Александра Маринина - Оборванные нити. Том 2
Механизм наступления смерти понятен. Причина — нет. Миша Демин хранил свои секреты.
— Ну что, Сергей Михайлович? Что это — синдром Марфана? — спросил заведующий подстанцией СМП, когда Сергей дал указание санитару шить.
Он оказался самым «крепким» из всех присутствующих и единственным, кто не отвел глаза, когда Саблин выделял органокомплекс. Остальные этого зрелища не вынесли.
— Да что вы, — живо откликнулась Нестерова, заведующая детской поликлиникой, — какой же он «марфанист»? Там хабитус такой, который ни с чем не спутаешь — астеник, очень длинный и худой, пальцы паучьи! А здесь парень нормального телосложения, даже немного полноват, рыхлый. Не понимаю, что могло послужить причиной разрыва аорты. Вы такое раньше встречали? — обратилась она к Саблину.
Сергей отрицательно покачал головой, не сводя глаз с санитара, накладывавшего на труп секционные швы.
— У детей — никогда. У взрослых — приходилось видеть, но в основном у пожилых. Людей с синдромом Марфана я в своей практике не встречал, но готов с вами согласиться: у мальчика этого синдрома нет, потому что хабитус отнюдь не тот.
— Ну а все-таки, — настаивала Нестерова. — У вас есть хоть какие-нибудь соображения?
Сергей понимал, что ей необходимо услышать от него какие-то слова, которые ее успокоят: дескать, ничего врачи вверенной вам поликлиники не упустили, и никакие кары небесные вам не грозят.
— Пока нет, — ответил он задумчиво. — Травмы нет. Грубой аномалии развития, видимой невооруженным глазом, тоже нет. Макроскопически я ничего не нашел, значит, будем искать на микроуровне. Если наступили такие катастрофические последствия, то у них должна же быть какая-то причина, а если есть причина, то она обязательно отражена в каких-нибудь изменениях. Поищем. Бог даст — найдем.
Он повернулся к участковому педиатру, приятной женщине, примерно его ровеснице, простоявшей во время вскрытия молча и с напряженным лицом.
— Вы амбулаторную карту мальчика принесли?
Та кивнула, по-прежнему не говоря ни слова.
— Я более или менее в курсе анамнеза, но может быть, вы мне что-то сможете добавить?
Он старался говорить негромко и не напористо, как привык, потому что отчаянно сочувствовал этой женщине. Ничего она не пропустила, не было у Миши Демина никаких патологий или грубых аномалий, которые она могла и должна была бы увидеть. Он это отчетливо понимал, но понимала ли она? Или ей казалось, что вот сейчас случится самое страшное, эксперт произнесет свой вердикт, и ее жизнь окажется сломанной раз и навсегда.
Педиатр облизнула пересохшие губы и начала говорить неуверенным, слегка надтреснутым голосом:
— Ребенок родился недоношенным, 37 недель, с массой тела 2050 г. В трехлетнем возрасте перенес ветряную оспу, при профилактическом осмотре у невропатолога в шестилетнем возрасте ему был выставлен диагноз «вегетососудистая дистония по гипотоническому типу». И при этом мама жаловалась на нарушение осанки, сидит ссутулившись, портфель носит тяжелый, от ранца отказывается.
Она говорила, не глядя в карту, которую держала в руках, и Сергей понял, что весь вчерашний день эта бедолага просидела над записями в карте, пытаясь найти хоть что-нибудь, хоть какую-нибудь зацепку: либо собственную ошибку, либо недосмотр, либо спасительное оправдание, и все, что написано в амбулаторной карте, уже выучила наизусть. И по-прежнему продолжает считать вегетососудистую дистонию болезнью, хотя давно уже принято определять ее как синдромокомплекс.
— А эхокардиографию ему когда-нибудь делали? — спросил он. — Не выявлялись пороки развития сердца, аорты, другие нарушения?
— Я на этом участке недавно, раньше Мишу вел другой педиатр, она отметила у мальчика шумы в сердце и направила к кардиологу. Шумы подтвердились.
— Сколько ребенку было лет? — быстро спросил Сергей.
— Пять. Провели плановое обследование, и «эхо» делали, и ЭКГ — никаких отклонений не выявили. Ни поражений клапанов, ни аномалий развития сердца. Вот в итоге и выставили «вегетососудистую дистонию».
Голос ее при этих словах зазвучал отчего-то смущенно, и Сергей вдруг понял, что она знает насчет синдромокомплекса, но не может и не хочет критиковать свою предшественницу. Нарушение этики, будь она неладна.
— Ну что ж, — вздохнул Сергей, — следствие мы с вами видели своими глазами, а причина пока не ясна. Будем искать.
Врач-реаниматолог с печальными глазами что-то быстро записывал в блокноте. Сергей краем глаза видел, что тот открыл свой блокнот в самом начале вскрытия и постоянно делал записи. «Вот специалист — так специалист, — одобрительно подумал Саблин, — не зря он мне нравится. Не просто смотрит, как идет вскрытие, а делает пометки, чтобы потом обдумать, проанализировать. Уважаю».
Реаниматолог оторвался от записей и проговорил, не то спрашивая, не то уточняя:
— Значит, мы бы все равно мальчика не спасли? Разрыв аорты, профузное внутреннее кровотечение… Сколько бы мы в него ни вливали, кровопотерю не восполнить.
— Мы свои реанимационные мероприятия провели в полном объеме, — нервно вмешался заведующий подстанцией «Скорой помощи». — Сделали всё, как положено по протоколам лечения. Или вы будете утверждать, что мальчика можно было спасти?
И с вызовом уставился на Сергея. Тот пожал плечами и ответил, глядя при этом только на доктора Ню: он всегда предпочитал иметь дело с человеком, любящим свое дело и болеющим за него, нежели с тем, кто любит только свое кресло и болеет исключительно геморроем.
— Нарастающий объем кровоизлияния сдавливал легкие и сердце, препятствовал легким дышать, а сердцу сокращаться. Обсуждать здесь больше нечего, непосредственная причина смерти — обильное внутреннее кровотечение, в этом у меня нет никаких сомнений, а вот что именно привело к разрыву стенки аорты — пока не ясно. Но совершенно точно, что это не результат травмы: я не обнаружил никаких признаков внешнего воздействия. Значит, речь может идти только о заболевании, а вот о каком именно — может быть, будет видно из результатов гистологического исследования.
— Стало быть, случай можно признать инкурабельным, — в голосе завподстанцией «Скорой помощи» зазвучало нескрываемое облегчение. — К реаниматологам претензий быть не может, что бы они ни делали — это не привело бы к положительному результату.
Это понимали все.
Действительно, пока не установлена причина разрыва стенки аорты, рассуждать можно о чем угодно, включая сглаз и порчу.
* * *Выписывая медицинское свидетельство о смерти Миши Демина, Саблин в качестве основного заболевания поставил и закодировал «Расслоение и разрыв грудной части аорты», а непосредственной причиной смерти — геморрагический шок, обусловленный профузным кровоизлиянием в грудную полость. Поколебавшись, в пункте «II» он указал сопутствующим состоянием «Неуточненную диспластическую болезнь соединительной ткани», хотя не был в этом уверен.
Ольга ждала его дома, хотя, насколько Сергей помнил, должна была идти в фитнес-клуб, где она занималась дважды в неделю.
— Расскажешь? — спросила она коротко, вешая его куртку на крючок в прихожей.
Она не спросила больше ничего. Помнила, какое вскрытие было назначено. Помнила, что произошло накануне во время затянувшегося дежурства. И понимала, что должна быть дома к моменту прихода Сергея.
Он кивнул. Именно этого ему и хотелось сейчас больше всего на свете — разговора с собеседником, понимающим не только каждую его эмоцию, но и каждое слово. Смерть четырнадцатилетнего мальчика, в целом здорового и вполне благополучного, не давала ему покоя, а Ольга — это тот человек, который не только поймет его, но и может реально помочь, подсказать что-то дельное.
Она внимательно выслушала его рассказ о находках на вскрытии.
— Оль, можешь принести мне справочник по коллагенозам? И еще том Большой медицинской энциклопедии, в котором описаны заболевания сосудов. Я знаю, у вас в патанатомии есть.
— Конечно, — кивнула она. — Не понимаю, почему у вас-то в судмедэкспертизе ничего этого нет. Как вы работаете?
— Молитвами патанатомов, — усмехнулся Сергей. — Только на вас и надеемся. А кстати, меня всегда удивляло, откуда у вас там такая шикарная библиотека? Вам большие деньги на приобретение литературы выделяют, что ли?
— Да нет, — рассмеялась она, — денег у нас — как у всех: что по нормативам патанатомии положено, то и выделяют.
— Ну да, рассказывай, — недоверчиво хмыкнул он. — А как же старые учебники судебной медицины, которые ты мне с работы принесла? И «Ушибы мозга» Сингур? Это же невероятный раритет! Уж точно не на бюджетные денежки вы его приобрели. Признавайся: украла у кого-нибудь?
Ольга приподняла брови и лукаво посмотрела на него:
— Ну и мнение у тебя обо мне, Саблин! Значит, не зазорно с воровкой жить? Шучу. У нас, как мне рассказывали, был очень дельный заведующий, руководивший отделением, а потом центром патанатомии на протяжении пятнадцати лет. Так вот, этот легендарный человек собрал огромную библиотеку, потому что понимал, что в силу специфики работы патологоанатомы постоянно используют литературу не только по своей специальности, но и практически по всем остальным разделам медицинской науки. Уж какими путями он эти книги собирал — мне неведомо, но знаю точно, что активно пользовался списаниями. Как где старую литературу списывают — он ее цап-царап — и на работу тащит. У него друзья по всей стране, он с ними договаривался, чтобы держали руку на пульсе и следили за библиотеками там, где работают. Ему со всех концов России посылки со списанными книгами шли, он сидел и отбирал то, что нужно или может даже чисто теоретически пригодится для работы. К нам теперь даже клиницисты то и дело заглядывают, просят литературу, по своей специальности. Больничная библиотека намного беднее. Я могу еще что-нибудь для тебя сделать?
