Николай Зорин - Реквием Сальери
– И я даже знаю где. В буфете! – Инга посмотрела на нее с той самой самодовольной гордостью, с какой в прошлый раз заявила, что ее муж – великий ученый. – В буфете для персонала больницы. Там, где мы познакомились. Там, куда я… попадаю… захожу… А захожу я туда так же часто, как в музыкальный магазин. Да… мы встретимся в буфете. Если только… – Инга опять сникла, низко опустила голову и пробормотала чуть слышно: – Если только не помешает этот человек.
– Какой человек? – вскинулась Полина. Это могло быть действительно важно. Про музыкальный магазин и буфет она слушала исключительно из сочувствия Инге и, хоть время было дорого, не перебивала ее. Но все это, конечно, были лишь ее коматозные видения, не более того, бред, основанный на воспоминаниях. А человек, некое конкретное лицо, мог оказаться в самом деле полезен и реален.
– Не знаю. Я всегда вижу его со спины. Высокий, худой, немного сутулый, в белом халате.
– В белом халате?
– Да там все в белых халатах, – усмехнулась Инга, – буфет ведь для персонала. Он может нам помешать. Помешать встретиться.
– Вы его знаете? Как его зовут?
– Мне кажется, – Инга задумалась, – я его видела раньше. Но где и когда, не могу вспомнить. И имени не знаю, хотя… Как-то Альберт его называл, но я не запомнила. И… – Инга вдруг резко вскочила, вскрикнула: – Мне пора уходить. – Но, прежде чем исчезнуть, произнесла: – Если вы хотите найти моего мужа, вы должны понять, над чем он работал. Двусторонняя связь, эффект разбившейся тарелки, внезапно пробудившийся талан. Все это относится к вам, Полина, и все это связано с исчезновением Альберта.
Инга «ушла». Последний отзвук ее голоса растворился в темноте. Полина ощупала пространство вокруг себя, поняла, что сидит в кресле – видимо, опустилась в него, сама того не заметив, во время разговора с Ингой. Вернулись домашние, привычные звуки, вернулись запахи. Довольно долго она сидела не двигаясь, прокручивая в голове разговор. Информация, которую сообщила Инга, была с детективной точки зрения абсолютно бесполезной: ни имен, ни названий – ни одной зацепки. Ассоциативные сны-воспоминания, обрывчатые выдержки из дневника ее мужа – что они могли прояснить? И как все это соотносится с Полиной? Инга считает, что найти Альберта она сможет, поняв суть его работы, ведь именно из-за работы его стали преследовать. Но что можно понять по этим обрывкам? Двусторонняя связь, эффект разбившейся тарелки, внезапно пробудившийся талант… Нет, ей это ни о чем не говорит. Одно странно, откуда Мартиросян, с которым Полина никогда не встречалась, знает о ней нечто такое, чего она сама о себе не знает? Допустим, о ее существовании и некоторых способностях он мог получить информацию на сайте их детективного агентства, но там ни о какой двусторонней связи речи не шло. Что такое вообще, эта двусторонняя связь? Между кем она осуществляется? У нее осуществляется, а у других нет. Потому что… Как же говорила Инга? Ведущий занят тем, что передает информацию, а ведомый – тем, что старается ее записать. Какую информацию? Кто такие эти ведущий и ведомый?
Если Мартиросян имел в виду ее экстрасенсорные способности, то под двусторонней связью мог подразумевать общение Полины с фантомами людей, находящихся между жизнью и смертью. Да, связь действительно двусторонняя: она видит и слышит их, они – ее. Но кто из них ведущий, а кто ведомый? Например, в случае с Ингой? Ведущий – тот, кто располагает некой информацией, ведомый – тот, кому он ее передает. Значит, Инга – ведущий, а она – ведомый. Ну, и что это дает?
Ничего!
Может, Мартиросян имел в виду что-то другое? Не эту ее способность видеть людей между жизнью и смертью? Что же тогда? Вот два человека. У одного есть некая информация, которую он передает другому? Но как? Почему они не видят и не слышат друг друга? Информация передается при помощи телепатии? Но ведь и в этом случае они оба «слышат». Или в слово «слышать» Мартиросян вкладывал какой-то другой смысл?
И что такое эффект разбившейся тарелки?
Полине представилась такая картина. Некий маленький подлый человечек – этакий мультяшный злобный карлик – подкрадывается сзади и разбивает у нее над ухом тарелку молотком. От резкого внезапного звука она вскрикивает, подпрыгивает на месте и… И даже его не видит, если, конечно, этот карлик от стыда и ужаса перед возмездием с ее стороны не впадает в кому.
Посмеявшись над своей фантазией, Полина решила сделать перерыв, хоть на несколько минут перестать думать, а то голова шла кругом. Она отправилась на кухню, достала из холодильника вчерашний бифштекс, сунула его в микроволновку. Есть не хотелось, хотя время обеда давно прошло, но нужно было как-то отвлечься.
Отвлечься ей, правда, так и не удалось. Слово «кома» почему-то прочно засело у нее в голове в разных сочетаниях и не желало оттуда уходить: карлик в коме, Инга в коме… Все дело в коме. Может, и эти люди, ведущий и ведомый, находятся в коме, потому и не слышат друг друга в нормальном понимании, но при этом как-то общаются?
Полина вспомнила свое состояние, когда была в коме. Ей тогда представлялось, что она персонаж картины одной погибшей художницы, Кати Семеновой, обстоятельства смерти которой они с Виктором тогда расследовали. А временами она, как и Инга, куда-то перемещалась – в те места, в которых бывала раньше и в которых не была никогда. Встречала людей, которых хорошо знала и которых никогда до этого не видела…
Звякнула микроволновка, сообщая, что бифштекс разогрелся. Полина вздрогнула от резкого звука и рассмеялась: эффект разбившейся тарелки. Ну, и что он дает? Лично ее просто сбил с мысли, которая вот-вот должна была обрести форму…
Которая никогда не обрела бы форму, если бы сейчас, в этот самый момент не прозвенела микроволновка. Мысль бы ушла в сторону, Полина бы никогда так и не вспомнила того, что с ней произошло тогда.
Непроизвольно, не понимая зачем, Полина закрыла глаза. В голове опять зазвучали эти навязчивые сочетания, преобразовываясь в картинки: карлик в коме, Инга в коме. Конечно, все дело в коме! Именно там, в бессознательном состоянии, на грани жизни и смерти, Полина обрела свой дар. Слова звучали и звучали, картинки мелькали, одна сменяясь другой, с каждым мгновеньем убыстряя темп. Закружилась голова. Звуки извне пропали, точно так же, как когда приходила Инга. А потом слова и картинки слились в один сплошной поток, и уже невозможно было различить, где образ, где слово. Живая бегущая лента – дорога, по которой Полина понеслась. Она ее узнала, испугалась, пришла в восторг… Боль, ужас, счастье, кошмар и невероятное блаженство – все то, что Полина ощущала тогда, находясь в коме, она ощутила теперь. Ощущения усиливались, она устремлялась по дороге все дальше и дальше, вперед к неизвестной, пугающей и одновременно манящей, цели. Ощущения? Или воспоминания этих ощущений? Не важно. Это длилось долго: много-много часов, целую вечность. Но внезапно что-то изменилось. Потоком ее вынесло на плоскость рисунка. Статичный персонаж полудетской картинки – вот, в кого она превратилась. Нарисованная девушка с огромными от ужаса глазами – это она, Полина. Огромная нарисованная машина несется на нее, а она не может предотвратить неизбежное, ведь картина уже закончена. Страх и боль наполняют ее, но невозможно даже пошевелиться. Рисунок заселяется новыми персонажами: Виктор, мама, пришедшие ее навестить, но странным образом тоже преображенные в образы этой полудетской картинки… Ветер подхватывает листок и уносит прочь. Полина снова несется по сплошному потоку дороги, но уже обездвиженная, заключенная в тюрьму рисунка. Боль слегка притупляется, скорость, с которой ее несет, постепенно замедляется – поток распадается на отдельные фрагменты. И вот она уже может различить места, по которым летит рисунок, рассмотреть лица людей. Иногда ей кажется, что она узнает ту или иную комнату, того или иного человека, но не может вспомнить, когда здесь бывала, что с этими людьми связано. Да и не успевает – рисунок летит дальше, не останавливаясь, не задерживаясь ни на секунду.
Возникает ощущение, что все ей просто мерещится.
Никуда она не летит, рисунок лежит на столе в больничной палате. И вовсе он не закончен, ведь персонажи продолжают прибывать. И боль усиливается. Если найти в себе силы и вырваться из рисунка, боль исчезнет. Но тогда исчезнет и Полина, та девушка, которую она сама и нарисовала. Перед нею стоит нелегкий выбор, она не знает, на что решиться. Долго, невыносимо долго стоит на дороге, ожидая столкновения, которое все не происходит. Невыносимо долго терпит боль. А персонажи на картинке все прибывают. И вот, без всяких ее усилий, рисунок рвется, перегруженный образами. За обрывками бумаги сплошная чернота. Полина пытается сквозь нее пробиться, но ничего не выходит. В ужасе делает шаг назад, в небытие, в смерть – и с размаху налетает на женщину. Черную, как темнота за обрывками рисунка, старую, как ее вечная боль, но совершенно не страшную. Она не пускает ее назад, она говорит с ней. Ее голос Полине знаком. Он все время звучал, просто она не могла его выделить из потока видений и звуков и только теперь услышала. Необыкновенный, проникновенно полнозвучный, густой, как нижний регистр органа, голос старой негритянки. Полина слышит ее и понимает, хоть слов различить невозможно. Только слова – не суть. Суть – та необыкновенная субстанция ее голоса, которая, словно из волшебного сосуда, переливается в сосуд Полининой души. Этот голос, самый прекрасный на свете, наполнил ее до краев жизнью, знанием…
