Ирина Градова - Врачебные связи
– Где-то полгода назад, правильно?
– Около того. Судя по результатам клинических исследований, эффект от лекарства потрясающий, а что касается побочных эффектов… Мне кажется, что, как часто происходит в подобных случаях, его недоисследовали, понимаете? Выбросили на рынок, не выжидая необходимого времени, а он возьми да «выстрели» негативными последствиями!
– А вы не задумывались над тем, что в цивилизованной стране такая ситуация просто невозможна? – спросила я. – Чтобы препарат поступил в продажу до того, как его действие досконально исследовано и доказаны все побочные эффекты?
– Да бросьте, коллега! – воскликнул он. – Вспомним хотя бы ситуацию с «Талидомидом»[1] – разве не Европа тогда пострадала, а все почему? Во-первых, производитель не желал ждать положенного времени, а во-вторых, чего уж греха таить, последствия порой носят отсроченный характер, поэтому неизвестно, сколько надо ждать, чтобы они проявились.
– Как видно, не в случае с «Голудролом»: здесь все стало ясно в течение нескольких месяцев, и я сомневаюсь, что производитель не имел понятия о том, какую «бомбу» выбрасывает в продажу!
На это ответить Разгуляеву было нечего, поэтому он предпочел промолчать. Мне пришлось вернуть его к теме о Егоре Артамонове.
– Ах да… Егор пошел к заведующей, но она отказалась разговаривать с ним на эту тему.
– Почему же?
– Ну, как обычно: что, мол, тебе больше всех надо, раз ты лезешь, куда не просят? Министерство здравоохранения препарат одобрило, значит, лечи пациентов – и все!
– А Егор не согласился?
– Нет. Более того, он сказал, что намерен вынести вопрос о «Голудроле» на врачебную комиссию. Через месяц он написал заявление по собственному желанию.
– То есть комиссия создана не была?
– Проигнорировать Егора не могли, но к нему начали «подкатывать» различные доброжелатели, говоря, что это, дескать, гиблое дело, врачебная комиссия сама по себе ничего не решает и так далее. За это время заведующая дала ему несколько выговоров за незначительные проступки, поэтому он уволился без скандала.
– Как вы думаете, почему она так поступила?
– Заведующая? Послушайте, коллега, разве вы сами не работаете в системе? Нам дает по шапке заведующая, а ей, в свою очередь, кто повыше – и так по цепочке на самый верх. Ей надо, чтобы вызывали в Комитет и песочили на чем свет стоит? И ведь все равно ничего не изменится: ну, уволят ее, если будет стоять на своем, другую наймут – и все покатится дальше!
– А вы, случайно, не в курсе, где сейчас работает Егор?
– Понятия не имею, – пожал плечами Разгуляев. – Но вы можете зайти в отдел кадров и узнать его адрес: уволился он недавно, и его, скорее всего, еще не выкинули из базы.
Уже стоя в дверях, я вдруг вспомнила кое о чем важном.
– А как же быть с «Голудролом»? – спросила я, поворачиваясь к онкологу, который уже расслабился, увидев мою спину.
– В смысле?
– Вы будете продолжать давать его пациентам?
– А у меня, дражайшая коллега, нет выбора, – спокойно ответил он. – В нашей больнице с этим диагнозом прописывают именно «Голудрол» – не за свои же деньги мне покупать больным лекарства в самом деле?! Но, раз уж вы впряглись в это дело, буду с нетерпением ждать результатов и надеяться, что поднимется шум, и тогда его уберут и заменят чем-то менее опас… Короче, чем-то получше.
* * *Даша долго готовилась к разговору, припасла кучу саркастических замечаний и едких аргументов на любое оправдание, однако при виде Анатолия, введенного в помещение для допросов охранником в форме, слова застряли у нее в горле. Он выглядел таким несчастным и измученным, что даже Дарья, привыкшая к тому, что пара ночей в изоляторе ломает матерых преступников, если к ним приложили руку опытные следователи, решила воздержаться от упреков. Охранник буквально бросил Толю на стул и снял с него наручники.
– У вас час времени, – предупредил охранник.
– А потом что – продолжите пытки? – фыркнула Дарья, подбоченясь и вперив в мужчину взгляд, полный презрения.
– Бог с вами, мадам адвокат, какие пытки? – развел руками конвоир. – Мы были с ним нежны, как с младенцем!
– Да уж, это очевидно!
Когда дверь закрылась с внешней стороны, Даша вновь посмотрела на Анатолия. Он глядел в пол.
– Почему ты мне солгал? – тихо спросила она. – Про оружие?
Он ответил не сразу, а когда все-таки ответил, то не поднимая головы.
– Я не лгал в главном – в том, что не убивал Илью Митрохина. Думал, что этого достаточно.
– Думал он! – сердито буркнула Даша. – Здесь я думаю, а твоя задача – выполнять то, что тебе советует адвокат… Та запись подлинная, да? Где ты забираешь пистолет?
Он кивнул.
– Господи, зачем?! – всплеснула руками Дарья. – Ну, спрятал ты его – зачем потом возвращаться?
– Я не мог оставить пистолет отца в солярии – боялся, что кто-то может его найти… Или что он пропадет.
– Жаль, что не пропал!
– Это все, что мне от него осталось, – тебе не понять. С тех пор, как погиб отец, наша жизнь покатилась под откос. Сначала этот Юра, папаша Маринкин, кровь нам портил, потом мать под машину попала, затем – Маринка… Так что, выходит, пистолет этот – единственное напоминание о той, другой жизни, понимаешь?
Даша не понимала. Она не привязывалась к вещам и легко с ними расставалась. Правда, ей еще не приходилось терять дорогих людей, и, возможно, Анатолий имел право оставить у себя некую «реликвию»?
– Ты не хочешь спросить, убил ли я Митрохина на самом деле? – поднял наконец глаза Толя.
– А ты не соврешь – опять?
– Я и в первый раз не врал: не убивал.
– Тогда как после убийства к тебе попал пистолет? Допустим, его выкрали с целью тебя подставить, но потом-то?
– В день, когда погиб Илья, у меня не должно было быть операций, но накануне позвонили из больницы и попросили заменить одного из коллег. Ранняя операция начиналась в половине восьмого. Перед выходом я, как обычно, проверил электронную почту, а там вдруг всплывает срочная новость: Митрохин убит! СМИ еще молчали, и я не был уверен, что это правда, да и времени на выяснение обстоятельств не оставалось. Зато в больнице, открыв свой шкафчик, я обнаружил пистолет. Я узнал его сразу, ведь на нем есть гравировка, адресованная отцу. Мне оставалось лишь сопоставить эти два факта – предполагаемую смерть Ильи и оружие, чтобы понять, что кто-то хочет меня подставить. Надо было срочно что-то предпринять. Уйти из больницы я не мог – это вызвало бы подозрения, как не мог и оставить пистолет в шкафчике: совершенно ясно, что его положили туда не просто так, а я обнаружил только потому, что пришел в неурочное время. Едва я успел сунуть пистолет в кадку с пальмой в солярии и спуститься в раздевалку, как в больницу нагрянула полиция с обыском. Они перешерстили все, уделяя особое внимание шкафчикам врачей. У меня создалось впечатление, что полицейские точно знали, что должны обнаружить, и очень расстроились, когда ничего не нашли.
Даша задумалась. Рассказ Анатолия выглядел правдоподобно, но главным было не это, а то, что ей самой очень хотелось ему верить. Она не могла представить, что допустила фатальную ошибку, приняв волка за овцу, – Толик не сумел бы убить человека, а потом хладнокровно врать. Да, он вполне мог застрелить Илью Митрохина в приступе ярости… Однако такой «приступ» не вяжется с тем, что он, идя на встречу с покойным, прихватил с собой пистолет. Вот если бы Митрохин сам пришел к нему – тогда другое дело. В любом случае, так как отсутствуют записи с камер наблюдения, у следствия недостаточно доказательств, а объяснения Анатолия дотошный прокурор может принять за правду – в конце концов, доказательств обратного ведь нет?
– Ладно, – тяжело вздохнула Даша. – Будем придерживаться твоей версии: тебя подставили, а пистолет подложили.
– Что значит – «моей» версии? – оскорбился Анатолий. – Именно так все и было!
– Однажды ты меня уже надул, – жестко заметила Дарья. – Так что не удивляйся моим сомнениям. А если они имеются у меня, будь уверен, у прокурора тоже появятся!
Толя снова опустил голову и сжал руки, лежащие на столе, в кулаки.
– Маринка как? – спросил он, словно решив забыть о том, в каком положении находится сам.
– Мама говорит, что «Голудрол», который вы пытались бойкотировать со своей командой, вылечил твою сестру.
– Что, правда?
В голосе Анатолия Даша радости не заметила. Впрочем, неудивительно: если верить маме, проблема, стоявшая в данный момент перед Мариной, ничуть не легче, чем рак. Тем не менее она кивнула и добавила:
– По крайней мере, теперь можно подумать о пересадке почки.
– Ты хоть представляешь, насколько трудно провернуть эту авантюру? – мрачно спросил Толя. – Девочку, у которой еще рано говорить об устойчивой ремиссии, никто и не подумает даже в очередь поставить!
– А что, если за деньги? – спросила Даша.
