Димитр Начев - Неуловимый
Прошло примерно минут пять. Комната Фифи продолжала оставаться темной. Перед входной дверью появился силуэт мужчины. Спустя мгновение дверь беззвучно открылась и, пропустив фармацевта, закрылась. Я продолжал стоять, не двигаясь, чувствуя себя растерянным и обманутым. Для того ли я торчал целую вечность тут, чтобы увидеть, как влюбленная парочка возвращается в дом отдыха после полуночи?! И зачем директору понадобилось вводить этот дурацкий режим: это ведь не санаторий, пусть каждый проводит время, как сочтет нужным!
Ужасно хотелось курить, и я решил оставить свой пост в тени кипариса и поискать местечко, где можно было бы выкурить сигаретку без риска, что меня заметят. В три доложу Андонову о выполнении задачи. Ничего особенного за время моего дежурства не произошло, если не считать того, что Фифи и Бармен нарушили распорядок и натянули нос директору. У них есть ключ от входной двери, да если бы его и не было, они могут выходить и входить, когда пожелают, что, в конечном слете, не так уж и плохо. А еще — у Вэ Петровой бессонница. Свет в ее окне продолжал гореть. Но, скажет Андонов, значит, Фифи расхаживает, как эквилибристка, по узкому выступу вдоль окон? Вот кто хотел задушить Лелю! Я, конечно, засмеюсь: Фифи?! Это невозможно! Да на нее достаточно дунуть, чтобы она отлетела, как «парашутик» одуванчика! И потом — на кой черт ей это надо? Хватит нам подозревать отдыхающих, лучше повнимательнее присмотреться к окружению Царского и поварихи в селе!
Мой старый «москвич» дремал на стоянке — невзрачный и жалкий по сравнению с «опелем» фармацевта. За все время моего пребывания в доме отдыха он послужил мне всего раз: мы с Лелей совершили на нем небольшую прогулку до монастыря. Вначале мы планировали съездить в окружной центр, в архитектурный заповедник Боженцы, что по ту сторону Балканского перевала, и еще в добрый десяток мест, но все это так и осталось благими намерениями. Леля заявила, что предпочитает сидеть в доме отдыха: мол, автотуризм ей не по вкусу. Я не совсем был в этом уверен, подозревая, что ей просто не нравится моя «антилопа-гну», которая плетется, как лошадь, кашляя и вздыхая, давно уже примирившаяся с тем, что не бывать ей лидером автомобильного парада на отечественных дорогах. Я отпер дверцу, уселся на заднее сиденье и щелкнул зажигалкой, пряча огонек в ладонях. Отсюда я не мог видеть весь фасад здания, но спокойно мог наблюдать за окнами первого этажа, так же как и за парком и даже отчасти за задним двором — настолько, насколько возможно наблюдать за чем-то в безлунную осеннюю ночь.
Наконец-то погас свет в комнате Вэ Петровой. Я машинально засек время — два тридцать пять. И вдруг почувствовал себя одиноким, всеми забытым. Написав длинное послание мужу, Вэ Петрова сейчас с чистой совестью засыпает. Фифи и Бармен тоже заснули. А Леля видит уже десятый сон. И Андонов в объятиях Морфея. Только ты, мой милый Ваньо, бодрствуешь неизвестно для чего. Докурив сигарету, я откинулся назад, положил голову на спинку сиденья. Если бы не холод, здесь можно было бы поспать. Мне приходилось ночевать в машине, это все же лучше чем ничего. Я спал в машине на стоянках, в кемпингах… Одно лето даже ночевал в своем «москвиче» больше недели… Это было близ курортного местечка Каваците на юге. Тогда наша компания распалась, и я, чтобы доказать свою независимость или — по словам моих приятелей — ослиное упрямство, отказался от места в бунгало и предпочел жесткое сиденье «москвича». Тогда…
Я явно задремал — может, на каких-нибудь пять минут, но я действительно спал, потому что неожиданный стук в боковое стекло заставил меня подскочить. В следующий момент дверца открылась, и я услышал голос Андонова:
— Доброе утро, ефрейтор!
— Капитан… — замямлил я, но он тут же меня успокоил:
— Ничего, ничего… Четыре часа — это много, это, так сказать, противоречит уставу, поэтому я не стану тебя наказывать.
Я взглянул на часы. Было без пяти три.
— Я только на минутку заснул, капитан!
— Марчев.
— Товарищ Марчев. Мне стало совсем невтерпеж стоять на одном месте!
— Знаю, но не думай, что мне было легче!
— Так вы тоже дежурили?
— И я, и еще кое-кто.
— Тогда вам все известно. Не было никаких происшествий. Я могу сдать дежурство?
— Ты уверен, что не было происшествий?
— Бармен и Фифн вернулись в два часа, свет в комнате Петровой горел до трех без двадцати пяти.
— А Леля?
— Леля не выходила из своей комнаты.
Капитан склонился надо мной, от его голоса кровь застыла у меня в жилах.
— Значит, она дематериализовалась!
Это было сказано тоном, в котором сквозило явное презрение. До меня с трудом дошел смысл сказанного.
— Как дематериализовалась? Вы хотите сказать, что она исчезла?
— Я хочу сказать именно это, — произнес капитан и добавил: — А теперь иди спать, раз тебе так хочется!
— Товарищ Андонов!
— Марчев! — раздраженно напомнил он. — Приказываю тебе идти к себе и лечь спать! И никаких эмоциональных глупостей! Девушки просто нет в ее комнате, точнее — в доме отдыха. А узнать, где она и что делает, — это наша забота. Исполняй приказание! Дай ключи от машины!
Я покорно выполнил приказ. Вылез из машины, он сел за руль.
— Сколько у тебя бензина?
— Полный бак.
Я направился было к дому отдыха, но он остановил меня:
— Войдешь не через окно, а через дверь, она отперта.
Я еще не дошел до двери, как услышал урчание мотора. Андонов тихо вывел машину со стоянки и поехал, не зажигая фар. Я чувствовал себя так, словно меня ударили обухом по голове. Как случилось, что Леля исчезла? Могу поклясться, что я ни на секунду не выпускал из поля зрения ее окно, так же как и входную дверь! Если она ушла из дома отдыха, то это произошло раньше одиннадцати, и я не виноват, что это мне не известно. А может, она вышла за эти пять минут, пока я дремал? Но тогда Андонов мог узнать об этом только сейчас.
Я подошел к ее двери, легонько постучал в нее условным стуком, потом нажал на ручку и вошел.
— Леля? — прошептал я, пытаясь разглядеть кровать.
Кровать была пуста, из открытого окна веяло бодрящим холодком. Я вышел и направился к себе, ступая на цыпочках, чтобы не потревожить сои отдыхающих, не ведающих о том, сколько всего свалилось мне на голову. Когда я проходил мимо двери Выргова, она внезапно открылась, и из нее показалась его голова. Секунду-другую мы молча глядели друг на друга. Потом он заговорщицки подмигнул:
— У вас неприятности, не так ли?
— Напротив, — растерянно отозвался я. — Просто у меня бессонница, и я решил пройтись.
— Делайте это в саду, а не в коридоре, потому что я тоже страдаю бессонницей, — злобно произнес Выргов и захлопнул дверь перед моим носом.
Мне захотелось или громко выругаться или влепить кому-нибудь оплеуху, но никого поблизости не было. Я пошел к себе, принял две таблетки гексадорма и бросился в постель. Буду спать, пока не высплюсь! В конце-то концов, преступник ведь не я, черт побери! Моя совесть абсолютно чиста и если я в чем-то виновен, то лишь в том, что не занимаюсь тем, ради чего сюда приехал.
10
Как никогда, я спал до десяти. С трудом разлепив веки, я поднес к глазам руку и долго всматривался в стрелки часов. Потом встал и принял душ, но легче мне не стало. В голове мутилось, тянуло в сон. Я поглядел с отвращением на флакончик с таблетками снотворного, потом взял его, вошел в туалет, высыпал его содержимое в унитаз и спустил воду.
Больше никаких снотворных! Никогда! Побрившись, сделал тридцать приседаний и двадцать отжиманий. Компьютер мой понемногу наладился. Прошедший день — точнее ночь — воскресла в памяти со всеми подробностями. Я осторожно постучал по трубе парового отопления, но ответа не последовало. Отдернув занавеску, я открыл окно, выглянул наружу. Мой «москвич» стоял на месте. Может, и Леля у себя в комнате, пойду-ка сейчас к ней и выясню, что за номера она устраивает!
На мой стук никто не отозвался. Я открыл дверь. Никого. Лишь ветер колыхал занавеску на открытом окне. Неясная тревога сжала мне сердце. А вдруг с ней случилось что-нибудь непоправимое и именно я виноват в этом, потому что задремал на пять минут? За такой проступок солдата отдают под суд. За пять минут могут произойти роковые события! Могло быть так, что ее похитили через окно? Или она сама убежала?
Высунув голову из окна, я оглядел выступ. Вымытый дождями, он был чист, без единого пятнышка. Я почувствовал непреодолимое желание перелезть через подоконник, встать на этот проклятый выступ и проверить, могу ли я двигаться по нему с таким проворством, как Фифи.
— Эй!
От этого звонкого игривого возгласа я вздрогнул словно мошенник, захваченный на месте преступления. С аллеи на меня смотрела Фифи. Она смеялась.
— Птенчик улетел, а?
