю: "Есть очень хорошая песня, антивоенная, про американских летчиков, которые отказались сбросить на Вьетнам атомную бомбу..."- Замурцев не смог некоторое время рассказывать дальше, потому что Эндрю Манн совершенно по-детски захихикал, и рассказчик, заразившись, захихикал тоже; Джарус не смеялась, но Андрей заметил, что она слушает очень внимательно, словно понимает; короче, почти как вчера.-...И вот майор подумал-подумал и говорит: "Ладно, валяй". И я запел:...
Негромко отстукивая на колене задушевный ритм, Замурцев запел:
I once had a girl,
Or should I say
She once had me...
{"Однажды у меня была девушка,
Вернее, я был у нее..." (англ.)}
Там, где должен быть бубен, он пощелкивал пальцами.
...She showed me her room.
Isn't it good
Norwegian wood?..
She told me she worked in the morning
And started to laugh.
I told her I didn't
And crawled off to sleep in the bath...
{"Она показала мне свою комнату.
--Неплохая вещь норвежское дерево, верно?"
0на сказала, что утром ей надо на работу, и засмеялась.
Я сказал, что мне не надо, и поплелся спать в ванную." (англ.)}
(на этом месте Андрей подмигнул Джарус)
And when I awoke I was alone,
This bird has flown.
{"Когда я проснулся, я был один: птичка улетела." (англ.)}
Американец изображал восторженное внимание, хотя Андрей сомневался, чтобы Эндрю, по молодости лет, был без ума от "Битлз". Кумиром его поколения был уже, наверное, прыгающий по сцене в розовых кальсонах Род Стюарт.
So I lit a fire,
Isn't it good
Norwegian wood?
{"Тогда я зажег огонь. Неплохая вещь норвежское дерево, верно?.." (англ.)}
--Слушай, ты потрясающий парень! -сказал Эндрю Манн, когда Замурцев кончил петь.- Свинский был всё-таки ваш прежний режим, имел таких ребят и так по-свински с ними обходился!
Эти слова покоробили Андрея. Не потому, конечно, что он был очень высокого мнения о системе, в которой существовал вместе с Мисюсь, Юлькой, Петруней, попугаем и всем прочим. Его покоробила американская самоуверенность. Удивительно! Ни Сталина у них не может быть, ни Брежнева. У нас может, у других может, а у них не может! Кто им сказал? Андрей опять пожалел, что нет Петруни.
--Как у тебя всё просто, тезка! Наконец-то нам открылась истина, верно? А это, между прочим, можешь мне поверить, самая переменчивая величина. И может быть, только мы, русские, это знаем лучше всех. Сегодня есть бог, завтра нет, послезавтра опять есть. Сегодня Земля плоская, завтра круглая, послезавтра сплюснутая, и - заметь! - всё время истина!
Американец смотрел, хлопая глазами. То ли слишком сложно для его технократических мозгов, то ли Замурцев сказал это не по-английски.
--Я на каком сказал? -спросил он у Джарус, но тут же вспомнил: ах он, дурень! - она же ни по-русски, ни по-английски не понимает и, следовательно, на этот вопрос ответить не может.
Что-то я слишком разболтался, подумал он. И зачем столько наговорил-напел, как будто в первый раз американца увидел? Это коньяк и Муликов с его лиловыми горами виноваты. И разные дурацкие события, которые из нормального уравновешенного советского человека делают неврастенического героя интеллигентского кино. Тем более что пыжиться уже вовсе ни к чему, потому что ясно даже ёжику: самое интересное позади, все-все приключения состоялись, и от затянувшегося вечера аттракционов теперь впереди осталась лишь заключительная часть - так сказать, официальное закрытие в форме вручения Эндрю Манна вместе с Джарус местным властям. И лучше поскорее проиграть этот последний акт, особенно тягостный оттого, что ощущаешь, как за кулисами уже приготовились и ждут знака, чтобы задернуть занавес.
Убедившись, что "Варцихе" больше не осталось, Замурцев сказал:
--А что мы, собственно, сидим? Пошли дорогу искать! Он сжал пальцами нос и голосом простуженного радио прогнусил - как учили тогда, в Сеще:
-- Tower, this is Aeroflot number one, one, two, five, seven. Request permission to start the engines. {Диспетчер, на связи самолет Аэрофлота номер один, один, два, пять, семь. Прошу разрешения на запуск двигателей. (англ.)}
Он с наслаждением увидел, как круглые глаза Эндрю стали еще круглей.
--О!.. -восхищенно простонал он. Потом ухватился за свою синюю кепку, надвинул ее до самых бровей и, еле шевеля из-под громадного козырька нижней челюстью, просипел не менее отвратительным, чем Замурцев, казенным голосом:
- Permission is granted.{Даю разрешение. (англ.)}
- Roger. Out.{Вас понял. (англ.)}
Замурцев взревел турбинами, и тогда Эндрю Манн приказал:
- Proceed to taxi strip number two! {Следуйте на рулёжную дорожку номер два. (англ.)}
Продолжая прогревать двигатели, Андрей замотал в разлохматившуюся бумагу остатки закусок, собранные Мисюсь, забросил всё обратно в сумку, потом прервал гудение, чтобы сказать Джарус:
--Надень куртку, пойдем дорогу искать.
--Слушай, ты на каком это языке говоришь? -поинтересовался Эндрю.
--На арабском.
--Ты и по-арабски можешь? Парень, это потрясающе!
--А ты думал, как я с ней общаюсь? -Андрей вытащил ключ из замка зажигания и сказал с нажимом, чтобы не дать американцу слишком пялиться на езидку:
-- Tower, this is number one, one... как там дальше, черт побери... seven. Request permission to take off. {Диспетчер, это номер один, один... семь. Запрашиваю разрешение на взлёт. (англ.)}
Сказал - и тут же, не дожидаясь ответной реплики полез наружу из "Вольво", бросив езидке:
-Йелла! {(Пошли! (араб.)}
Очутившись на свежем воздухе, он немного подождал, но скоро обнаружил, что ни Джарус ни американец не торопятся следом, и, ощутив непонятное раздражение, снова сунул голову в салон.
Эндрю Манн за это время успел протиснуться между передними сиденьями и, блестя зубами из-под кепки, показывал Джарус, за какую штуковину дергать, чтобы открылась дверь. При этом он, разумеется, что-то бодренько приговаривал по-английски.
Замурцев почувствовал, что раздражается еще больше. Во-первых, оттого, что и сам мог бы догадаться подсказать езидке, как выбраться из авто - ведь прежде она ни разу этой операции не проделывала. А кроме того, ему почудилось во взгляде Джарус, когда она косилась на американца, что-то от обычной деревенской девчонки, любящей послушать банджо и пожевать резинку. А ему хотелось, чтобы оставалась другая Джарус, шепчущая непонятные слова, от которых останавливается сердце.
Эндрю Манн понял, что русский парень неспроста вдруг перестал быть аэропланом, и на всякий случай помахал рукой:
-О'кей, о'кей, мы выходим, -и это "мы" прозвучало совсем отвратительно.
--Почему не надела куртку? Замерзнешь, -назидательно сказал Андрей езидке, когда она появилась из машины.
Получилось очень строго, и американец мог подумать, что он ругает девушку за что-то связанное именно с ним. Было неприятно, если Эндрю впрямь вообразит, что его ревнуют, поэтому, чтобы тот не вообразил, Замурцев решил сказать ему что-нибудь приятное, и, показав на небо, сообщил:
--А ты смелый парень. Я вот в летчики не гожусь: тут же обделаюсь.
Американец в ответ показал на вмятины на крыше "Вольво":
--Брось! Ты сам парень не промах!
--Я просто жизнелюбивый, -сказал Замурцев со вздохом.- В деда. Он всё время пел. То "Любовь разбойника", то еще что... Когда ушел на пенсию, то всё читал романы и очень переживал за героев. За завтраком вдруг начинал рассказывать: "Представляете, а князь Вадбольский тут и говорит..."
Под высоким блеклым небом с неясными серыми разводами, обещающими оказаться облаками, было уже хорошо видно во все стороны. Чувствовалось, что солнце вот-вот появится и осветит безмятежную равнину и силуэты холмов (а может быть, это были даже горы), видневшихся где поближе, а где совсем далеко. Было очень тихо, как и полагается в предрассветный час, только жужжали мухи. Поразительно! Откуда даже в самых пустынных местах берутся мухи?
Потом где-то неторопливо застучало. Звук был знаком Андрею, и он пояснил американцу:
--Качалка для воды. Значит, в той стороне, где она стучит, Тигр.
Однако звук разлетался так легко, что наполнял всё вокруг. Потом донеслось ворчание автомобильного мотора, но сколько они с Эндрю ни вертели головами, ничего похожего на авто не увидели. Прямо мистика.
--Прикатились мы, очевидно, отсюда, -сказал Андрей.- Надо посмотреть, может, вон там остались следы от шин, ведь дождь почти совсем кончился, когда это случилось...
Они пошли вверх по глинистому откосу, уже почти совсем сухому, как будто никаких осадков не было по крайней мере целые сутки. Джарус шла сзади, не отставая. Эндрю иногда оглядывался на нее.
--Слушай, а как они поклоняются дьяволу? -вдруг спросил он Замурцева.
--Тебе это так сильно надо?
--Просто интересно... Это ведь на самом деле интересно, -повторил Эндрю Манн через несколько шагов.
Андрей, в общем-то, представлял, что за интерес у американского тезки. Он представлял это, поскольку всё-таки был старше. Конечно, парень пережил немало, ведь не каждый день сбивают твой истребитель. И Андрей ему очень сочувствовал, между прочим. Но теперь летчик-налетчик слегка успокоился и окончательно уверился, что жизнь вовсю продолжается, и что он снова неизбежно вернется к своим ангарам-капонирам и к бравым друзьям. И поэтому ничего удивительного не было в том, что он уже ощущал удары их ладоней по своим плечам, видел их лица и ожидание в глазах, предполагающее некоторые сдержанные подробности о том, как он падал в чужом небе, и как было жалко свой самолет с шахматными полосочками на крыльях, и как думал, пряча парашют и шлем, что упал у Саддама в Ираке, и как вдруг из тумана вылупился лимузин с настоящим русским, и как он пил коньяк с этим русским и с... и вот тут сдержанные подробности не должны были прерываться, ведь они так позабавят его товарищей. К тому же они останутся с Эндрю Манном на всю жизнь, они теперь собственность его и его семьи, ими будет владеть его жена, а потом они перейдут его детям...
