Мария Спасская - Безумный поклонник Бодлера
– Сколько она тебе должна? Десять тысяч?
– И пять штук вернуть в магазин, – напомнил Мамаев. И, повернувшись ко мне, с ехидной улыбкой добавил, снова переходя на «вы»: – Чего только не сделаешь ради любимой женщины! Мадам, вы хотя бы оценили его красивый поступок?
Я не ответила. Я рассматривала еще одну пожелтевшую страницу со стихами и гравюрой в стиле Дюрера на обратной стороне листа. На этот раз стихи назывались «Кошки». У меня засосало под ложечкой от тревожного предчувствия. Только один из близких мне людей боготворит семейство кошачьих. Лучано. Бывший мамин муж. Значит, это не он загнал меня в угол, убив мать и Артурчика? А глаза тем временем бежали по стихотворным строкам, с трудом улавливая смысл прочитанного:
Любовник пламенный и тот, кому был ведом
Лишь зов познания, украсить любят дом,
Под осень дней, большим и ласковым котом,
И зябким, как они, и тоже домоседом.
Коты – друзья наук и сладостных забав,
Для них ни тишина, ни мрак ночной не тяжки,
Эреб избрал бы их для траурной упряжки,
Когда б они могли смирить свой непокорный нрав.
Покоятся они в задумчивой гордыне,
Как сфинксы древние среди немой пустыни,
Застывшие в мечтах, которым нет конца;
Крестец их в похоти магически искрится,
И звездной россыпью, тончайшей, как пыльца,
Таинственно блестят их мудрые зеницы[5].
– Надо ехать, – упавшим голосом прошептала я.
Не говоря ни слова, Лев подошел ко мне и заглянул через плечо. Пробежал глазами листок и сдержанно ответил:
– Ну что ж, раз надо, поехали. Серег, ты меня отпустишь?
– Езжай уж, альтруист, – недовольно буркнул его армейский друг.
Наскоро умывшись, я вышла из сторожки и закурила прихваченную у мужчин паршивую сигарету. На этот раз она не показалась мне такой омерзительной, и я, жадно затягиваясь, стала ждать своего помощника. Вовка предлагал мне выпить чаю, но кусок не лез в горло. А в голове крутилась мысль – каким образом этот листок попал ко мне в сумку? Он мог оказаться там несколькими путями. Стихи мог подсунуть воришка в интернет-кафе. Мог подложить Сергей. А мог и Володя. Тот самый Володя, который только что отдал мне те немногие деньги, которые собирал для дочери. Может такое быть? Вполне. Я неоднократно убеждалась, что в жизни бывает все, что угодно. Черное в считаные мгновения становится белым, а белое – черным. Возможно, Левченко только прикидывается святым. Верить нельзя никому. Ни при каких обстоятельствах. Ведь кто-то же затеял травлю, призванную загнать меня в тупик. Так почему не Лев? Уж очень вовремя он оказался на моем пути. И это после стольких лет отсутствия? В подобные совпадения я не верю.
Щурясь на утреннее солнце, на улицу вышел тот, о ком я размышляла.
– Ну что, командуй, – усмехнулся Володя. – Куда едем на этот раз?
Он зря смеется. Командовать – это как раз то немногое, что я умею и люблю.
– Нам нужно на Тушинскую. Если заехать со стороны МКАД, напротив детской больницы увидишь таунхаусы. Нам туда.
Когда мы тронулись, я кинула на друга быстрый взгляд и проговорила:
– Кстати, спасибо за помощь. Надеюсь, ты не рассчитываешь, что когда все закончится, я вылечу твою дочь? Имей в виду, я всего лишь верну тебе то, что ты на меня потратил.
– Можешь не беспокоиться, – безмятежно откликнулся Лев. – Я уже понял, с кем имею дело. Но это ничего не меняет. Я все равно тебя люблю и сделаю все от меня зависящее, чтобы помочь тебе, Кира.
Он сказал это так отстраненно, что я на секунду поверила. Любит, это факт. Но почему? Да откуда я знаю! Просто любит, и все. Я почувствовала, как счастливая улыбка растянула мои губы, и тут же одернула себя. Размечталась! За что тебя любить? Совершенно не за что. Разве только за деньги. Но у меня их больше нет. Значит, Володя надеется, что будут. Не будь идиоткой, и не дай себя обмануть. Усилием воли я согнала с лица дурацкую улыбку и холодно сказала:
– Почему ты не спрашиваешь, кто на этот раз?
– Какая разница?
– Не скажи. Разница есть. Мы едем к Лучано. А это значит, что не испанец устроил вокруг меня кровавую вакханалию. И я бы многое дала, чтобы узнать, кто планомерно уничтожает мою семью.
* * *Бодлер лукавил. Роман, о котором он говорил Каролине, так и не был написан, навсегда оставшись на стадии путаных замыслов и сбивчивого плана. Единственное законченное произведение в прозе, которое он написал, был роман «Фанфарло», созданный в ранней юности. Остальные свои произведения по большей части Шарль только обсуждал с друзьями в уютных кабачках.
– Вообразите себе ночь, пустырь и старого пьяницу, ожидающего свидания со своей благочестивой женушкой, – сидя за дружеским столом, заставленным бутылками с вином, вещал Шарль. – Пьянчужка бросил жену, предпочтя ей проститутку, но, осознав свою ошибку, решил помириться. Жена к тому времени успела завести себе любовника – хорошего работящего парня. И вот она приходит на встречу и категорически отказывается возобновлять отношения. «Ага! – думает пьяница, злясь и распаляясь. – Должно быть, ей не разрешает ее любовник». Он бросается на женушку, душит ее, и вдруг убийцу охватывает небывалая нежность и страстное желание ее изнасиловать.
– Ну нет! – негодующе воскликнула подруга Рувьера, присутствовавшая при разговоре. – Этого никак не может быть! Слишком жестоко!
– О мадам, – певуче ответствовал Шарль, – с каждым на его месте случилось бы то же самое. А те, кто не таков, – просто чудаки.
Таким образом, обещанный матушке роман так и оставался в стадии набросков. Да и до романа ли было Бодлеру, когда рядом неотступно находилась Жанна – источник радостей телесных и вдохновительница полета душевного? Они ругаются, дерутся, сплетаются в экстазе, и поэт без устали посвящает своей строптивой подруге дерзкие и грубые стихи, идеальные по форме и порочные по содержанию. Стихи копятся в ящике его стола, дожидаясь своего часа, пока он наконец не решится издать их отдельной книгой. Перед изданием стихов Шарль планировал поместить несколько творений в сборник, который готовили к выпуску его приятели Ле Вавассер и Прарон, но затем передумал. Он, как поэт, должен заявить о себе во весь голос и сам, лично, получить в свой адрес хвалу или критику читателей. Он не имеет права затеряться в хоре голосов незначительных стихотворцев, для которых поэзия не внутренняя потребность, как для него, а всего лишь приятное развлечение. Шарль наконец-то нашел свой стиль и понял, чего хочет. Не природу предместий и тоску по родному краю он станет воспевать, а мерзость и низменность этой жизни. Ему открыта красота отвратительного. Так что же плохого в том, чтобы подарить ее другим?
Как-то у себя в «Пимодане» Шарль прочитал стихотворение «Дешевка Манон», шокировавшее слушателей великолепной грубостью слов в блестящей оправе филигранных рифм. Стихи искрились и переливались точнейшим описанием самых пикантных деталей отношений между мужчиной и женщиной. Начинались они живописанием вонючей рубашки гулящей девки, и далее следовало стихотворное повествование в том же духе. И если сперва друзья и хотели похвастаться перед Шарлем своими последними творениями, то теперь сидели, спрятав глубоко внутри сладкие стишки с ангельскими крылышками, с трудом приходя в себя после свалившегося на них откровения. Так не писал никто и никогда. Шарль Бодлер поразил их до глубины души своей смелостью. «Нормандские школяры» изумленно переглядывались, оглушенные и придавленные мощью таланта товарища. Сердца их переполняло несомненное восхищение столь тонко развращенным поэтом. И уж, конечно, никчемные их вирши не выдерживали никакого сравнения с этим шедевром и в одном сборнике смотрелись бы крайне нелепо.
Стоит заметить, что великолепные рифмы не рождались сами собой. Шарль работал над стихами самозабвенно и старательно, без конца улучшая и переделывая, возвращаясь к ним снова и снова, чтобы заменить одно слово или переставить запятую. Он не творил ничего нового, дорабатывая уже созданное. Приятелей смущала подобная дотошность, они писали стихи легко, точно лепили из глины. И так же легко выносили слепленные наспех поделки на суд публики, не заботясь, что завтра стишки их перемелются в пыль. Бодлер же ваял из мраморной глыбы на века, намереваясь силой слова и мерзостью содержания потрясти не одно поколение потомков. Правда, голос отца, некогда звучавший в его голове, больше не сулил ему всемирную славу. Как-то, заглянув по привычке в антикварную лавку к Аронделю, хотя денег на роскошные безделушки давно уже не было, Шарль вдруг заметил знакомое полотно. Несомненно, он видел эту картину раньше в мастерской их старого дома. Да это же та самая «Венера»! Она явно принадлежала кисти отца.
