Шарль Эксбрайя - Пой, Изабель!
– В какой гостинице обычно живет Пьер?
– Вот этого я не знаю… Не думаю, чтобы он всегда останавливался в одной и той же. Он может быть не только в Анноне, но и в Бург-Аржанталь или в Сен-Жюльен-Мулен. Может… короче… где угодно…
– Благодарю вас, месье Вальер.
Когда мой посетитель вышел, одна мысль поразила меня: Элен Ардекур тоже ездила в Анноне по вторникам. Что это, совпадение? Слишком уж много их было в деле Ардекуров, и это мне совсем не нравилось.
* * *
Выполняя свое обещание, я зашел к Леони Шатиньяк, чтобы успокоить ее в отношении моего здоровья. Она настояла, чтобы я остался поужинать. Я не был голоден, но обижать Леони мне не хотелось.
– Ты помнишь Жермен Вальер в молодости?– спросил я, усаживаясь за стол.
– Конечно, помню! Она была высокой и немного худощавой. Ей не мешало бы чуть поправиться, но все же она была привлекательной.
– Соблазнительной?
– Она? Как же! Жермен думала только о работе, а вовсе не о нарядах. Понимаешь, Шарль, она хотела преуспеть в жизни и думала добиться этого трудом. Не знаю, развлекалась ли она когда-нибудь. По-моему, она даже не знала, где обычно танцуют. Если хочешь знать мое мнение, в этой жизни она заслуживала гораздо больше, чем имела.
– Я тоже так думаю, Леони.
* * *
Я вернулся домой и очень рано лег спать, чтобы избежать расспросов вдовы Онесс по поводу моей раны. Уже лежа в постели, я вспомнил, что не купил газеты. Спать мне не хотелось, и за неимением чего-то другого я взялся за роман Элен Ардекур, втайне надеясь найти в нем что-то такое, что позволило бы говорить хоть немного о писательском таланте покойной. Несмотря на все свое желание, я еще раз пришел к выводу, что это все была ужасная чушь. Изабель походила на саму Элен, только Элен эфемерную, узнающую о нормальной жизни из журналов, посвященных кино. А шантажист? С кого был списан этот образ? Показывая человека из низших слоев,– которых она, кстати, не знала,– Элен все же наградила его молодостью, элегантностью, нежностью и красотой, стараясь всячески угодить героине. Я с отвращением закрыл рукопись, положил ее на стол и выключил свет.
В темноте я дал волю своей фантазии. А что, если прообразом красивого шантажиста был Пьер Вальер? И не была ли сама Элен Ардекур его жертвой? Я включил свет и встал. Мысли осаждали меня и не давали возможности уснуть.
– Не нужно поддаваться воображению,– говорил я себе,– но все же, если Элен Ардекур описала в романе свою собственную историю, то это объясняет многое, например, акафисты по Изабель, которые она заказывала настоятельнице приюта. Кто назначил Элен Ардекур встречу на Бельвю, куда я ее повез? Почему бы и не шантажист? А что, если она сама взяла двадцать миллионов, чтобы передать их тому, кто ей угрожал? Но зачем тогда ее убили? Обычно, шантажисты этого не делают… Проще представить, что негодяй рассказал всю правду месье Ардекуру, и тот убил жену, а затем и себя… Оставались двадцать миллионов… Нет, мне никак не удавалось найти верного решения, но я чувствовал, что оно где-то рядом. Неужели разгадка таилась в романе Элен Ардекур, в том самом, которым я располагал с самого начала! Будь моя догадка верна, можно было бы объяснить и резкое сопротивление браку между Мишель и Пьером со стороны мадам Ардекур. Картина представлялась неприглядная… Все эти мужчины и женщины, которые казались мне кристально чистыми существами, вдруг предстали предо мной, словно нечистые духи, возящиеся в грязи… Что делать, мне к этому не привыкать,– это мой обычный улов!
Ночь казалась мне бесконечной. Уже в пять утра я был на ногах, а в шесть вошел в свой кабинет.
Должен сказать, что Даруа не высказал особого удовольствия, услышав, что на работу нужно приехать прямо сейчас.
Повесив трубку, я подумал: если Пьер Вальер был шантажистом, был виновен в убийствах и краже, то этим легко можно было объяснить поведение его матери… И все же, одно мне не давало покоя, а именно: мягкотелость Пьера, его слабоволие, неспособность самому решать и делать что бы то ни было. Мне стало казаться, что с самого начала меня здесь дурачили.
Когда появился Даруа, я сразу же его озадачил:
– Даруа, смотайтесь к месье Вальеру на площадь Жан Плотон и попросите у него фотографии его самого, жены и сына. Берите только самые последние фотографии. Не стану от вас скрывать: меня интересует фотография сына. Но вы потребуйте все три, чтобы не привлекать внимания. Поняли?
– Понял, месье комиссар.
– Затем вы пойдете к мадмуазель Ардекур. Я надеюсь, нет необходимости напоминать вам ее адрес. У нее вы возьмете фотографию ее мачехи. Она потребует объяснений. Но ведь, вы сами не знаете, что я собираюсь делать, поэтому не сможете ей ответить, и, главное, вас невозможно будет обвинить в неискренности. Поняли?
– Понял, месье комиссар.
– Тогда исполняйте!
Мне показалось, что Эстуша не было целую вечность. В действительности же, он вернулся уже через полчаса.
– Ну что?
– У меня все, что вам нужно, но не обошлось без сложностей.
– А именно?
– У месье Вальера и у мадмуазель Ардекур поинтересовались, не сошел ли я с ума, придя за фотографиями в такое время.
– Это издержки нашей профессии, старина.
Фотограф, который снимал мачеху Мишель, очень искусно использовал свет, создававший некий ореол из подсвеченных волос, что необыкновенно омолаживало Элен Ардекур. Мастер, к которому обращался Пьер, даже сумел придать ему мужественный взгляд. Очевидно, для этого потребовались невероятные усилия. Я положил обе фотографии в портфель, пожал руку Даруа и спустился к машине. Сев за руль, я тронул с места и поехал по дороге на Бург-Аржанталь и Анноне. Пой, Изабель!… Во всяком случае, проезжая через еще сонную деревню, я был уверен, что скоро найду того, кто хотел заставить Изабель петь[8].
ГЛАВА 8
Ранним утром я позвонил в дверь приюта Сент-Кристин. Настоятельнице, немного удивленной моим повторным визитом, я объяснил:
– Я еще раз беспокою вас по поводу Элен Ардекур. Скажите, вам не показалось, что когда она говорила о своей кузине Изабель, то имела в виду себя саму?
– Действительно, в ее голосе иногда возникали нотки беспокойства, превышающие те, которые люди обычно употребляют, говоря о родственниках, попавших в беду.
– Мать-настоятельница, а вы никогда не пытались расспросить ее об этом поподробнее?
– Месье комиссар, я никогда не нарушаю тайну исповеди… И кроме того, не имею привычки задавать вопросы тем, кто исповедуется от чистого сердца. Молясь за Изабель, я молилась и за Элен тоже.
– Мадам Ардекур приезжала каждый вторник?
– Да, каждый вторник. Она приезжала к нам около девяти или десяти утра и оставалась примерно до половины второго…
– А после обеда она никогда не задерживалась?
– Никогда.
– Простите, что оторвал вас от молитв. Еще раз, спасибо.
* * *
Наконец у меня начала получаться цельная картина. Изабель-Элен приезжала, чтобы с утра выполнить свой религиозный долг и продемонстрировать милосердие, а сразу же после обеда шла на свидание с любовником. Иначе мне никак не удалось бы встретить ее в Анноне.
Я шел по городу и поражался своей наивности. Как же я сразу не понял, что Элен по-настоящему была в панике? А как можно было, читая роман, написанный мадам Ардекур, не разобраться в сходстве между нею и ее героиней? Одна вещь немного утешала меня: к Пьеру Вальеру я сразу же почувствовал антипатию. Если в ближайшем будущем мои подозрения подтвердятся, я с большим удовольствием надену наручники на этого типа! Как же можно было, будучи любовником мадам Ардекур, преспокойно собираться жениться на Мишель! В случае удачи приданым негодяя стала бы кровь мачехи Мишель, будущего тестя и бедняги месье Понсе, который оказался более прозорливым, чем месье Ардекур. Удастся ли мне когда-нибудь узнать, как этот старик сумел догадаться, что Изабель и Элен были одним и тем же лицом? Чтобы получить подтверждение моей гипотезы, мне нужно было вернуться в Сент-Этьен. Только сейчас я до конца понял поведение Жермен Вальер. Она жертвовала собой ради сына.
В жандармерии в Анноне я представился и рассказал о цели своей поездки. Мне сразу же принесли гостиничные регистрационные списки за последние месяцы. Я быстро отыскал гостиницу, в которой каждую неделю останавливался Пьер Вальер и сразу же направился туда.
Входя в холл, я чувствовал, что мое сердце бьется, как у охотника, предвкушающего близость добычи. За стойкой сидел мирного вида толстяк. Меня он встретил скорей с безразличием, чем с любопытством. Пришлось сунуть ему под нос полицейский жетон, чтобы он оживился.
– Не понимаю цели вашего визита, месье комиссар. У нас всегда спокойно, поэтому я никогда не имел дел с полицией.
