Виталий Смирнов - Библиотечка журнала «Советская милиция» 3/69/1991 г.
— Сержант Конышев, — ответили ему, — три дня назад откомандирован в распоряжение отдела кадров управления для оформления на должность старшего контролера следственного изолятора.
— Понятно, — отозвался капитан и, позабыв поблагодарить абонента, положил трубку на место.
Пряхин и Левин с интересом и нетерпением смотрели на него.
— Такое дело: Конышев переведен к нам и работает теперь старшим контролером следственного изолятора.
— Понятно, — так же, как и Безуглый за минуту до этого, протянул Пряхин, а Левин только досадливо стукнул кулаком по коленке — новость всем показалась пренеприятнейшей.
Лидочка Перевозчикова
Удивительно, удивительно, удивительно!.. Каким эгоистом, я сказала бы, черствым эгоистом оказался Глеб. Он ни в грош не ставит, что я, лично, сама приходила к нему уже дважды и оба раза не заставала дома: он, видите ли, еще не возвращался с работы.
Он теперь, должно быть, считает меня пропащей и продажной, потерявшей совесть, поддавшейся силе «больших денег» хозяев. А я совсем не такая. Мне просто хотелось, чтобы он еще больше уговаривал меня бросить кафе.
Ах Глеб, Глеб! Знал бы он, как опротивело мне это кафе! Эти «чаевые», лакейское положение. И родители недовольны! Нет, они не знают, как опротивело мне здесь. Особенно после того, как я пригляделась к хозяевам.
Главным, конечно, до последнего времени был Виктор Сергеевич. Правда, появлялся иногда у нас пенсионер Иван Арсентьевич Мосляков. Поговаривали даже, что он и является председателем кооператива, но я думаю, это только для видимости. А настоящий хозяин — Курбатов. Хитрый и изворотливый, он и на мороженом, и на кофе, и на мясе большие прибыли выколачивал.
Однако хоть и хитрый, а женушка его молодая да наш администратор Валентин хитрее оказались — все время золотили и золотили рога старику. И хоть бы что! Только что не в открытую.
Но самый хитрый из всех — Федор Лукич Горбов. Это я знаю точно! Морда у него бульдожья. И хватка такая же.
Убили у нас Виктора Сергеевича. Кто? За что? Никому не известно. Но всем неприятно. Даже его женушке и Загоруйко, кажется, тоже. Хотя им-то чего старика жалеть? А Горбову хоть бы что! Наоборот, расцветать начал человек. А когда Загоруйко забрали, и совсем расцвел. Получается: чем другим хуже, тем ему лучше. Не признается, а видно — рад! Рад и смерти Виктора Сергеевича, и аресту нашего администратора.
А сегодня вот что случилось. Мы уже закончили работу, проводили последних клиентов и закрыли входную дверь. Нина сразу ушла. Горбов еще шуршал бумагами в конторе и что-то бубнил по телефону. Я прошла в свой закуток, чтобы переодеться и сменить легкие тапочки на модельные туфли. И в это время мимо меня, через дверь со двора, буквально промчался дружок нашего Загоруйко — сержант Конышев.
Его появление, понятно, сразу же возбудило мое любопытство. «Интересно, что случилось?» — подумала я. Тапочки на туфли я переменить еще не успела и поэтому бесшумно сделала несколько шагов и оказалась рядом с полуоткрытой дверью конторы. Оттуда доносился голос Горбова:
— Нина Семеновна уже упорхнула, сержант. Дело-то молодое! А записку давай мне.
Я заглянула в комнату. Горбов сидел за столом, Конышев возле стола на стуле. Он, видимо, уже успел передать Горбову записку и тот сейчас читал ее. Его бульдожье лицо при этом помрачнело.
Кончив читать, он сложил записку вчетверо и сунул ее во внутренний карман пиджака, потом посмотрел на Конышева угрюмым, тяжелым взглядом.
— Ты, сержант, запомни, теперь хозяин тут я! Пойми это хорошенько. Загоруйко скажешь: отдал, мол, записку Нине Семеновне, а она ответа никакого не дала. Некогда ей было, потому что нового хахаля завела.
— Это еще что за хахаль? — прогудел Конышев.
— Твой старый знакомец — младший лейтенант Левин.
— Вон оно что, — удивленно покачал головой сержант.
Горбов расплылся в противной улыбочке и своим тоже противным тонким голосом подтвердил:
— Оно самое. Парень-то что надо — кровь с молоком!
Я чуть не плюнула с досады: врет. Нахально врет. Хоть я на Глеба и в обиде, но могу руку дать на отсечение — ничего у него с Нинкой нет и быть не может!
Однако мои мысли перебил все тот же Горбов.
— Давай договоримся, сержант, ты — мне, я — тебе. Все записочки от Загоруйко — мне. Нине Семеновне читать их необязательно.
— А ведь там, в самом конце, приписочка имеется, Федор Лукич: «Выдай подателю сотнягу».
Горбов полез в карман, достал записку, развернул и, как будто впервые увидел приписку, подтвердил:
— Правильно. Есть приписочка! — и, достав из кармана бумажник, отсчитал шесть четвертных.
— Держи, сержант! — улыбнулся он ему и не то приказал, не то попросил: — А теперь рассказывай, как живет, что делает наш уважаемый Валентин Осипович?
Конышев опять удивленно качнул головой, он, видно, еще не понял, что наш бульдог покупает его, чтобы он служил ему против Загоруйко.
— Что делает, спрашиваете? Сидит. Я ему, правда, дал возможность пошептаться с Трегубовым.
Горбов, должно быть, так же, как и я, понятия не имел ни о каком Трегубове, потому что сначала только глупо хлопал своими поросячьими глазами, но потом посоветовал:
— А вот с этим надо поосторожнее, сержант. Еще кто-нибудь приметит, да начальству стукнет! А про Левина с Нинкой обязательно скажи ему! Да с картинками, чтобы поверил. Поди ведь старался убрать старика для своего счастья, а получилось — для чужого. Вот она жизнь-то как устроена!
Противный, противный, противный!.. На Глеба наговаривает, на Загоруйко тень бросает, а сам его письма перехватывает.
Я не стала ждать конца их сговора. Вернулась в свой закуток, сменила тапочки на туфли и кинулась на троллейбусную остановку. А когда, наконец, очутилась на своей улице, уже смеркалось. Стали вспыхивать огоньки. А вокруг такая благодать, что мне невольно подумалось: как было бы хорошо, если бы сейчас мне встретился Глеб! Я не стала бы вести себя так глупо, как раньше! Хватит. Я сказала бы ему…
Но тут я заметила, что давно прошла мимо своего дома и уже подхожу к дому Глеба. «Может быть, зайти к нему?» — подумала я.
Предательство
Загоруйко лежал на голых нарах, отвернувшись к стене. Час назад в его камеру явился Конышев. На его тонких, злых губах играла презрительная ухмылочка. Загоруйко весь напрягся.
— Ну что? Передал?
Конышев тогда вдруг будто бы посерьезнел:
— Передать-то передал. Только плакала моя сотняга!
— Как это? — не понял Загоруйко.
— А так. Очень спешила Нина Семеновна к новому ухажеру. Сказала только: «Передавай приветик…», вильнула хвостом и все — только я ее и видел.
— Врешь, падла! — взревел Загоруйко.
— Ори не ори, — продолжал Конышев, — говорю тебе: торопилась! Хахаль новый ее у дверей ждал.
— Кто? Какой хахаль?
— Знакомец твой старый, — съехидничал Конышев, — младший лейтенант Левин собственной персоной.
— Врешь, сука! — опять взъярился Загоруйко. Он схватил Конышева за грудки и со всей своей молодой силы грохнул его о стену.
Конышев охнул, сморщился, трудно подышал и угрюмо сказал:
— Черт меня дернул связаться с тобой, псих ненормальный, но ты еще попомнишь меня, Загоруйко. Ох, попомнишь!
И пошел к двери. И уже оттуда зло добавил:
— Вот так: старался для себя ты вроде бы, а мильтон Левин у тебя бабенку-то из-под носу и увел.
Загоруйко снова кинулся на Конышева, но тот захлопнул дверь и грохнул снаружи засовом. И Валентин набросился на дверь, стал молотить по ней своими кулачищами, бессмысленно выкрикивая какие-то злые слова. Наконец, выбившись из сил, он бросился на нары и отвернулся к стене, чувствуя себя жалким и несчастным.
«Ах, Нина, Ниночка, Нина!.. Плохо же ты меня знаешь, если решилась на такое! Плохо! Я мастер на выдумки. И я выкрутился бы из своего нелегкого положения. Но зачем? Чтобы потом поднять на нож тебя и твоего нового хахаля? И получить за вас «вышку»? Нет, Ниночка, по-другому будет!» — думал он.
Загоруйко вскочил с нар, подбежал к двери и снова начал молотить по ней кулаками.
— Следователя мне! Или капитана Безуглого! У меня срочное показание. Капитана Безуглого мне! Хочу дать показания!
Сколько времени он бесновался у двери, Загоруйко не помнил. Очнулся он только тогда, когда загремели дверные засовы и он увидел через вторую решетчатую дверь дежурного контролера.
***Просьбу задержанного выполнили. И вот он в кабинете Безуглого. Говорит, говорит, взахлеб, безостановочно.
— А чтобы вы мне верили, гражданин капитан, — сдвинув стрельчатые брови к переносью, говорил Загоруйко, — я опишу вам тайник, где хранятся несметные богатства, принадлежавшие раньше Виктору Сергеевичу Курбатову, и которыми завладела теперь с моей помощью Ниночка…
