Александра Маринина - Фантом памяти
Закончил свою тираду я так же тихо, как и начал. Более того, я, кажется, даже улыбался, пока произносил ее. Поэтому меня очень удивило, что Елена взглянула на меня полными слез глазами и внезапно сорвалась с места и выбежала из столовой, словно я на нее накричал. И не кричал я вовсе. И вообще, мои слова были адресованы не ей.
Павел Петрович, видимо, не ожидал от меня такой прыти, привык, наверное, что все пригибаются под его натиском и боятся лишнее слово произнести. Во всяком случае, в открытую конфронтацию он решил не вставать.
- Ну вот, снова Леночка расстроилась, - огорченно пробормотал он. - Ей, бедненькой, и так тяжело, а тут еще мы с вами ее до слез доводим. Нехорошо получилось.
Мне понравилось это "мы с вами". Неизвестно еще, кто именно или что конкретно заставляет нежную Мимозу впадать в рыдания. С одной стороны, вроде бы она болезненно отреагировала на мои последние слова, адресованные Колючкину, так что винить следует меня. Но с другой стороны, стоило мне пропустить ужин (а Лина приезжала ко мне четыре раза), как к завтраку Елена выходила вся сжавшаяся, какая-та забитая и несчастная. Из чего вполне закономерно можно сделать вывод, что за минувший вечер Чертополох ее по-настоящему доставал своими нравоучениями. А уж до какой степени неуместными и болезненно воспринимаемыми могут оказаться нравоучения, когда человек лечится от депрессии, я-то хорошо знаю. Ведь в моей жизни была сестра Верочка, которую депрессия довела до самоубийства.
ГЛАВА 6
Оставшаяся до дня рождения неделя была посвящена изучению и обдумыванию материалов, которые Муся скачала из моего домашнего компьютера. Оказалось, с февраля по конец апреля я неплохо поработал. Конечно, основную массу фактуры мне удалось собрать, как я теперь понимаю, пока я еще дописывал "Треугольный метр", но за три месяца, прошедших после сдачи романа о риэлтерах в издательство, я набросал фабулу и прорисовал портреты основных персонажей. Это мой обычный стиль работы: сперва придумывается костяк сюжета, главные линии и повороты, потом под этот сюжет конструируются действующие лица со своими характерами и биографиями. И только потом я начинаю писать собственно текст. Но до всего этого, до фабулы и характеров, я собираю фактуру. Вот этой самой фактуры в моем компьютере оказалось более чем достаточно, чтобы довести до широкой общественности неприглядную картину существования нашей родной милиции.
У меня, честно признаться, волосы на голове зашевелились от прочитанного. Конкретные имена, звания и должности, названия банков и фирм, денежные суммы (ох, немалые!), преступные группировки и их лидеры, известные политики, беспрестанно мелькающие на телевизионных экранах, - все это оказалось сплетенным в тесный клубок взаимных связей, услуг, обязательств, как выполненных, так и невыполненных, расчетов, конфликтов и разборок. Хотелось бы понимать, эти имена и названия - настоящие или у меня хватило ума при записи заменить их на вымышленные? Если настоящие, то я не уверен, что моя жизнь стоит хотя бы три доллара. Наверняка меньше. За этими сведениями должна идти охота сразу с двух сторон: одни наверняка захотят их уничтожить, а другие приобрести. Ну и что мне теперь со всем этим делать?
Да нет же, нет, не мог я оказаться полным идиотом и записывать в стоящий дома, в неохраняемой квартире, незащищенный компьютер подлинные имена и названия. И вообще, чего я зря страх на себя нагоняю? Я попал в больницу в конце апреля, Лина вернулась из-за границы только спустя две недели, и все эти две недели квартира стояла, как девушка на панели, доступная и одинокая. Если бы кому-то понадобились собранные мою сведения, их за две недели мог бы получить даже ребенок. Однако ни мама, ни Лина, ни Муся, приезжавшая ко мне домой за записной книжкой, ни малейших следов взлома и пребывания посторонних не обнаружили. Стало быть, никакой катастрофы. Все материалы выглядят вполне невинно, как плод писательской фантазии. Никому они не нужны, и сам я никому не нужен, и ни у кого не возникла надобность в меня стрелять. Все это мне просто примерещилось на фоне травмы головы и общей ослабленности организма. Последней убедившей меня деталью была фамилия министра внутренних дел, фигурировавшая в моих набросках. Явно вымышленная, ибо у настоящего министра, как следовало из регулярно читаемых мною газет, фамилия была все-таки другой.
Что же касается фабулы, то она была, на мой взгляд, весьма ничего, хотя, конечно, сказалась усталость: я взялся за новую книгу практически сразу же после окончания "Треугольного метра", засохшие мозги не успели расправиться и посвежеть, и придуманному сюжету, вполне крепкому и складному, явно не хватало изюминки. Обычно после сдачи рукописи я уезжал отдыхать на две-три недели, после чего погружался в сбор новой фактуры, и к моменту лепки фабулы мозги успевали вновь обрести боевую готовность. Здесь же фактура была готова, а на отдых я почему-то не уехал... Впрочем, понятно, почему. Не люблю ездить зимой, я не спортсмен, лыжи меня не привлекают, а просто гулять, тупо передвигая ноги, можно и на даче. Вот там я и сидел в феврале, об этом в один голос заявили и мама, и Лина, и Муся.
Кстати, на мой вопрос о том, кто из министерских чиновников поставлял мне информацию, Муся назвала фамилию - Маслов. Фамилия ни о чем мне не говорила, среди моих знакомых из МВД никакого Маслова не было. Видимо, я успел с ним познакомиться уже после восемнадцатого июля девяносто девятого года, а вот когда и где - теперь уже не вспомнить. Но это ничего, попрошу Мусю разыскать этого деятеля и уточню все, что меня интересует.
Ну что ж, начнем работать. Условия есть, тишина, покой, переносной компьютер, все материалы под руками, вполне можно, прикидываясь больным, писать книгу. Домой я пока не хочу, и в свет выходить побаиваюсь. Да и со Светкой и ее музыкальным гением вопрос не решен, а пока я не узнаю, почему не дал ей денег, лучше считаться больным. Здесь, в клинике, я чувствую себя защищенным, а как только сяду в машину и поеду по Москве, со мной может случиться все, что угодно. Жить в одиночестве на даче тоже боязно, по тем же соображениям. А жить дома... Да, кобелем я был - кобелем и помру. И что бы ни говорила мне Лина о нашей возродившейся из пепла нежной близости, я этого не помню и не знаю, в душе (вернее - в голове) я все тот же, каким был в июле девяносто девятого, и мое отношение к жене замерло именно на той точке. Лина - прекрасная жена, замечательная мать и отличная хозяйка, я ценю ее, уважаю, я к ней привязан и не хочу ее потерять. Но это и все. И после четырех пламенных свиданий в клинике, во время которых Лина поразила мое воображение и тело сексуальными изысками, я вновь вернулся в свое прежнее состояние, когда близость называется "супружеским долгом" и выполняется по обязанности. Может быть, еще в апреле я безумно хотел Лину и набрасывался на нее при каждом удобном случае, вполне это допускаю. Но я не помню апрель, как не помню март, февраль, январь и весь прошлый год, я не помню себя прошлогодним, а стало быть - не знаю. Я помню и знаю себя таким, каким был два года назад. А два года назад я, при всем своем добром и уважительном отношении к жене, совершенно не хотел с ней спать, хотя и делал это примерно раз в полтора-два месяца, чтобы не обижать ее. К слову сказать, такой режим вполне устраивал и Лину, во всяком случае, никакого неудовольствия или сексуального голода она не выказывала. Если же я теперь вернусь домой, то конфликт телесных потребностей неизбежен: Лина вновь обрела интерес к моему телу, а я этому интересу соответствовать не могу.
Да еще эти мысли, будоражащие мое воображение... Мысли о женщине, живущей во Франкфурте. Муся рассказала мне о ней все, что знала. Зовут Вероникой, тридцать два года, волосы темно-русые, глаза серые, фигура точь-в-точь как мне всегда нравилось. Замужем, детей нет. Ее телефон дал мне тот самый Маслов, Вероника же, в свою очередь, должна была к моему приезду во Франкфурт на книжную ярмарку разыскать адрес человека, живущего в Кельне и обладающего небезынтересной информацией о злоупотреблениях одного из заместителей министра внутренних дел. Мы встретились, поговорили о делах, потом я пригласил ее пообедать, и в тот же вечер наши провода заискрили с такой силой, что Вероника пришла вместе со мной в гостиницу.
- В какой гостинице мы остановились? - спросил я Мусю.
- Там же, где всегда. "Штайгенбергер Франкфуртс Хоф". Я представил себе антикварную мебель в длинных коридорах, покрытые гобеленами стены, старинные портреты. Просторный номер с кроватью "кинг-сайз" и тяжелыми шторами, закрывающими огромные окна.
- Она пробыла у меня до утра? - задал я очередной вопрос, мысленно готовясь к следующему витку полета воображения. Муся пожала плечами, улыбнулась.
- Ты мне не докладывал. Мы расстались в холле гостиницы, у меня была назначена встреча, а ты с ней поднялся в свой номер. Мы с тобой увиделись только утром, уже после завтрака. Но ты был очень доволен и даже не пытался это скрыть.
