Леонид Пузин - ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО ГОСПОЖА РАБЫНЯ
— Алло, Геннадий Ильич?
— Да, у телефона.
— Геннадий Ильич, это Пушкарёв. У нас тут в клубе несчастье с Лисовским. Минут десять назад. Скорая уже приехала, но, кажется, поздно. Его, правда, отвезли в реанимацию, но, по-моему… да, вы, вероятно, не знаете: у него дикая гипертония. Или стенокардия — я почему-то всё время путаю. Ну, в общем — сердце. А сейчас — прямо за столом. И пил он сегодня мало. Вдруг побледнел — я сам не видел, но соседи, которые рядом, они сказали — достал таблетку (у него таблетки всегда с собой), положил в рот, а проглотил или нет — говорят по-разному, захрипел и упал со стула. Ну, суета, конечно, скорая — а в Дубках быстро, минут через пять приехали. Я поначалу-то не заметил, а тут вдруг смотрю: вас на поминках нет — я к швейцару, а он сказал, что вы с Аллой Анатольевной и с Яновским ушли больше часа назад — вот и звоню сюда…
— А зачем, Фёдор Степанович? Печальный, конечно, случай, но вы же сами сказали, что сердце. Что Михаил Антонович был болен. Или у вас есть какие-нибудь подозрения? Отравили, допустим? Хотя… плохо ему, как я понял, стало сначала, и только тогда он принял таблетку?..
— Геннадий Ильич, не знаю. Если бы просто… а тут… после того, как застрелили Бутова… сначала Васечкина, потом Олудина, а теперь вот Лисовский…
Брызгалов по голосу чувствовал, что Фёдор Степанович возбуждён в высшей степени — находится в состоянии близком к панике. И майор вполне понимал Пушкарёва: совпадение, как ни крути, очень многозначительное. Малость даже зловещее совпадение. С ощутимым привкусом близкой беды. В самом деле: сначала погибли две рабыни, и не успели их похоронить, как — привет прадедушке! — один из "рабовладельцев". А сам Фёдор Степанович — он ведь кто? Вот именно! Да, Игорь Олегович, с долгами ты так расплатился… немудрено, что Пушкарёв запаниковал по-бабьи!
Вернувшись на веранду, Геннадий Ильич вновь разочаровал Яновского:
— Увы, Андрей Игоревич, ваша исповедь опять откладывается. Чертовщина какая-то! Только оба настроились — и на тебе! Так и суеверным недолго стать! Мне сейчас — Пушкарев. Позвонил из клуба. У Лисовского прямо за столом сердечный приступ. Увезли в реанимацию. Сам Пушкарёв жутко напуган. Связывает это с самоубийством Васечкиной. Я ему обещал придти. Вы, Андрей Игоревич, как? Со мной? Или подождёте? Я, скорее всего, недолго. Хотя, вероятно, из клуба заверну в больницу…
— Геннадий Ильич, сегодня, с вашего разрешения, я от вас никуда. Не говоря о том, что мне действительно необходимо рассказать о нашей ссоре с Игорем, теперь уже и азарт — кто кого: обстоятельства нас или всё-таки — мы их?
В клубе к майору, выписывая между гостей и стульев замысловатые зигзаги, сразу же подлетел Пушкарёв — то ли на не совсем трезвых, то ли на сильно испуганных ногах — и, взяв под локоть, почти подволок к группке из шести человек.
— Вот, Геннадий Ильич, здесь те, которые сидели рядом с Лисовским. Они вам сейчас расскажут. А Михаил Антонович — всё: скончался. Не приходя в сознание. Пять минут назад позвонил Вениамин Юрьевич. Ах, да, вы не знаете — это наш лучший кардиолог. Сказал, что обширный инфаркт.
Майор автоматически произнёс обыкновенное в таких случаях "Царствие ему Небесное" и обратился с расспросами к соседям по столу. Но ничего нового, кроме того, что у покойника была-таки именно гипертония — за триста порой зашкаливало! — не узнал: да, побледнел, достал таблетку, поднёс ко рту, а вот использовал или нет — этого однозначно никто утверждать не брался. Что захрипел, что упал со стула — другое дело. Это видели многие — не одни только ближайшие соседи. А вот с лекарством…
С клиникой, разумеется, можно было связаться по телефону, но лично — всегда надёжнее; и майор в сопровождении Яновского, Пушкарёва и двух относительно близких друзей покойного отправился в больницу.
Вениамин Юрьевич принял приехавших в отделанном красным деревом просторном уютном холле. Совершенно не больничном по виду. Ни окошка регистратуры, ни озабоченных медсестёр, ни визитной карточки всякого лечебного учреждения: запахов карболки, нашатыря и прочих медикаментов. Отсутствовал также почти обязательный фикус в кадке — зато присутствовал вовсе не обязательный бар с напитками. Из которого Вениамин Юрьевич извлёк бутылку "Столичной" и разлил содержимое по рюмкам.
После того, как все, стоя, выпили, кардиолог пустился в пространный, густо пересыпанный специфическими терминами, рассказ об истории болезни Лисовского и о причинах его столь скоропостижной смерти. Версию об отравлении, назвав её смехотворной, Вениамин Юрьевич рассматривать отказался, но относительно присутствия на вскрытии эксперта Гаврикова возражать не стал — чем чёрт не шутит! Согласился кардиолог и с просьбой майора поработать завтра — в субботу: если для следствия это важно, то, как законопослушный гражданин…
Из больницы Брызгалов собрался было потихонечку улизнуть с Яновским, но перепуганный Фёдор Степанович вцепился в следователя мёртвой хваткой: нет, Геннадий Ильич, хоть, как приблудную собачонку, гоните палкой — я с вами.
Контраст между язвительным, деспотичным, крайне самоуверенным барином, каким Фёдор Степанович явился майору в среду, и растерянным, жалким просителем, каковым он предстал сейчас, у кого-то мог вызвать некоторое злорадство — но только не у Брызгалова. Напротив, увидев Пушкарёва не в силе, но в слабости, Геннадий Ильич ему посочувствовал: власть, деньги, любимая женщина — всё, кажется, у человека есть, но стоило потянуть сквознячку из иного мира и вся эта защита враз обесценилась.
— С нами, Фёдор Степанович, так с нами. Если, разумеется, Андрей Игоревич не против.
Яновский сказал, что не возражает, и на дачу к Алле Анатольевне отправились втроём. По пути Пушкарёв предложил майору переночевать у него, и Геннадий Ильич, не желая заранее огорчать бизнесмена, ответил уклончиво: мол, думать о ночлеге ещё не время, а далее — видно будет. Конечно, следователю хотелось продолжить прерванный телефонным звонком разговор с Яновским, но и от опасений Фёдора Степановича отмахиваться тоже не стоило: действительно — мало ли…
Танечка на вопрос о состоянии Аллы Анатольевны сказала, что та крепко спит и раньше завтрашнего утра вряд ли проснётся. Получив этот ответ, Брызгалов подумал: а не лучше ли их посиделки перенести к Яновскому? В самом деле, Бутова помянули, а без вдовы пьянствовать в доме покойного — как-то и не того… не вполне, вероятно, прилично?.. Однако Андрей Игоревич нашёл подобную щепетильность излишней: свои, мол, друзья, соседи, всё, стало быть, путём — из чего майор сделал вывод, что приглашать Пушкарёва к себе Яновский не хочет. Почему?
Пока Брызгалов с Андреем Игоревичем ходили в клуб, клинику и обратно, совсем стемнело — беседа продолжилась при мягком уютном свете керосиновой лампы-молнии: пахло дождём, грибами, прелыми листьями — хотелось, ни о чём не думая, пить водку, закусывая её отменными рыжиками, и просто трепаться, а не вести, будто бы невинно беседуя, скрытый допрос. Увы… Что-то приобретая, от чего-то приходится отказываться — тепло не осложнённого посторонними соображениями человеческого общения сделалось для следователя почти недоступным: осенние сумерки, керосиновая лампа, запахи сада, водка под рыжики — это, пожалуйста, а вот пустопорожний застольный трёп: извините. И фраза Пушкарёва, что он-де давно предупреждал Лисовского о нимфомании Васечкиной — вместо слова "нимфомания" Фёдор Степанович, разумеется, употребил его русский эквивалент, но сути высказывания это не меняло — не осталась незамеченной Брызгаловым.
— Простите, Фёдор Степанович, вы подобное за Ириной Антоновной знали лично? Или — по слухам?
— Ну, что Ирочка при первой возможности своего, как говорится, не упустит — это лично. Но это — не только я. Это и сам Михаил Антонович знал не хуже. А вот, что её ненасытность в интимных отношениях с мужчинами переходит все мыслимые границы — конечно, по слухам. И ведь я передал это Лисовскому — вовсе не из желания досадить. Сердце-то у него давно больное…
Пока Геннадий Ильич обдумывал услышанное, разговор поддержал Яновский:
— И вы ему, Фёдор Степанович, по-дружески? Беспокоясь о его здоровье? Но ведь эдак не только Лисовского, но и вас, и ещё многих немолодых мужчин, которые, разбогатев, заводят себе юных жён и любовниц следует предупреждать о риске. У одного — давление, у другого — сердце, у третьего — прободная язва, четвёртый ревнив как чёрт, а в результате: "…тот насладиться не успел, тот насладился через меру…"…
Майор поторопился смягчить задиристую резкость Яновского:
— Между прочим, Андрей Игоревич, и вам, и мне тоже уже за сорок. И какими мы будем через десять лет…
Увы. Смягчить ехидный выпад Андрея Игоревича Брызгалову не удалось, и Пушкарёв, только-только немножечко оживший, сник опять. Майор, чтобы рассеять сгущающуюся тучу, попробовал вернуться к Ирине Антоновне — получилось ещё хуже. Когда Фёдор Степанович, говоря о Лисовском, упомянул между делом Васечкину — это одно; когда же Брызгалов об Ирине Антоновне заговорил намеренно — совсем другое. Сразу же, вопреки намерениям Геннадия Ильича, звено за звеном потянулась цепь нехороших ассоциаций: Васечкина — морфий — рабыня — смерть. Смерть — рабовладелец — инфаркт — Лисовский. Вера Максимовна — Пушкарёв — рабыня — рабовладелец — ? -?? — ???
