Йоханнес Зиммель - Ответ знает только ветер
— Итак?
В комнате кроме Лакросса находился еще один человек в полотняных штанах и рубашке. Это и был капитан-лейтенант Лоран Виаль, французский эксперт по взрывчатке, которого морская полиция привлекла к расследованию случившегося. Виалю было на вид лет тридцать пять. Он кратко изложил мне свои выводы. По его мнению, мы имеем дело с явным преступлением. Из воды удалось извлечь отдельные части взрывного устройства. От такого количества динамита, которое было применено, даже теплоход «Франс» взлетел бы на воздух, сказал капитан-лейтенант Виаль. Взрывное устройство, судя по всему, было установлено в машинном отделении. Он полагал, что по остаткам динамита сможет установить, какой именно вид его был использован. Это, несомненно, значительно продвигало нас вперед. Виаль, живший в Ницце, ждал, когда ему привезут необходимый прибор. Его спектрометр разбился, так что новый придется доставить самолетом из Парижа. Мы с Виалем сразу почувствовали взаимную симпатию, и мне подумалось, что мы сработаемся.
— Когда я узнаю, какой вид динамита использовался, я смогу сказать, откуда он взялся, — заявил Виаль. — Я работаю здесь шестнадцать лет, так что мало-помалу познакомился со здешней публикой. — Пробы и осколки яхты, которые он привез с места катастрофы, лежали в соседней комнате, в лаборатории «Департамента морской полиции». Он показал мне полки, заваленные большими и маленькими осколками.
— Итак? — спросил я Лакросса, вернувшись из лаборатории, где, как я заметил, окна были зарешечены.
— Итак, ничего, — ответил он, как всегда грустно. — Денон испарился.
— Что значит «испарился»?
— Испарился — значит, испарился. Я послал несколько человек из городского управления полиции наведаться в резиденцию «Париж». На звонки в дверь никто не отвечал, да и привратник понятия не имел, куда этот Денон подевался; полицейские взломали дверь. Ордером на обыск они запаслись заранее.
— И что же?
— Денона не было, квартира была пуста. Не оказалось ни белья, ни костюмов, ни чемоданов. Машины Денона в гараже тоже не было. И никто не видел, когда он уехал. Вероятно, он исчез еще ночью. Мы, конечно, сообщили его приметы всем полицейским участкам и патрульным машинам, даже постам жандармерии, но если у него ума хоть на грош, он теперь на какое-то время заляжет на дно.
Лакросс прикурил новую сигарету от окурка старой.
— Почему же он исчез?
— А почему он сказал, что Николь Монье вовсе не живет в его квартире? — спросил Виаль.
— А разве она жила?
— В шкафах полно дамского платья, белья, обуви и прочего.
— Значит, квартира все-таки принадлежала именно ей?
— Во всяком случае, так утверждает привратник. Квартиросъемщицей была она и платила по счетам тоже она. Видите ли, квартира не была ее собственностью.
— А Денон?
— Вероятно, ее сутенер. — Лакросс погладил свои усики.
— Что значит «вероятно»?
— Мог быть и клиентом.
— Разве клиент будет держать свои костюмы, белье, чемоданы и машину в доме своей содержанки?
— А почему бы и нет? — спросил капитан-лейтенант. — Он мог там жить, сколько захочет, а наряду с этой иметь еще несколько квартир, может быть, под чужим именем, разве мы знаем? Может, он и других девиц заставил пуститься в бега.
— Кстати, роза, о которой вы упоминали, тоже исчезла, — заметил Лакросс и полез в карман за новой сигаретой.
— И прихватил заодно платья и белье Николь Монье?
— Нет, во всяком случае, шкафы полны, все на месте. Вероятно, у нее есть вещи и в какой-то другой квартире, а может, и в нескольких. Если эта парочка поведет себя достаточно умно, нам их еще долго не найти.
— А был ли хоть один из них ранее судим, состоял на учете или вообще как-то известен в полиции?
— Ничего похожего, — сказал Лакросс. — Что вам удалось выяснить у Дельпьер?
Я рассказал все, что узнал у Анжелы Дельпьер.
— То есть — ничего нового. Я просто хотел, чтобы вы съездили к ней непредвзято, — сказал Лакросс.
— Что могут значить эти английские слова cover и coverage? — спросил я.
— Понятия не имею, — покачал головой Лакросс.
— Покрытие. Гм. Покрытый. Как вы думаете, не может ли речь идти о чеке или векселе? О них вроде говорят «покрытый» или «непокрытый», — спросил Виаль.
— А вы правы! — восхищенно воскликнул я. — Можно позвонить из Канн в Дюссельдорф по автоматической линии?
— Нет, — сказал Лакросс. — Из Дюссельдорфа в Канны можно, а отсюда в Дюссельдорф нельзя. Из Германии есть с Каннами автоматическая связь, а из Канн нет. Часами приходится ждать. Наша телефонная сеть… Ну, в общем ясно.
— Можно мне сейчас позвонить по местному телефону? Я хочу повидаться с Хильдой Хельман.
— Само собой, — откликнулся Лакросс. И когда я уже уходил, сказал мне на прощанье с кривой усмешкой: «Желаю успеха у Бриллиантовой Хильды!»
Я поехал сначала в отель, вынул из сейфа код и деньги и составил шифрограмму Густаву Бранденбургу. Подлинный текст гласил: «Все время наталкиваюсь на слова «cover» и «coverage» точка Имеют ли они особое значение?» Мой код для шифрограмм был очень хитро составлен и давал для каждого дня недели другой, на первый взгляд вполне осмысленный текст. Я отослал телеграмму с пометкой «срочная» и тут же отправился на виллу Хильды Хельман, где слуга в белом не разрешил такси въехать в ворота…
Итак, я вылез из машины, расплатился и прошел вслед за слугой в маленькую калиточку. Мне пришлось подождать, пока он звонил по телефону, докладывая о моем приезде.
— За вами заедут, — сказал он наконец. Вскоре к воротам подъехала из парка машина, слегка смахивающая на джип: сверху у нее был тент от солнца, так что она казалась балдахином на колесах, а внутри у нее было три стула — два сзади и один рядом с шофером, — крепко-накрепко привинченных к полу. Шофер тоже был в форме — голубой ливрее с латунными пуговицами и золотыми галунами. Мы поехали по парку. Я взглянул на часы: поездка по парку заняла пять с половиной минут. Местами лес — да, парк был похож скорее на лес, где растут пальмы, кипарисы, кедры и оливковые деревья, — сгущался до такой степени, что мы ехали как бы сквозь туннель, ибо кроны старых деревьев создавали почти непроницаемый свод. Я видел каменные скамьи, каменных ангелочков, надтреснутые статуи и огромный бассейн для плавания, в котором не было воды. Он ослепительно сверкал белым кафелем в лучах солнца. Сама вилла была выдержана в испанском колониальном стиле. Подле нее было множество ухоженных цветников. Пелена воды из вращающихся поливальных устройств отливала радугой в ярких лучах солнца.
Широкий балкон, поддерживаемый колоннами и заполненный множеством цветов и белой садовой мебелью из металла, вел к главному входу в дом. Человек, доставивший меня к вилле, уехал. Дверь открыл третий слуга — опять в белом.
— Прошу вас, мсье, следуйте за мной.
Я пошел за ним через огромный холл с мраморным полом, покрытым коврами. На стенах висели полотна Рубенса, Боттичелли, Эль Греко, Яна Вермера Делфтского и огромные гобелены. Все эти картины, без сомнения, были подлинные. Весь дом, словно гигантский антикварный магазин, был забит драгоценной мебелью различных эпох — тут были представлены и барокко, и ренессанс и рококо. Сами по себе эти вещи были прекрасны, но оставляли странное впечатление. В больших напольных вазах стояли огромные букеты цветов. Весь дом был буквально пропитан их ароматами. Я заметил, что в освещенных нишах стояли статуэтки из слоновой кости, изображающие людей и животных. Но картины и статуэтки никак не вязались с мебелью всех эпох и стилей. Несмотря на всю роскошь, дом не производил впечатления храма культуры. Во всем чувствовалась женская рука. Ну, ясно, подумал я, ведь Хильда Хельман живет здесь постоянно, ее брат наезжал сюда редко. Так что это ее, а не его вкус. Мы поднялись по мраморной лестнице на второй этаж, где широкая каменная аркада перекрывала галерею, ведущую ко множеству комнат. Здесь тоже было много картин, статуй и настенных ковров. Видимо, дом был необъятный, в коридоре дважды пришлось подниматься и спускаться по трем ступенькам, наконец, слуга постучал в одну из дверей. Открыла горничная и впустила меня в гостиную, целиком выдержанную в голубых тонах. И опять повсюду стояли вазы с цветами. Дом был заполнен ими до отказа, но они не вписывались естественно в интерьер, как на террасе у Анжелы, они как бы теснили тебя со всех сторон, а их аромат дурманил. Я закурил сигарету. Я очень нервничал, обливался потом и затягивался дымом как можно глубже. Доктору Бецу легко сказать — бросьте курить, да выполнить трудно, я это уже понял. Я в бешенстве разжевал две таблетки нитростенона и стал разглядывать несколько толстенных старинных фолиантов в кожаных переплетах с металлическими застежками, лежавших на одном из столов. То были книги о деревьях, написанные по-латыни. Я ждал. Закурил еще одну сигарету. Было уже двадцать минут двенадцатого. В половине двенадцатого открылась какая-то дверь, из нее вышел мужчина лет тридцати пяти, весь в бежевом, очень приятной внешности, но глаза его были холодны как лед.
