Мила Бояджиева - Круиз "Розовая мечта"
Мне было известно, что единственным пунктом расхождения друзей являлось отношения плейбоя Тайцева к женщинам. Сергей не хотел понять, как может взрослый и ответственный мужчина «гулять направо и налево» при любимой невесте. Рита умело создавала, по-видимому, иллюзию пылкого обоюдного чувства. А Тайцев не очень скрывал свои похождения.
Аркадий посмотрел на часы и подал кому-то невидимому знак. Я поднялась:
— Аудиенция закончена?
— Напротив. Мы переходим к развлекательной части нашей встречи. Сейчас нам доставят сюда соответствующую трапезу. — Он кивнул на бутылки в бурьяне.
— Не думаю, чтобы у меня разгорелся аппетит от этого натюрморта. Хотя… обедать на газетке из консервной банки мне давно не приходилось.
— Умница! Именно на газетке! Ностальгия по студенческой юности. — С энтузиазмом подхватил идею мой элегантный спутник.
Спортивный паренек, не глядя кивнув мне (очевидно, ему полагалось быть «невидимкой»), притащил коробку немецкого пива, упаковки с нарезанной копченой рыбой, салями и длинный горячий батон.
— Минутку, я сбегаю за столом.
— Паша, остынь. Стола не надо. У тебя есть газета?
Парень усиленно пытался понять шутку, приоткрыв от недоумения рот.
— Любая. Что там у тебя — «СПИД-инфо»? «Совершенно секретно»?
— «ТВ-Парк» для мамы купил.
— Давай. И свободен.
Распотрошив яркий журнал с портретами улыбающихся отечественных и импортных кинозвезд, я «накрыла стол» прямо на скамейке между нами. Выходка Аркадия нравилась мне. Было приятно сознавать, что матерый предприниматель, каждый час которого оценивается, наверняка, в весьма круглую сумму, устроил «обед на траве» для старой подружки.
— Твои караульные в кустах обходятся дороже, чем наша трапеза. Изящный каприз всесильного магната.
— Все относительно. Если ты имеешь ввиду денежный эквивалент, то несомненно. А если исчислять в «духовных ценностях» — то эти минуты стоят не менее, чем сокровища Лувра. — Аркадий открыл и передал мне пиво, чуть задержав руку, так, что схватив банку, я вопросительно посмотрела на него, встретив грустный, глубокий взгляд. Взгляд, в котором можно было утонуть.
— Я не соблазняю. Я печалюсь. Мне так хорошо сейчас, что предощущение прощанья не покидает меня… Нет, не с чем-то конкретным — с осенью, свободой, с жизнью, с тобой… Вообще… С состоянием души, переполненной странного блаженства. Выпьем за блаженство!
Мы выпили шипучее вкусное пиво.
— Пока я ещё в расслабленном состоянии, как спящий крокодил, можешь засунуть мне руку в пасть. — Аркадий улыбнулся, заметив выражение моего лица. — Я имел ввиду перевод испанской пословицы. Короче, спроси меня быстрее, что за террористы украли прекрасных дам в Стамбуле. и причем здесь всесильный А. Р. Т.?
— Почему ты хочешь исповедоваться непременно мне?
— А потому, что уже в Москве узнал, какую роль сыграло в нашем приключении ведомство Баташова… Ох… — Аркадий поморщился. — Давай, отложим разбирательство на десерт. Тем более, что кроме шоколадки я тебе ничего предложить не могу. — Он с удовольствием откинулся на спинку и прищурил глаза. — Неохота портить удовольствие. Смотри, паутинки на кустах сверкают, и мотылек… Совсем, как летом… Беззаботный, легкий. А завтра, возможно, заморозки…
— Сегодня целый день играет в дворе послушный мотылек,
И словно белый лепесток на паутинке замирает
Пригретый солнечным теплом,
Сегодня так светло кругом…
Продекламировала я со старательным выражением школьницы. — Эти стихи ивана бунина учила в пятом классе моя Сонька. А потом забыла, а я помню. Каждый раз вспоминаю, когда вижу осеннюю паутину в солнечный день. И последних мотыльков… — Я ободряюще коснулась его плеча. — Не бойся, старик, доктор баташова не рухнет в обморок от твоих разоблачительных признаний.
— Уфф! Ладно, скажу и забудем об этом… Вся операция с провозом мной некоего важного груза была подстроена. Меня хотели заловить в Стамбуле с поличным и уничтожить… Думаю, автор сей идеи — твой муж… Но мне удалось выкрутиться, разыграть всю историю как обыкновенный теракт. Турецкие связи помогли… Жаль, что ты сбежала, не дождавшись утра. Я имел бы возможность провести с тобой ещё одну ночь на теплоходе. И, возможно, осуществить миссию соблазнителя.
Я покачала головой, отгоняя легкий хмель. Что-то в рассказе аркадия не сходилось. Но что?
— Постой… зачем ты мне это говоришь — про авантюру Сергея? Чтобы я ему передала. что ты в курсе?
Аркадий пожал плечами:
— Ну, чтобы ты знала — я не отказался бы от своего намерения завладеть тобой ни за что на свете. Если бы мне не помешали. И помешал опять-таки баташов! Он что у тебя — ясновидящий?
— К счастью, не всегда… Во всяком случае, там, в ресторане, разомлев на атласных тюфяках, я мечтала о твоих обьятиях. И ни на секунду не задумывалась о том, как воспримет это мой муж… А он и не догадался, что верная жена была столь близка к падению… — Я подумала о том, что сергей. к счастью, не учуял и тех перемен, которые произошли во мне после чужих обьятий.
— Ты подсознательно уже знала, что после ночи, проведенной со мной, мы не расстанемся. И с твоим бывшим мужем придется объясняться мне.
Я с сомнением покачала головой. Действительно, попав под «магнетизм» Аркадия, я ни на минуту не задумывалась о том, что короткая круизная встреча может разрушить мою семью. неужели одна, пусть даже очень пылкая, ночь, проведенная на волшебном плавучем островке «Зодиака», могла поколебать привязанность к Сергею? Нет, это совсем разное…
— Зря сомневаешься, Слава. Флирт — не твой жанр. Готов поклясться, что у тебя не было мимолетных связей. А если бы таковая появилась, ты бы обязательно ушла от Сергея и вышла за своего соблазнителя замуж. У тебя не может быть любовников, только мужья.
Сложив остатки нашей трапезы в коробку от пива, Аркадий задвинул её в кусты. Я достала пудреницу и привела себя в порядок, слегка тронув бесцветной помадой губы.
— Наверно, ты прав.
Аркадий приблизился, приглядываясь к ссадине, и, вдруг, стиснув в ладонях лицо, впился взглядом в мои глаза. По спине пробежала дрожь и силы как-то сразу иссякли. Звякнула выскользнувшая из рук пудренница, в голове зашумело, я оказалась в обьятиях Аркадия, успев тихонько обмякнуть.
Он быстро целовал меня, расслабленную, как в полуобмороке. Во рту расплылся солоноватый вкус — ранка на губе снова кровоточила. Мгновенно с поражающей яркостью пронеслись передо мной ожившие видения — старик, овладевший связанной пленницей и разбивший ей лицо, перепуганный мальчишка, принесший воду… А потом — блеклое утро, теплая поверхность камня под спиной, смуглые мальчишеские бедра у моих колен, полулбморочная лихорадка, сотрясающая наши тела, и безумное желание, чтобы это никогда. никогда не кончалось…
Я двумя руками оттолкнула от себя Аркадия.
— Не надо!
Шумно выдохнув воздух, он откинулся на деревянную спинку и закрыл глаза.
— Что, нам, кажется, пора идти?
Я поднялась.
— Пора. Прости, Аркадий, я ничего не пойму. Не пойму, что происходит со мной…
— Ну, думай, думай, детка. Вот мои координаты. — Он засунул в карман моего пиджака визитную карточку. — Если возникнут вопросы, звони. И дай тебе Бог застать меня тут… А мне пожелай дождаться… — В его тоне звучала скрытая тоска и какая-то фатальная обреченность.
Но я не стала говорить, что поняла его намек, что мне хорошо известно его состояние, когда мысль о смерти неотступно преследует, то отдаляясь, то обдавая могильным холодком. Что это нормально для человека, ходящего изо дня в день по канату, привично рискующего жизнью…
Я не могла успокоиться, потому что боялась сама: турецкий мальчишка стал моим наваждением. Он загнал меня в дебри неведомых ранее комплексов, мучительных, противоречивых желаний. Но освободил лишь от одного: образ Аркадия Тайцева не тревожил больше моего воображения.
На остановке у гранитного парапета Фрунзенской набережной собралась толпа. Особо нетерпеливые граждане пристально всматривались в темнеющую насыпь Хамовнического моста, на фоне которой должен был появиться рогатый силуэт троллейбуса. Женщины взволнованно обсуждали творящиеся в столице безобразия, поминая, то с надеждой, то с укоризной, энергичного мэра.
Какой-то «шутник» прошелся этой ночью по набережной, круша недавно установленные здесь импортные стеклянные павильончики, что вызвало справедливые нарекания в адрес правительства и правоохранительных органов. «Эх, нафига козе баян, а нашему алкашу — европейский комфорт?» — мыслил вслух, ни к кому не обращаясь, человек в очках.
Парень в наушниках и бейсболке, совсем как телеведущий Ганнопольский, балдел от одному ему слышимых звуков — то ли от «Алисы» «тащился», то ли учил суахили. Кое-кто, равнодушный к графику движения троллейбуса, и к стараниям мэра, наслаждался чудесным сентябрьским днем — тихим и солнечным. На разогретом щербатом граните парапета по-летнему грелись крупные переливчатые мухи, волны Москвы-реки манили свежей, неторопливой прохладой. На противоположном берегу поднимались кущи Нескучного сада — в том багряно-золотом уборе, что неразрывно связан в памяти со строками Пушкина. «Очей очарованье…» — как нежно звучали эти слова на солнечном сентябрьском пригреве, как ласкали душу… Не хотелось думать о кризисной экологической обстановке столицы, о катастрофической загрязненности её речных вод, о дачах бывших «слуг народа», скрывающихся под сводами канареечных ясеней и малиновых кленов. Хотелось радоваться банке импортного пива, притаившейся в кейсе и солидному слову «мэр», привычно всплывающему в пересудах московских бабуль.
