Джон Фасман - Библиотека географа
— Не знаю, хаджи. Но могу обещать вам…
— Обещания из уст агента советского правительства не стоят даже глотка воздуха, необходимого, чтобы их произнести. Однако скажите, есть у меня выбор?
Кулин молчал.
— Вот видите?
Порат поднялся и прошел к стоявшему в углу окованному узорчатой медью сундуку.
— Я уверен, что вам обещали щедро заплатить за этот визит. Молодой человек вроде вас стремится получить хорошую работу, машину, женщин. Симпатичный домик для своей матери. То, что вы отсюда увезете, неизмеримо дороже. Но я отдал бы и в тысячу раз больше за Акбархана — моего сына, моего единственного сына…
Акбархан — последний потомок по мужской линии саманидского ученого и музыканта Ферахида. Я могу проследить его происхождение, основываясь на представителях этого рода, на протяжении последней тысячи лет. Скажите мне, как далеко уходит своими корнями в прошлое ваш род? Кто вы такой? — спросил Порат, прожигая Кулина взглядом.
Отец Юрия работал на кожевенной фабрике, мать служила секретаршей в местной партийной организации. Его дедушка с бабушкой были крестьянами. Ничего, кроме этого, он о своем происхождении не знал.
— Впрочем, в данном случае это не имеет никакого значения. — Порат открыл сундук и достал из него аккуратный сверток. — Мне, моему отцу, его отцу и всем нашим пращурам понадобились века, чтобы разыскать эти флейты. Теперь они ваши. Величайшее сокровище моего рода в обмен на возможность его продления. Болезненный, но, если разобраться, очевидный выбор.
Кулин распаковал сверток и увидел две маленькие флейты — золотую и серебряную. Он повертел их в пальцах и уже собирался было прочитать выгравированные надписи, но Порат постучал своей тростью по облицовке очага, чтобы привлечь его внимание.
— Отложите эти вещи и послушайте, что я вам скажу. Вы здесь не гость. Я рассчитываю, что сегодня же вечером вы телеграфируете тем, кто вас послал, и добьетесь немедленного освобождения моего сына. Будьте вы прокляты, если не сделаете этого. Я хочу, чтобы он как можно быстрее вернулся домой. А теперь идите… — сказал он, поворачиваясь к Кулину спиной еще до того, как закончил говорить.
Никого не встретив на обратном пути, Юрий вернулся к машине. Улица была безлюдна, но из окон доносились цокающие звуки — знак презрительного осуждения. Вот так же выражала свое неодобрение и его мать, когда ей что-нибудь не нравилось. Кулин знал, что совершил дурное деяние. То, что он лишь ничтожный участник этой драмы, не слишком его утешало. Он мечтал приехать в Ферганскую долину всю свою жизнь, но не так, как сейчас, когда первые же встреченные им таджики выказали ему свою ненависть. Мысленно анализируя сложившуюся ситуацию, Кулин думал, что сын Пората либо преступник, которого освобождали за взятку, либо его похитили, чтобы выманить у отца те две странные флейты, лежавшие сейчас в сумке. При этом он невольно задавался вопросом, насколько велика ценность этих старинных инструментов, коль скоро в обмен на них важные люди в Москве готовы выпустить из тюрьмы заключенного да еще и обеспечить блестящую будущность аполитичному лингвисту. По некотором размышлении он решил, что такого рода вопросы относятся к разряду риторических, ничего, кроме головной боли и неприятностей, ему не сулят и не стоит на них особо зацикливаться.
Подойдя к машине, он увидел, что Кравчук на водительском месте читает книгу и потягивает пиво. Допив, он, размахнувшись, швырнул в реку пустую бутылку, и та, издав хлюпающий звук, пошла на дно.
— Проблемы были?
— Никаких. Что читаете?
Кравчук закрыл книгу и взглянул на обложку.
— «Историю Узбекистана», изданную Союзом советских обществ дружбы.
Кулин знал эту книгу. Стандартная пропагандистская сказочка, утверждавшая, что неразвитые народы Центральной Азии вырваны из тьмы суеверий и варварства благодаря передовым идеям марксизма-ленинизма.
— Интересно? — равнодушно спросил Кулин.
— Очень. Я как раз читал о яме с жуками.
Музаффар-хан, узбекский правитель середины девятнадцатого века, бросал своих оппонентов в глубокие ямы, кишевшие насекомыми, змеями и мелкими грызунами. Время от времени Музаффар приказывал своему пчельнику опускать в такую яму еще и осиное гнездо. Советские историки любили подобные байки и уделяли им в своих сочинениях больше места, нежели описанию Бухары времен Рудаки, Авиценны или Фирдоуси (возможно, и Ферахида; Кулин пообещал себе отправиться в Ленинку и прояснить вопрос с этим историческим деятелем).
— Умели люди простейшим способом разрешать все проблемы и споры, — ухмыльнулся Кравчук.
Кулин с отсутствующим видом кивнул и, забравшись на пассажирское сиденье, прикрыл глаза. Он не заметил, как Кравчук извлек из-под сиденья некий металлический предмет. Если Юрий и слышал щелчок, то, вероятно, не придал ему значения и открыл глаза, только почувствовав, что в подбородок уперлось что-то холодное. А потом окружавший его мир лопнул в ярчайшей вспышке белого света.
Предмет 3. Так называемый нэй. Представляет собой полую по всей длине флейту цилиндрической формы длиной двадцать восемь и три десятых сантиметра и два и одна десятая сантиметра в поперечнике; имеет шесть отверстий для пальцев на одной стороне и одно для большого пальца — на оборотной. Внизу мундштука находится гравированное изображение солнца в персидском стиле, а также надпись на персидском языке, которая гласит: «Золотая, но не из нашего золота». Флейта и в самом деле изготовлена из золота, то есть из золота сделано ее цилиндрическое тело, заполненное порошкообразной серой и запаянное с обоих концов, а также вокруг отверстий для пальцев.
Сера приглушает звук. Вряд ли музыкант сможет добиться от такой флейты внятного звучания. То, что Ферахид наполнил свою флейту серой, стало известно, поскольку даже лучшие музыканты не смогли заставить ее звучать. Саманидский историк Гази Джаффар Шараф писал по этому поводу:
«Благородный Измаил, получивший от своего музыканта Ферахида великолепную золотую флейту, долго пытался извлечь из нее звуки, но безуспешно. В отчаянии он запустил эту флейту в своего музыканта, и та, упав на каменные плиты пола, извергла из своих отверстий некий желтоватый порошок. Часть порошка просыпалась на открытый огонь и испустила зловоние. Ферахид в свое оправдание заявил, что это „секретная и чудесная субстанция, предназначенная для всех видов трансформаций, а также для создания многих лекарств“. Затем он расплавил на огне несколько принадлежавших ему золотых вещей, дабы отремонтировать инструмент, после чего протянул его Измаилу — этому благовонному цветку Бухары, которого сии деяния его музыканта немало позабавили. Затем Ферахид собрал лютнистов, а также мастеров игры на домре и дойре и, приложив немалые усилия, проиграл им на упомянутой флейте несколько тактов своего собственного сочинения. При этом звук, который издавала золотая флейта Измаила, отличался от звуков, издаваемых аналогичными инструментами, так же как сладчайшая виноградная гроздь отличается по вкусу от пустынного песка».
Подобно многим предметам из арсенала алхимика нэй скорее декларирует, нежели исполняет. Иначе говоря, нэй является инструментом, демонстрирующим определенные принципы, а также своего рода тройственной метафорой.
1. Золото, несомненно, драгоценный металл, и алхимики часто ассоциировались в общественном сознании (справедливо или нет) с людьми, преобразующими дешевые металлы в драгоценные. В этом случае золото символизирует конечную стадию алхимического процесса, полностью измененную и уже неизменяемую субстанцию.
2. Солнце символизирует одновременно и золото и огонь трансформации. Это отец алхимии — активная, раскаленная, проникающая сила процесса.
3. Сера, которой Ферахид наполнил нэй, является носителем того же мужского принципа, что и солнце. Согласно теории металлов Кабельяху, сера есть «корневая форма всех металлов, хотя и испускает зловоние, подобное дьявольскому. Однако же у нас всегда есть возможность с ней договориться, поскольку даже поверхностное знание принципов демонологии может помочь нам овладеть ее активным началом и нейтрализовать демоническую сущность».
Дата изготовления. Тысячный год нашей эры.
Изготовитель. Хамид Шорбат ибн Али ибн Салим Ферахид. Ферахид был музыкантом и астрономом при Саманидском дворе в Бухаре, а также наставником Абу Али ибн Сины (Авиценны) и обладал крупнейшей библиотекой в Бухаре. Он посвятил жизнь сочинению одного-единственного трактата, который, впрочем, так и не был закончен, и следы его затерялись во времени. Выдающийся ученик писал, что Ферахид «обладал знаниями о Боге, величайшими, нежели у всех других современников, вместе взятых. Но это не принесло ему славы, поскольку он все время опасался, как бы его открытия не стали использовать для целей темных, отличных от тех возвышенных, которые он перед собой ставил. Это до такой степени его угнетало, что я уже начал опасаться за его здоровье и рассудок. Он никогда не отлучался из дома, но мне доводилось собственными глазами созерцать чудеса, о которых он говорил, и я готов свидетельствовать об их великом значении для мира».
