Наталья Борохова - Адвокат амазонки
Дубровская стояла перед зеркалом, нанося на кожу лица ночной крем. Ей было грустно оттого, что очередной семейный вечер они с мужем провели в разных комнатах: он – в кабинете, перед телевизором, она – в гостиной со своим портфелем. Разложив на диване бумаги с записями по делу Бойко, она пыталась составить перечень вопросов, которые нужно будет задать завтра Непомнящему. Дело продвигалось плохо, в частности из-за усталости, и в большей степени из-за того, что после разговора с Андреем у нее остался в душе мутный осадок, смесь досады и какой-то непонятной тревоги. Казалось, что причин для беспокойства у нее нет. О результатах процесса говорить пока было преждевременно: все шло по плану. В семье вроде тоже все было на своих местах: муж дома, а не на вечеринке. Ну а мелкие стычки – у кого их не бывает! Но осознание того, что на некоторые, принципиальные вещи они смотрят под разными углами, действовало на нее угнетающе. Неужели Андрей готов поставить ее благополучие в зависимость от своего бизнеса? Сейчас она – молодая и красивая, но что будет потом? Ей стукнет сорок. Сорок пять. Она будет выглядеть и чувствовать себя старше. Елизавета повернула голову из стороны в сторону, словно стараясь представить, где будут располагаться морщины и второй подбородок. Но отражение смеялось над ней, показывая молодую здоровую кожу с едва заметными кругами в области глаз. Но то были следы не возраста, а обычного переутомления, которое вылечивается в ее годы просто: хорошим сном и свежим воздухом. Молодых, красивых и здоровых любить легко. Но вдруг, как молнией, ее пронзила мысль, как бы отнесся Андрей к ней, если бы она вдруг серьезно заболела. Ну, как Вероника Песецкая... Смог бы он любить ее, как раньше?
Дубровская сняла бретельки топа с плеч. Ее взгляду открылись молодые плотные груди, которыми она могла гордиться. Ее тело не требовало от нее каких-то особых усилий по поддержанию хорошей формы. Она всегда была миниатюрная, но с выраженной талией и неплохо развитым бюстом.
Лиза поднесла ладонь и прикрыла ею одну из грудей, на секунду представив себе, что чувствует женщина после операции. Воображение щадило ее. Она видела только свою приятную глазу округлость. Тот снимок из медицинского атласа, который продемонстрировал прокурор сегодня в суде, не имел к ней ни малейшего отношения. И слава богу! Ведь она не могла поручиться за то, как отнесся бы к ее изуродованному телу Андрей. Любил бы он ее так же, как прошлой ночью? Изменилась бы она в его глазах?
Ей внезапно захотелось поговорить с ним об этом, услышать слова утешения и заверения в том, что она для него всегда останется желанной, вне зависимости от того, больна она или нет и сколько грудей у нее имеется в наличии. Она нуждалась в его утешении, но не осмелилась подойти к нему. Он мог бы высмеять ее, сказать, что она ненормальная. Да и какой толк в его словах? Когда приходит беда, люди знакомятся друг с другом заново...
* * *«...С некоторых пор Павлин стал использовать меня в качестве жилетки.
– Я не знаю, как мне себя с ней вести. Вероника видит все в мрачном свете и ни на секунду не может расслабиться. Она говорит только о своей груди. Это становится невыносимым!
– Она говорит о том, что ее волнует больше всего, – отвечал я. – Сейчас это ее здоровье. Мне кажется это совершенно естественным.
– Да, но от этого можно сойти с ума! Она постоянно твердит про какие-то анализы, про грядущую химиотерапию, про возможный рецидив. За последние дни мой словарный запас существенно пополнился. Биопсия, мастэктомия, гормонотерапия, черт знает что еще. Может, вы знаете, почему она воспринимает свою операцию как конец света?
– Потому что для женщины это зачастую и есть конец света. В вашей жизни ничего не изменилось. Друзья, работа, внешность – все осталось на прежних местах. Для нее же изменилось все, – возражал я.
– Да, но вы не знаете Веронику! – горячо восклицал он и тут же осекался. – Вернее, вы не знаете, какой она была раньше. Она вела активную жизнь, общалась с друзьями, строила планы. Она была красива, но никогда не загонялась по этому поводу. Когда ее подруга сделала подтяжку лица, она смеялась, заявляя, что будет стареть естественно. Что с ней сталось? Она так убивается из-за своей груди, словно на жизнь подрабатывала стриптизом! Вероника – успешная, состоятельная женщина. Ей не надо доказывать, какая она есть, тряся титьками.
– В этом и разгадка, – сказал я. – Вы все время подчеркиваете ее деловые качества, житейскую хватку, успешность. Но Вероника сейчас нуждается не в этом. Она хочет быть уверена, что вы по-прежнему видите в ней женщину. Что она желанна для вас. Если она злится и упрекает, то только потому, что не верит в вашу любовь. Да вы сами, положа руку на сердце, можете сказать, что относитесь к ней как прежде?
Видимо, этот вопрос загнал его в тупик. Он воззрился на меня сначала с недоумением, но потом его лицо исказилось, словно его подкосил приступ невыносимой боли.
– Не знаю, – сказал он. – Честно, не знаю. А как это выглядит, док? Этот ее шрам. Слишком ужасно?
Я неопределенно пожал плечами:
– Если хотите, я могу показать вам фотографии в справочнике.
– Нет! – поспешно ответил он и смутился. – Нет, пока не нужно. Возможно, я сам потом... как-нибудь...
Похоже, Ярослав стал понимать, что между его мечтами о летнем отпуске в Ницце и суровой реальностью лежит пропасть, которую не так уж легко преодолеть, как ему это казалось совсем недавно. Я замечал, что его визиты в больницу становились все реже и короче по времени, пока он их не свел к минимуму, появляясь у нас в отделении только для того, чтобы отметиться. Я видел, как страдала Вероника, изнемогая не от физической боли, а от осознания своего уродства, заброшенности, ненужности.
Тем сильнее притягивался я к ней. Мне сложно объяснить мое чувство, ведь в нашем отделении было немало таких же больных, страдающих женщин, к которым у меня было отстраненное холодное отношение, как у любого врача. Но Ника была особым случаем... Она не вписывалась в стереотипы. Она волновала меня, как первая любовь. Я мог находиться рядом с ней часами, и, к моей радости, она больше не гнала меня, не пыталась избавиться. Если с Ярославом она говорила только о своей болезни, то со мной беседовала обо всем на свете. Она сетовала на то, что у нее нет детей, и как-то однажды, в порыве откровенности, поведала мне историю, которая была неизвестна широкой публике. Дело в том, что Вероника, будучи еще семнадцатилетней девчонкой, увлеклась одним известным журналистом, репортажи которого были тогда у всех на слуху. Он наобещал ей золотых гор, сказал, что сведет ее с нужными людьми и она со своей внешностью непременно станет звездой. Много ли надо мечтающей о славе девчонке, которая подалась в столицу для того, чтобы завоевать мир? В общем, когда открылось, что она беременна, журналист поспешил удрать, напоследок сообщив, что он ей за все премного благодарен, что у него трое детей и вообще им не по пути. Аборт делать было поздно. К родителям, в маленький провинциальный городок на юге, было возвращаться глупо. Она родила в одном из столичных роддомов и после недолгих колебаний и слез оставила девочку в больнице. Она верила, что, как только все в ее жизни утрясется, она заберет девочку домой. Но ее проблемы не спешили разрешаться быстро, а после того, как она нашла работу, стало и вовсе некогда.
– Тогда я не понимала, что творю, – призналась она мне. – Не понимала я и позже, когда меня вовсю кружила удача. Осознание потери, по иронии судьбы, пришло только тогда, когда я сама оказалась в больнице.
– Вы не пытались найти дочь? – осторожно спросил я.
– Мне удалось навести справки. Оказалось, что ее усыновила бездетная благополучная пара, и девочка живет не в роскоши, но и не в бедности. Тогда я посчитала, что моя душа за нее спокойна.
– Так вы с ней не встречались? – поразился я.
– У меня не было на то права. К тому же существует тайна усыновления, которой мои помощники пренебрегли. Мы решили не искушать судьбу. Ведь мне хотелось только убедиться в том, что с дочерью все в порядке. Я опять забыла о ней на некоторое время. Ведь я тогда была так занята. Забавно, что вспомнила я о своей дочери лишь тогда, когда сама оказалась одной ногой в могиле, – она посмотрела на меня с горькой улыбкой. – Как это пошло и банально. Мы все начинаем исповедоваться на смертном одре!
– Вы не умрете, – убежденно сказал я. – Во всяком случае, не сейчас. У вас есть шанс все исправить.
– У меня был шанс много лет назад, но я его упустила. А сейчас... я просто хочу, чтобы у моей кровати сидел кто-то, очень похожий на меня, любящий меня искренне. Нет, это не Ярослав. Жаль, что я поняла это слишком поздно. Я хотела бы видеть свою дочь.
– Может, стоит попытаться связаться с ней? – нерешительно предложил я. – Сколько ей сейчас? Двадцать два года? Она сможет все понять.
– Нет, – решительно замотала она головой. – Я не имею права облегчать свою совесть, вторгаясь в ее жизнь со своей страшной исповедью. Тем более я сейчас больна, и исход моей болезни неясен. Знаешь что... Я приду к ней сама, но только когда стану здоровой... если, конечно, такое произойдет.
