Эдуард Хруцкий - Поединок. Выпуск 7
— Пить.
Лязгал зубами, по железу ковша. Руки дрожали.
— Как вы себя чувствуете?
Упал на подушку, закрыл глаза:
— Не знаю… Плохо…
«Моя шинель висит возле двери. Наган должен быть там».
Сначала заснул латыш: едва, казалось, прислонил голову и тут же начал, кратко всхрапывать, будто похрюкивать.
Тот, кого Федоров называл Митей, долго ворочался, недовольно бормотал что–то, наконец задышал ровно, глубоко, покойно.
Федорова будто и не было в избе. Прошло не меньше часа, прежде чем Протасенко услышал сонное, детское причмокивание со стороны его постели.
«Федорова — первым. В упор. С остальными — как получится. Мне все равно живым не уйти отсюда».
Он осторожно сполз с кровати. «Какая же все–таки слабость!» — пол ходуном пошел под ногами. Он встал на четвереньки, чтобы не упасть. Пополз к дверям.
По половицам дуло. Он стал подниматься, держась за притолоку, изо всех сил сдерживал рвущееся из груди дыхание.
Нащупал родную рубчатую рукоять нагана и стал счастлив. «Федорова — первым. В упор».
Осторожно выпутал оружие из складок кармана, и тут чья–то железная злая рука сдавила ему запястье. Наган грохнул об пол.
— Ты что ж это, контрик, придумал? — шепотом спросил Митя и, бесцеремонно схватив в охапку, оттащил Протасенко назад, на постель. Бросил тай, что зазвенели пружины.
— Что? — спросонья крикнул Федоров. — Кто здесь?
Зажгли свет. Протасенко отвернулся к стене и вдруг заплакал, как завыл.
На следующую ночь из могилы, где покоился «сын» Боярского, похороненный отцом три месяца назад, был извлечен гроб. Его вскрыли тут же, на кладбище. В грубом джутовом мешке что–то металлически брякало. Мешок вспороли, и в Лунном свете красным, синим, зеленым огнем брызнула драгоценная россыпь.
23. ГЕРОИЧЕСКАЯ ПЕРВАЯ ОПЕРБРИГАДА
Сидоренко допрашивал управляющего.
— Скажешь?
— Я же сказал: ничего не знаю.
— Ага, — соглашался Сидоренко. — Ничего, значит, не знаешь?.. — И снова принимался язвить цыганским жгучим взглядом белесого, конторской внешности человечка, смиренно сидящего перед ним посреди комнаты на неудобной низкой табуретке.
Это продолжалось второй день.
«Я тебя все одно пересижу, — думал Сидоренко. — Ты у меня заговоришь!»
У белесого человечка дрожала щека. Он глядел в угол, и казалось, что он кому–то подмигивает. Один лишь раз попытался выдержать этот черный взгляд — чуть не сомлел, с полчаса потом кругом шла голова.
— Скажешь?
— Я ничего не знаю, поверьте!
— Ага. Ничего, значит, не знаешь?
Остальные члены бригады слонялись по анфиладам Юсуповского дворца. Страшновато было приступать к кропотливому, неторопливому обыску, имея в перспективе больше сотни гулких огромных комнат. Да уж и азарта не было.
…На второй день, в двенадцатом часу дня, управляющий вдруг склонился и аккуратно упал с табуретки. Сидоренко возмутился:
— Симулянт! — неторопливо сходил за водой, выплеснул управляющему в лицо. — Симулянт и контра!
Белесый со стоном открыл глаза и тотчас же в ужасе закрыл снова: Сидоренко опять глядел на него.
— Оставьте меня! — воскликнул управляющий по–детски. — Пожалуйста, оставьте! Я покажу!
Он привел Сидоренко в одну из зал:
— Вот здесь…
Управляющий показывал на огромный пустой шкаф для посуды, занимающий всю стену.
Когда отодрали фанеру задней стенки, увидели стройный ранжир масляно поблескивающих ружейных стволов.
Эксперты, срочно доставленные во дворец, определили: это известнейшая во всем мире коллекция охотничьих ружей великого князя Николая Михайловича.
— Больше я ничего не знаю! Я показал! И — ради бога! — избавьте меня от этого, вашего… Он сводит меня с ума! — последние слова управляющий прокричал со взвизгом, едва только глянул в сторону Сидоренко.
— Сидоренко! — строго сказал Шмаков. — Ты зачем сводишь его с ума?
Сидоренко белозубо осклабился:
— Та ж врет он вес! Он сидит, и я сижу. Он молчит, и я молчу. Нервы у него дамские…
Через час–полтора управляющий поведал: он во дворце человек новый (до того служил в загородном имении Юсуповых), следить за сохранностью обстановки его поставил некий Буланов, доверенное лицо князя, он же и платит ему жалованье, появляясь время от времени. От своего предшественника, который пропал неведомо куда, он слышал, что в последние полгода во дворце по ночам велись какие–то работы, похоже, каменный: на телегах привозили кирпич, известь. Объясняли тем, что нужно перекладывать печи; Бывший управляющий этому не верил и говорил: «Знаем, какие такие печи! Золотишко муруют…» Как запрятывают ружейную коллекцию, управляющий увидел случайно. Это было несколько месяцев назад. Точную дату назвать не смог: два–три, может, четыре месяца назад.
Прежде чем позвонить, Стрельцов постоял на лестничной клетке, любуясь медной, слегка позеленелой табличкой.
Необыкновенно кучерявой, долговязой прописью там было начертано: «ЕВРОПЕУС НИКОЛАЙ ДМИТРИЕВИЧ. ПРОФЕССОР».
«Ишь ты… — подумал Ваня. — Ученого человека за версту видать. Разве мыслимо с такой вот фамилией в паровозном, например, депо работать? Ев–ро–пе–ус! Такие фамилии — для университетов, для департаментов, для золотых надписей на толстых книгах. А для паровозного депо Шмаков сгодится, Гундобин, Тютькни какой–нибудь… Как все–таки хитро буржуазия придумала: даже в фамилиях — и то несправедливость соблюдена!» Стрельцов ожидал увидеть сухонького стручка–старичка, в ватной какой–нибудь кацавейке, с книгой, заложенной пальцем, а дверь открыл довольно мордастый и довольно молодой еще мужчина.
— Чем могу?
— Я — из чека, — бухнул с порога Иван.
— Весьма неприятно, — отчетливо и спокойно сказал мужчина.
Иван не поверил своим ушам:
— Что–о?
— Весьма неприятно, что вы — из чека, — повторил тот. — Проходите, не стойте, очень дует.
Стрельцов вошел следом за мужчиной в мрачную захламленную комнату. Все стены были сплошь заставлены книгами, от пола и до потолка. Приятно пахло: книгами и медовым запахом какого–то нездешнего табака.
— Почему это вам неприятно, что я из чека? — громко спросил Иван. — Вы — Европеус?
Мужчина поглядел на него снисходительно:
— Да, я — Европеус и не питаю ни малейшего расположения к вашему учреждению. Весьма наслышан.
(«Будь с ним повежливее, Ваня, — просил Шмаков. — Без него мы проваландаемся в этом дворце черт знает сколько времени. Повежливее, Ваня, повежливее…»)
— Я не собираюсь переубеждать вас, профессор, однако замечу, что вы весьма заблуждаетесь… — корректно произнес Ваня и сам же чуть рот не открыл от изумления: до чего же ловко завернул!
Европеус опять снисходительно усмехнулся.
— Так чем же я могу быть полезен чека? — спросил он, подходя к окну и глядя из–за занавески вниз, на улицу.
— Нам сказали, что вы — знаток дворцовой архитектуры. Аничков, там, дворец… Юсуповский… Царскосельский… Нас сейчас интересует дворец Юсуповых.
Европеус резко обернулся:
— Чека заинтересовалась архитектурой? Это нечто новое…
— Именно, что так. Нам надо знать, какие перестройки были сделаны в Юсуповском дворце за последние годы.
— Никаких, уверен! — Европеус уселся в кресло. — За последние год–два я лишь однажды видел человека, строящего нечто, а именно — баррикаду. Сейчас, насколько я понимаю, у вас другие заботы: «До основанья, а затем…» Так ведь поется в вашей песенке?
— Это не песенка, гражданин Европеус! Это — «Интернационал»! Во–первых! Во–вторых: собирайтесь и одевайтесь! Мне приказано доставить вас, и, будьте уверены, я вас доставлю.
Европеус продолжал сидеть:
— Я удивляюсь, почему вы, чекист, еще не размахиваете перед моим носом револьвером?
Иван и на этот раз сдержался:
— Поторопитесь. Нас ждет автомобиль.
Европеус искренне изумился:
— Автомобиль? Разве в Петербурге есть еще авто?
— Есть, но мало. Одно из них прислали специально за вами.
— Польщен. — Европеус поудобнее уселся в кресле. — Хотя до сих пор не возьму в толк, зачем я вам нужен…
— Из Музея и национализированных (на этом слове Иван слегка запнулся) коллекций похищено большое количество ценностей: картины, ювелирные изделия, старинные скрипки, гобелены, фарфор, ковры… Все это припрятано. В частности (мы знаем) в Юсуповском дворце. Как образованный человек, вы должны понимать всю важность для России наших розысков. — Иван почти дословно повторял то, что не раз слышал от Шмакова, когда тот обращался к оперативным группам, идущим на обыск.
Европеус задумался, затем вскочил из кресла и беспокойно заходил по комнате. Торопливо о чем–то размышлял.
