Томаш Пьонтек - Героин
Обзор книги Томаш Пьонтек - Героин
Томаш Пьонтек
Героин
Это просто отлично: куда ни пойду, всюду появляются нычки. Через каждые десять метров — какая-то подворотня. Или опустевший гараж. Или узкая заросшая тропинка между двумя заборами. Или неохраняемая автостоянка, на которой меня совсем не видно, если присесть на корточки между автомобилями.
Раньше я всех этих мест как-то почти не замечал. Они мне казались ничьими. Теперь уж я знаю, что они мои. В каждом из них я чувствую себя настолько хорошо, будто могу остаться там навсегда.
Иногда некоторые нычки исчезают. Иногда разрытую экскаваторами поляну, поросшую серыми, идеально пригодными для маскировки кустами, неожиданно оккупирует угловатый стеклянный дом, который не только не скрывает мою фигуру, но и к тому же отражает ее. Но когда одна подобная нычка исчезает, сразу же появляется десять новых.
Я когда-то и рестораны любил. Мне казалось, что именно там я по-настоящему могу расслабиться. Я так считал, пока не обнаружил, насколько кайфово в ресторанных сортирах. В сортире ты на самом деле одинок, как в космосе. А ресторанные толчки к тому же еще и звуконепроницаемы. Там можно сидеть подолгу, при условии, что ты уже заказал какое-то большое блюдо, которое в принципе и есть-то не нужно.
Когда я наклоняюсь над коленями, на которых лежит алюминиевая фольга, унитаз издает ободряющие звуки. Из моего рта торчит маленькая серебряная трубочка. Над фольгой постоянно поднимается сероватый дым. Он уже наполняет мои легкие. Но я продолжаю втягивать дым через трубочку, не позволяя ему рассеяться. Потерять порцию дыма — это все равно что потерять руку или ногу, а то и нечто более важное. Разница между абсолютным и почти абсолютным счастьем действительно огромна.
Когда весь дым уже находится внутри, я перестаю дышать и тогда становится по-настоящему приятно. Будто бы в моей голове внезапно переворачивается чашечка горячего шоколада и разливается внутри по всему телу.
После нескольких необыкновенных секунд глубокого, обволакивающего кайфа я вспоминаю, где нахожусь, и в течение минуты раздумываю, что делать дальше. Я снова могу закрыть глаза и нырнуть туда. Там так хорошо, что даже темно. Но тогда я не узнаю, когда проснусь, а застрять в этой параше навсегда я не хочу.
А еще я могу подняться и найти какого-нибудь человека, поговорить, повосторгаться. Это бы несколько разбавило мое удовольствие, но позволило бы сохранить самообладание. А при случае и тому, другому, принесло бы немножечко моего кайфа, после чего всеобщее счастье во вселенной стало бы еще большим.
Сейчас мне так хорошо и я такой хороший, что выбираю вторую возможность. Я подымаюсь и выхожу наружу, в коридор, ведущий в гостевой зал, в котором я не могу сдержаться и на несколько минут засыпаю. А когда просыпаюсь, первым человеком, встречающимся на моем пути, оказывается молодая крашеная брюнетка. Она прижимает меня к стене, прижимает так сильно, чтобы я не стек на пол, как мармелад. Она спрашивает, как я себя чувствую. Я ищу нужное слово, с помощью которого можно хотя бы приблизительно ответить. Я хотел сказать «прекрасно», а получилось «батарея».
Позднее, в зале, я подхожу к одному ресторанному типу, но он расплывается, как мыльный пузырек в руках. Покидая кабак уже с помощью другого типа, я решаю, что все-таки стоит присниться самому себе.
Я открываю глаза, но дышать не решаюсь. Передаю фольгу способному лишь на бормотание амбалу со сломанным носом.
Я нахожусь в подвале, в подземелье очень старого дома. В углу темного помещения сидит блондин с бледным лицом, покрытым серыми гнойными прыщами. У него красивый высокий голос, — как у ангела или кастрата. Мы курим под аккомпанемент его рассказа о том, как ему проткнули ладонь у основания большого пальца. Это случилось сразу же после того, как исчезли его знакомые, оставив ему все свои запасы. Он тогда решил заняться торговлей на своей улице — там ошивалось множество героиновых торчков. Не успел он еще толком попробовать себя в новом бизнесе, как его поймали незнакомые люди, проткнули ладонь, а потом бросили в розовые кусты возле мусорки, еще больше покалечив. Один из них пробовал было его пытать, но блондин был слишком прибитым, чтобы хоть что-нибудь ответить. Он помнил только про лоб и лысую голову.
Его тогда мать нашла. Она забрала у него ключи и запретила выходить из дому. Мама предупредила его, мол, если он выйдет, то она его не пустит назад. Блондин взял тогда ключи от подвала, висящие в кухне над раковиной, вошел туда и с тех пор не выходил — у него было достаточно геры. Сориентировавшись, что сын постоянно сидит в подвале, мать перестала туда ходить. Ей было страшно. Поэтому сейчас единственная проблема — это еда. Конечно, блондин не ест. Иногда ему все-таки необходимо глотнуть чего-нибудь полужидкого, чтобы смягчить желчную рвоту. Но у него нет ключа от входных дверей. Он не может выйти на улицу, чтобы купить себе йогурт, потому что вряд ли вернется назад. Кроме того, он боится, потому что уже несколько месяцев не был на улице и вообще на свежем воздухе. До всей этой истории блондин целый год жил в реабилитационном центре где-то в горах и стал альпинистом. После возвращения домой это хобби на определенное время перевело его деятельность на совершенно новые рельсы. Он карабкался по стенам административных зданий, избавляя их от лишних печатных машинок, компьютеров и других полезных вещей. Однажды ночью он, обкуренный до чертиков, застрял с факсом за плечами на бетонной стене, предварительно забыв выключить его из сети. На стене факс ожил и стал выдавать из себя разнообразные сообщения на роликовой бумаге. Блондин прилип к бетону, а с его плеча свешивалась растущая белая лента, которая в определенный момент коснулась земли пятью этажами ниже. Случайный прохожий спокойно мог бы прочесть висящий ниже факс, в котором, наверное, содержалась информация о прохождении денежных средств или каких-то подобных вещах.
Мы с амбалом покидаем подвал, а на улице еще светло. За стеной что-то начинает предостерегающе покашливать и похаркивать, а амбал быстро прощается со мной, садится в машину и уезжает, потому что ему есть чем заняться. С некоторого времени он раскрашивает стены своей квартиры в голубой цвет и не может остановиться.
Покинутый, но счастливый, я захожу в уличный бар и заказываю колу. Я стараюсь держать себя в руках, чтобы хоть как-то справиться с неодолимой сладостью, которая, несмотря на все маскировочные старания, без остановки так из меня и прет. Народ в баре подозрительно оглядывается, чувствуя, наверное, что где-то рядом находится подземный источник тепла, которое их разогревает.
Я пью колу, засыпаю, и мне снится нечто очень черное. Проснувшись, я выхожу из бара на поиски особых и уникальных неприключений. Неприключение случается, например, когда идешь вдоль длинной бежевой стены, которая становится все более кайфовой.
Я перехожу через улицу. Вдруг передо мной начинает маячить нечеткая, но знакомая фигура девушки в зеленом свитере в компании темноволосой подружки. Она говорит, что у нее на меня имеются какие-то права. Девушка еще далеко. Мой железобетонно-спокойный разум пытается через силу набросать эскиз чего-то похожего на панику. Но это становится ненужным: между стеной дома и мусоркой из серого кирпича показывается маленькое серое углубление. Я заскакиваю в него так плавно, словно меня туда что-то засасывает.
Впрочем, девушка просто могла меня не заметить, поэтому на всякий случай я отворачиваюсь лицом к стене. Вероятно, девушка подошла ко мне и именно ко мне обращается, но я этого ни видеть, ни слышать не могу. Происходит неизбежное — это должно было произойти: я сливаюсь со стеной, будто смешиваюсь с ней.
Придя в себя, я обнаруживаю в своем убежище лишь большущего белого кота с мордой, подозрительно напоминающей заячью. Кот внимательно на меня пялится. Стоит мне немного двинуть головой, и животное исчезает в лазейке между двумя кусками фанеры. Подрагивает растущий у выхода из убежища куст, облепленный влажными чаинками. Даже не знаю, кто его задел — убегающий кот или прячущийся я.
Я решаюсь высунуться и вижу ту же девушку с той же подружкой, но уже сзади. Скорее всего, она прошла, не заметив меня. Если бы она меня заметила, то стояла бы и орала мне в спину. Но это лишь в том случае, если я для нее действительно так уж важен, как она говорит.
В этот день я засыпаю еще в нескольких пабах, в тихом сортире на станции метро, вечером — в подворотне, в которой я съеживаюсь, как брат-близнец пузатого металлического карлика (он лежит на земле у входа в подворотню и чем-то напоминает желобок). Я останавливаюсь в одном из двориков под фигурой Божьей Матери в голубом, вышитом звездами одеянии. Я опираюсь головой о ее туфлю, которой она, наверное, собиралась кому-то размозжить голову.
