Андраш Беркеши - Перстень с печаткой
— Если позволите, сигарету. Благодарю вас. Но у меня и спичек нет.
— Важно, что у вас есть легкие, — смеясь, проговорил майор. — Ловите.
Кальман ловким движением поймал коробок спичек и сказал:
— Еще немного, и я бы их все выплюнул. — Он закурил.
— Ничего, Шуба. Трудное позади. Вы сами убедитесь, что мы не только так работаем. Наши действия всегда согласуются со временем и пространством. Кстати, какое у вас мнение о докторе Мэрере?
— Я весьма благодарен ему. — Кальман глубоко затянулся. — Я не очень-то верил, что вновь стану человеком.
Шликкен закурил сигарету.
— Видите ли, Шуба, я не делаю тайну даже из того, что, пока вы находились в госпитале, я основательным образом изучал вас. Я знаю, что после выздоровления вы изъявили добровольное желание вернуться на фронт.
— Совершенно справедливо, господин майор.
— Итак, я вас не принуждаю — ведь вы просили дать вам возможность доказать свою преданность и патриотические чувства. Я даю вам эту возможность. Мы берем вас на службу в гестапо внештатным сотрудником. Вы согласны на это, Шуба?
— Согласен, господин майор. Какова будет моя задача?
— Сначала нужно исполнить некоторые формальности. Я дам вам перо, чернила, лист бумаги. А вы напишите прошение о приеме. Адресуйте его командованию гестапо.
— И каково должно быть его содержание?
— А это вы сами должны знать. Напишите, почему вы хотите бороться против коммунистов и их приспешников.
— Понял, господин майор. Сейчас написать?
— Разумеется.
Так Кальман под именем Пала Шубы стал агентом гестапо. У него взяли отпечатки пальцев, сфотографировали его и дали ему подписать вербовочное заявление. Когда с административными формальностями было покончено, Шликкен сообщил ему, что пока он будет жить в своей комнате — там все оставлено так, как было раньше, даже свою одежду он найдет в шкафу.
Придя в свою комнату, Кальман сел на край кровати и задумался. Он внимательно оглядел мебель. Немцы, наверно, тщательно обыскали всю комнату, и все же он был убежден, что его револьвер они не нашли, потому что в противном случае его, конечно, стали бы допрашивать, допытываясь, где он его взял и зачем ему нужно оружие. Только он хотел встать и посмотреть, на месте ли револьвер, как дверь неслышно отворилась и в комнату вошла Илонка. Кальман от неожиданности опешил; он так и остался сидеть на кровати, удивленно глядя на улыбавшуюся немного грустной, но в то же время счастливой улыбкой девушку.
— Как ты попала сюда? — спросил он и посадил ее рядом с собой.
Илонка подняла на него свои кроткие карие глаза.
— Пришлось. Я должна была согласиться остаться здесь и убирать, иначе меня интернировали бы. Господин майор сказал, что, если я не соглашусь, он отправит меня в лагерь. Что было мне делать? Они сильно избили меня, Пали, и я очень боялась.
— Они заставили тебя что-нибудь подписать?
— Какую-то бумагу, но я даже не знаю, что в ней было. Не надо было подписывать?
Кальман погладил руку Илонки.
— Все равно. Беды в этом нет, Илонка.
15
Кальман сидел на соломе, прислонившись спиной к сырой стене. Его товарищ по заключению, представившийся ему под фамилией Фекете, равнодушно вышагивал по камере. Это был высокий мужчина лет тридцати, грузный, с рыжими волосами, падавшими на лоб; он слегка прихрамывал на левую ногу. Его длинный нос почти касался верхней губы, обезображенной шрамом, отчего зубы были видны, даже когда рот был закрыт.
— Вас зовут Пал Шуба? — переспросил он и остановился под лампой.
— Да, вы не ослышались, — ответил Кальман и наклонился вперед, так как у него мерзла спина. — Холодно здесь. А вы не мерзнете?
— Я потому и прохаживаюсь, что мерзну, — сказал Фекете и откинул со лба волосы. — Но двигаться здесь надо с умом: воздух тут убийственный. Чувствуете? Тяжелый, так и давит тебе на грудь.
— Тогда не двигайтесь. Садитесь. Ваше счастье, что у вас не отобрали пальто.
Фекете сел, пододвинулся поближе к молодому человеку. Горько улыбнулся.
— Счастье… Если это называть счастьем, то вы правы. — Он взглянул на Кальмана и сладко зевнул. При этом широко раскрыл рот, правда, тут же прикрыв его ладонью. Но Кальман успел заметить у него во рту штук пять золотых коронок. — Спать хочется, — протянул Фекете. — Всю ночь меня допрашивали. Они же по ночам забавляются с людьми. — Он потер небритый подбородок. Кальман обратил внимание на его грязные руки.
— Здесь не дают умываться? — поинтересовался он.
— Дают. Но только нужно очень спешить. Торопят, словно я у них на поденной работе.
— Вы рабочий?
— Слесарь.
— Когда вас арестовали?
— Шесть недель назад. А вас?
— В прошлом месяце. Восемнадцатого вечером.
— И с тех пор вы здесь?
— Меня содержали на Швабской горе, а потом в гарнизонном госпитале, — сказал Кальман. — Со мной так любезно беседовали, что после этого несколько недель лечили в госпитале.
Мужчина уставился в бетонный пол, посапывал и молчал. Потерев тыльной стороной ладони нос, он сказал:
— Звери. А на чем вы попались, за что вас сцапали?
— Меня стали угощать кренделем с маком, — отшутился Кальман, — а я не пожелал его есть.
— Ага, понятно, — улыбнулся мужчина и взглянул на Кальмана. — А у вас какая профессия?
— Я садовник. Окончил сельскохозяйственную школу. А вы на каком заводе работали?
— Когда-то я работал на заводе «Ганц». Много лет назад. А с тридцать седьмого года значусь в «черном списке».
— На что же вы живете? — полюбопытствовал Кальман и оглядел своего товарища по заключению.
— Случайной, поденной работой. Год назад меня призвали в армию. Но я уклонился от этого и скрывался.
— Вас повесят, — убежденно проговорил Кальман. — Повяжут вам на шею отличный пеньковый галстук.
— А вас что ж, не повесят?
— Пожалуй, мое дело прояснилось. Думаю, я скоро буду на свободе. Впрочем, меня это не интересует. — Кальман растянулся на соломе, подложив руки под голову. — А одеял здесь не дают?
— Нет. Как понять, что вас это не интересует? Что вас не интересует?
— Ничего не интересует. Вам это кажется странным?
— Да, странным.
Мужчина наклонился к Кальману и спросил, понизив голос:
— Скажите, почему вас не интересует жизнь? Вы говорите, что вас выпустят на свободу. Я бы от радости готов был разбить себе зад о бетон.
— Возможно. А я нет. Я страдаю эпилепсией. Вы знаете, что это такое?
— Человек вдруг падает, и у него идет пена изо рта.
— Говорят. Я ничего не помню.
— И поэтому у вас такое настроение?
— Поэтому тоже. И по другой причине. — Кальман зевнул. — Тут когда дают ужин?
— По-разному. Услышите, когда начнут стучать котелками.
— И много дают?
— Когда как. Сушеного гороха — достаточно.
— Я проголодался.
— А я если и поем, то совсем малость. Я вообще мало ем.
— Однако, несмотря на отсутствие аппетита, вы еще в теле.
— Не завидуйте. Я страдаю отечностью.
— Пусть черт вам завидует, а не я. Я даже этим мерзавцам не завидую, хотя они жрут шоколад и пьют французский коньяк. Но когда-нибудь им придется попоститься.
— Хорошо бы дожить до этого.
— Если вы дезертир, то вам не дожить. На фронте дезертиров стреляли, как зайцев.
— Вы были на фронте?
— Лучше бы и там не был. Тогда бы я был сейчас совершенно здоров… Н-да, холодно. Вы как переносите холод?
— Плохо.
— Попробую поспать, — проговорил Кальман и повернулся лицом к стенке.
— Не ложитесь, — сказал ему Фекете. — Сейчас нужно будет вынести парашу. День вы будете выносить, день — я.
— Если хотите, я каждый день буду выносить. Но сегодня вечером вы вынесите.
— Почему именно сегодня вечером?
— Потому что завтра вечером я буду уже свободен. Майор сказал, — с ухмылкой ответил Кальман.
— Тогда сегодня вам и выносить парашу.
Кальман оперся плечом о стену и стал прислушиваться к звуку открывающихся дверей. «Полон дом узников», — подумал он. Вдруг он услышал шаркающие шаги и странное, протяжное пение:
Вот жених идет-бредет,
солнце жаркое печет…
— Цыц! — заорал охранник, и послышался свист резиновой дубинки, но неизвестный продолжал петь:
Тот, кого ты ждешь на свадьбу,
приближается к тебе.
Снова донеслись звуки ударов. Шаги приблизились к двери. Кальман отчетливо слышал, как поющий сказал нежным голосом по-немецки:
— Милое дитя, если ты не оставишь меня в покое, я вылью тебе на голову дерьмо из этой параши.
— Сумасшедший снова куражится, — прошептал Фекете. — Дождется, что его забьют до смерти.
— Кто этот сумасшедший? — заинтересовался Кальман.
— Хорошо, что мне только один день довелось пробыть с ним вместе. Невыносимый тип, — сказал Фекете.
— Коммунист?
