Анна Данилова - Гламурная невинность
Он был очень удивлен, когда увидел Веронику вечером того же дня, но уже в сопровождении другого мужчины. На этот раз Вероника, одетая в темно-синий шелковый костюм, вообще не посмотрела в его сторону и предоставила своему спутнику, молодому человеку с родинкой над верхней губой, самому заказывать ужин. Она не шутила и не подмигивала Леве и казалась серьезной и респектабельной молодой дамой. Лева подумал еще тогда, что это, возможно, ее муж. Уж слишком прямо она сидит на стуле, слишком строг ее темно-синий костюм, слишком мало на ней косметики, слишком спокоен ее спутник. Они вели себя, как давно знающие друг друга, близкие люди, предположим, как муж с женой, заехавшие поужинать в ресторан. Веронику, словом, было не узнать. Она была как кукла – неподвижна, красива и нема. И с какой бы стороны Лева к ним ни подходил, даже не поворачивала головы, чтобы встретиться с ним взглядом. Из чего он понял, что она чуть ли не боится этого господина, которого он принял за ее мужа. Пусть так, подумал он, она всегда может на него рассчитывать. Он никогда не расскажет этому господину ни о том, что она появлялась в «Голубом попугае» с тем противным толстяком, ни с сегодняшним смуглым брюнетом, ни тем более о том, что она, Вероника, переспала с ним, с простым официантом, к тому же еще, по ее словам, с уродом… Это было ее желание…
Ужинали они с шампанским, но Леве показалось, что шампанское пила только Вероника. Ее спутник лишь ел, мало говорил и словно о чем-то думал. В ресторане они провели не больше часа. Большая часть еды оставалась на тарелках, когда спутник Вероники подозвал к себе Леву и попросил счет. И вот тогда он, Лева, бросил на Веронику довольно-таки долгий вопросительный взгляд, будто она могла ответить ему в присутствии этого серьезного господина с родинкой над верхней губой. И она неожиданно ответила ему на этот взгляд тоже долгим заговорщицким или даже извиняющимся взглядом: мол, сам видишь, с кем я, приходится делать вид, что я тебя не знаю, но подожди, как-нибудь в другой раз…
Они ушли, а Лева еще некоторое время сидел в кабинке, на месте неизвестного ему мужчины, и думал о Веронике. Здесь еще пахло ее духами, ее телом, никакие костюмы или платья из плотного шелка не могли заглушить тот соблазнительный и присущий только ей одной запах, заставляющий его, Леву, дрожать всякий раз, как только он чуял его. Ее не было уже, она ушла со своим очередным спутником, но Лева продолжал еще слышать ее голос, те слова, которые однажды оглушили его, заставили задуматься о себе, о женской природе, о том, что и он может вызвать в женщине пусть болезненное, но все равно желание: «Ты урод, Лева, вот поэтому я и решила с тобой переспать»…
Оставшийся вечер он мечтал только об одном – чтобы Вероника появилась в «Голубом попугае» одна, без провожатых, и ему, Леве, было бы позволено отвезти ее к себе домой. Как же он хотел, чтобы повторилась одна из самых странных и счастливых ночей в его жизни! Еще он бы хотел, чтобы однажды Вероника пожаловалась ему на свою жизнь, на то, что ей, к примеру, негде жить или у нее нет денег. Вот тогда бы Лева доказал ей свою любовь, он бы предоставил ей и свою квартиру, и деньги, и все, что только она пожелает, лишь бы она оставалась с ним. Он бы заботился о ней, стелил бы ей постель, мыл в ванне, как ребенка, кормил бы с ложки, расчесывал ей волосы перед сном, помогал одеваться, ходил бы вместо нее на рынок за продуктами, готовил еду… Он так размечтался, что чуть не забыл, что его ждут посетители…
До глубокой ночи мечты о Веронике не оставляли его. Он шел на свой последний автобус и представлял себе, что идет по дороге не один, что рядом с ним идет его любимая, что они ни о чем не говорят, потому что и так все ясно: он любит ее, а она любит его. Может быть, они поехали бы на такси, как в прошлый раз…
Следующий день немного отрезвил его. Он старался даже и не думать о ней. Но, когда проходил мимо кабинки, где она ужинала со своим «мужем», красавчиком с родинкой на лице, сердце у него начинало колотиться… Впервые в своей жизни Лева Бабищев испытывал ни с чем не сравнимое чувство влюбленности. И если поначалу мысли и мечты о Веронике доставляли ему сладкую боль, то теперь он вдруг понял, что с этой болью и с этими мыслями ему стало как будто даже легче жить. Вероника. Где она живет? Стоит ему только узнать ее адрес, как он станет отправлять к ней домой цветы. Если она, конечно, не замужем. Если же замужем, то будет время от времени звонить ей и приглашать к себе. Он позволит ей называть себя уродом, он все стерпит, лишь бы она пришла к нему еще раз… Он чувствовал в ней родственную душу, ведь никто с ним никогда не разговаривал так прямо, так откровенно, как она. Она называла его уродом. Она не солгала ему. И он простил ее. Понял и простил. Ей захотелось почувствовать, как это бывает с уродами. Что ж, это было ее желание.
Прошло несколько дней, и Лева уже почти придумал, как он разыщет ее, как узнает адрес и телефон. Попросит одного своего приятеля со связями, хорошо ему заплатит. Сначала, конечно, узнает фамилию того толстяка, тот вечно разбрасывается своими визитками… Уж он-то наверняка знает фамилию Вероники, к тому же бывает в ресторане как минимум два раза в неделю…
…Лева в специальном помещении переоделся в свою одежду (легкие серые брюки и светлая рубашка), грязную форму официанта сунул в пакет, чтобы дома выстирать и погладить, достал из маленького холодильника для персонала сверток из промасленной бумаги, в котором лежал купленный им еще утром на рынке его любимый свиной окорок, причесался перед треснутым зеркалом и, погасив свет, вышел в длинный темный коридор, ведущий к черному ходу ресторана. Поднялся наверх, где в оранжевом круге от горящего фонаря увидел фигуру человека. Человек отступил в тень, Лева сделал шаг вперед, в центр оранжевого светящегося круга, улыбнулся незнакомцу и тут же получил пулю в голову. Она вошла в лобную кость и залила огнем все вокруг. Лева рухнул на теплый оранжевый асфальт, как мягкий тяжелый куль, подмяв под себя сверток с окороком. От простреленной его головы на асфальт тотчас наплыла темная лужа крови.
Молодой человек приятной наружности с родинкой над верхней губой швырнул пистолет в кусты, снял резиновые перчатки и сунул в карман, после чего быстрым шагом пересек пустой в этот поздний час перекресток с мигающими желтыми огнями светофоров, сел в припаркованную неподалеку машину и медленно поехал по дороге.
Глава 12
Во время поминок, на которых собрались лишь самые близкие люди, Шевкия позвала Таню на кухню, рухнула без сил на стул и закурила.
– У меня самолет в полночь, – вдруг совершенно неожиданно объявила она и сделала глубокую затяжку. – Не могу здесь оставаться ни минуты. Знаю, что так нельзя поступать, что душа Нади где-то тут, в этой проклятой квартире, что она и сейчас смотрит на меня, но, думаю, она понимает меня. В Москве у меня жизнь, здесь же – только смерть… Хитов сказал мне, что приберется в квартире, заплатит по всем счетам и даже попытается найти хороших жильцов, не пропадать же жилплощади. Не смотри на меня так, Таня, Надя умерла, но жизнь продолжается. Откуда я знаю, что ждет меня впереди? Мой муж – художник, для него самое главное – это его картины, выставки… Видишь, он даже на похороны не смог вырваться, у него были дела… Но это для чужих он одержимый художник, живущий в своем замкнутом мире и пишущий оригинальные полотна. Для меня же он вполне нормальный человек, который умеет продавать свою мазню за очень большие деньги, чтобы содержать на них свою бывшую жену и детей. Вот такие дела. Все думают, что я вышла замуж за богатого человека, но это не так. Он дает мне деньги только на самое необходимое, остальное тратит на себя и, повторяю, на своих детей… Он ни в чем себе не отказывает, много путешествует и далеко не всегда берет с собой меня. Но для меня и это жизнь. Кем бы я была, не выйди я за него замуж и не вырвись отсюда? Да я была уже на последнем творческом издыхании, когда он объявился. Мне не хотелось ничего… Таня… И еще…
На кухне появилась женщина, которая помогала Шевкии готовить обед, а теперь подавала приходящим людям еду и мыла посуду. Маленькая, невзрачная, неопределенного возраста – именно таких вот сереньких и безмолвных подруг, как правило, выбирают себе яркие женщины типа Шевкии. Она держала в руках стопу грязных тарелок и от усталости почти бухнула их на стол. Лицо ее раскраснелось, завитки коротких светлых волос повлажнели от пота.
– Ну что, как они там, все идут? – спросила Шевкия у подруги, имея в виду соседей, которых она пригласила на поминки.
– Идут, хотя никогда не знали ее, – пожала плечами женщина. – Но щей еще много, и мяса с картошкой, пусть едят…
Она быстро перемыла тарелки, вытерла их полотенцем и принялась разливать в них горячие, стоявшие на маленьком огне на плите в огромной ведерной кастрюле щи.
– Да, ты права, жизнь действительно продолжается, – вздохнула Таня, – но мне всегда казалось диким, что в день похорон, когда в землю закапывают близкого человека, все знакомые и родственники приходят на поминки, чтобы объедаться. Пьют, едят, порой забывая, где они и по какому поводу собрались. Разве что не поют и не пляшут…
