Владимир Гоник - Преисподняя
В это трудно было поверить. Он стоял у подножья фонтана, шумящего за спиной Карла Маркса, который каменным кулаком стучал по каменной трибуне посреди просторной Театральной площади. Семь чугунных ангелов держали чашу тесаного гранита, из которой вода падала в круглую чугунную ванну, стоящую в гранитной беседке, куда вели кованые воротца. Лестницы с двух сторон поднимались к фонтану, окруженные ажурной решеткой, а вокруг плотной зеленой стеной рос стриженый кустарник, и казалось невероятным после ночи преследования и погони оказаться вдруг здесь, против Большого театра и гостиницы «Метрополь».
«С ума сойти! — подумал Першин. — Мотаться всю ночь под землей, чтобы утром вылезти из фонтана посреди Москвы!»
Было раннее утро, площадь по кругу обегали редкие машины, и холодный свежий воздух был особенно вкусен после подземной духоты, запаха креозота и машинного масла. Разведчики один за другим вылезали из люка и опускались в густую траву у фонтана. Настроение у всех было подавленное, словно они совершили что-то такое, отчего самим стало тошно. И все же они не зря спускались и не зря провели ночь под землей: внизу таился кто-то, кто был готов на все, даже на смерть.
Ключников и Бирс лежали на траве, уставясь в белесое небо, на душе было муторно, словно в том, что беглец покончил с собой, была их вина: не преследуй они этого человека, он был бы жив.
Першин по рации вызвал машины и в ожидании их медленно гулял по дорожкам сквера. Каменный Маркс по-прежнему стучал каменным кулаком, и эхо стука отзывалось во всем мире войнами, голодом и мором. Першин подумал, что, как бы не развивались события, памятник в любом случае следует оставить для вящей острастки.
Пришли машины, на одной разведка отправилась отсыпаться, на другой беглеца повезли в лабораторию. При дневном свете незнакомец выглядел особенно бледным, точно всю жизнь провел под землей: белые рассыпающиеся волосы, бесцветные зрачки; биохимический анализ показал отсутствие в тканях красящего пигмента. Это был настоящий альбинос, в лаборатории весьма удивились и долго разглядывали анализы.
— Похоже, этот человек никогда не знал солнца, — сказал один из биохимиков.
— Почему вы решили? — спросил Першин.
— Цвет глаз, кожи и волос зависит от меланина. А меланин образуется под действием ультрафиолетовых лучей.
Тем временем криминальная лаборатория определила, что одежда, обувь, белье и шлем незнакомца изготовлены — подумать только! — вскоре после войны.
8
Из лаборатории Першин отправился домой. Жена была на работе, дочки играли во дворе. Они не видели его, прыгали через веревочку, а он думал, как мало он может дать своим детям. Из поколения в поколение дети этой страны не получали сполна всего, что положено, и кто знает, может быть, по этой причине нация постепенно вырождалась.
В Москве и особенно в провинции Першин на каждом шагу встречал больных людей: даже веру в коммунизм он полагал болезнью, особым видом слабоумия, поразившим большую страну.
Эта земля, похоже, была проклята Богом. То ли пролитая обильно кровь, то ли дела людей были причиной, но Творец оставил эту землю без призора, остальное доделали сами люди: поверили преступникам, пошли за ними, и те ввергли их в грех, растлили и сделали соучастниками.
И вот он, отец, смотрел на своих дочерей, жалел и горевал — у него сердце заходилось от жалости и горя. Он не мог дать им всего, в чем они нуждались — расшибись в лепешку, не мог, потому что всю свою бездарность и свои пороки режим переложил на него — не расхлебать.
Першин знал, что режим ставит его ни в грош, каждый человек в этой стране значил для режима не больше, чем обгорелая спичка — каждый, кроме соучастников, замаранных общим делом.
Першин еще спал, когда пришла жена. Он проснулся, из-под опущенных век смотрел, как она осторожно двигается по комнате. Лиза была еще молода, но следы раннего увядания уже читались в ее лице, заботы женщину не красят.
Лиза работала в больнице и, как все женщины, моталась по пустым магазинам, часами стояла в очередях, готовила еду, стирала, шила, тащила на себе дом — и ни просвета впереди, ни проблеска.
«Коммунисты украли жизнь», — думал Першин, испытывая стыд: он не один год состоял в этой партии, созданной злоумышленниками, навязавшей себя народу, но не способной дать ему ничего, кроме лишений и горя. И сейчас, когда наступила полная ясность, когда все было понятно и очевидно, эта партия по-прежнему цеплялась за власть, лгала без смущения, чтобы продлить свое существование у кормушки, морочила головы и воровала, воровала, воровала, прежде чем уйти и кануть в небытие.
Лиза заметила, что он проснулся, присела рядом, глядя ему в лицо.
— Ночью не спал? — спросила она сдержанно, и он поразился ее самообладанию: она догадывалась, что он подвергается опасности, но не подала вида.
— Не спал, — ответил Першин.
Он видел, что Лиза хочет что-то спросить, но не решается.
— Что? — спросил он, опередив ее.
— Это опасно? — она пристально смотрела ему в лицо в надежде угадать правду.
— Не очень, — как можно беспечнее ответил он, но она не поверила.
— А что с нами будет, если… — она осеклась, испугавшись произнести вслух то, о чем думала: реченное слово существует въяве, как вещь.
— Не бойся, ничего со мной не случится, — попытался он ее успокоить, но, съедаемая тревогой, она отвернулась и печально смотрела в сторону.
…когда Лиза привезла его в Бор, у него дух захватило от новизны: после боев, вертолетных десантов, засад на горных тропах, после безлюдных, брошенных жителями кишлаков, после казарм и госпиталей Бор ошеломил его.
— Вы что-то очень задумчивы, мой пациент, — обратила внимание Лиза, привыкшая к Бору, как к собственной квартире. — Что с мужчинами стало ума не приложу. Совсем мышей не ловят. Вместо того, чтобы наброситься на меня, как дикий зверь, лишить невинности, он погружен в раздумья.
— Как?! — не поверил Першин. — Неужели?!
— Представь себе. Тебя ждала. Вообще-то это довольно обременительно, но я решила, что дождусь. Я только не понимаю, почему ты медлишь: пора тебе исполнить свой супружеский долг.
— А-а разве… мы уже? — неуверенно спросил Першин.
— Как же, ты не заметил? Я тебя совратила, и теперь я просто обязана взять тебя в мужья. Иначе это непорядочно с моей стороны. Хотя, я знаю, многие девушки так поступают: воспользуются доверием мужчины, а потом подло бросают их. Не бойся, милый, я тебя не брошу.
Она действительно никого не знала до него, он был у нее первый мужчина — новость сразила его наповал. И меняя на бескрайней кровати испачканную кровью простынь, он ошеломленно думал: неужели так еще бывает?!
Но оказалось — бывает. Его обуяла некоторая гордость, как любого первооткрывателя и первопроходца; надо думать, Колумб гордился не меньше, как и те, кто первым проник на полюс или взобрался на Эверест.
Его просто распирало от гордости. Впору было привязать простынь к оглобле и проскакать по деревне, предъявив флаг местному населению, как это бывало на свадьбах в России после первой брачной ночи.
Притихшие, они лежали в необъятной постели, оглушенные событиями и новостями.
— А как отнесется к этому генерал? — поинтересовался Андрей.
Это был не праздный вопрос. Генералы планировали браки детей, как военную компанию: проводили разведку, рекогносцировку и вели подготовку по всем правилам тактики и стратегии.
Обычно браки заключали в своем кругу. Иногда кому-то удавалось подняться по лестнице вверх, укрепить позиции семьи, и редко, по случайности или по недосмотру здесь появлялся кто-то пришлый, посторонний. Таких здесь не любили и в свой круг старались не допускать.
Першин был посторонним.
— Я не знаю, что думает генерал. Тебя это не должно интересовать. Если только… — Лиза помолчала, как бы подыскивая подходящее слово.
— Что? — спросил Першин.
— Если, конечно, ты не рассчитываешь на приданое.
— Рассчитываю! Еще как рассчитываю. Как увидел тебя, так сразу и рассчитал, — засмеялся Андрей. — Ты мне скажи: кто кого уложил?
— Я тебя, — призналась Лиза, как и положено честной девушке из приличной семьи.
— Значит, это ты рассчитывала, — сделал вывод Першин.
— А я и не скрываю, — заявила она высокомерно, как истинная дочь генерала.
Понятно, что в постели у нее не было опыта, но она оказалась способной ученицей, схватывала все на лету — спортсменка, как никак, мастер спорта. Она вообще ко всему, за что бралась, относилась вдумчиво и всерьез, с большой ответственностью.
На тренировках и на соревнованиях она делала все старательно. Такой она и была в их первую ночь, которую они провели в постели, похожей на гимнастический помост.
Першин диву давался, как быстро гимнастка усвоила новое упражнение. Она была вдумчива и серьезна, будто выступала на ответственных соревнованиях.
