Елена Арсеньева - Компромат на Ватикан
А она на меня так больше и не взглянула.
И Серджио не пришел…
15 января
Что-то происходит, чего я не могу понять. Серджио начал меня избегать. Прекращал разговоры неожиданно, задумывался, был порою груб, а на просьбу мою еще раз свести меня с отцом Филиппо буркнул нечто, граничащее с оскорблением, и ушел.
Понять не могу, что такое вкралось в нашу дружбу. Может быть, он догадался о моей любви к Антонелле и теперь исполнился ко мне презрением? В самом деле, нужно быть законченным негодяем, чтобы позволить себе подобное по отношению к нареченной невесте своего друга! И я этот негодяй – я… Прочь из Рима. Завтра же еду вон!
17 января
Нынче как бы мимоходом заглянул к Антонелле. Лицо показалось мне осунувшимся, побледневшим, я заметил следы недавних слез. Но… una bellezza sfolgorante! Никого нет краше ее в целом свете!
Обменялись учтивыми фразами, и Антонелла вдруг пожелала, чтобы нам подали бокалы доброго вина, хорошего, самого лучшего! Теодолинда позвонила, призывая служанку, однако на звонок никто не явился.
Ворча, Теодолинда вышла, и Антонелла подалась ко мне так стремительно, что я отпрянул, будто последний дурак.
С силой, которой я не ожидал встретить в ее нежных пальцах, она схватила меня за руку:
– Когда вы в последний раз видели Серджио? Говорите скорей!
От растерянности я промямлил что-то нечленораздельное, пытаясь лихорадочно припомнить, когда же это было. Да ведь не менее чем неделю назад! Так я и сказал.
– Вы в ссоре? – спросила она быстрым шепотом.
– Клянусь, что нет! – пылко ответствовал я, однако совесть не была вполне чиста. Я-то нет, не в ссоре, а он? Вдруг он все понял и решил порвать со мной? Но тогда отчего покинута Антонелла?
– Вы состоите в заговоре с Теодолиндой? – яростно прошипела она. – Клянусь, что ее замыслы противны мне! Я лучше постригусь в монахини, чем выйду за вас!
Ежели бы сейчас в гостиную ворвался некогда побитый мною синьор Джироламо Маскерони (коего, к счастию своему, я после нашей встречи у отца Филиппо не видывал ни разу), я не был бы изумлен и поражен сильнее.
– Знаю, что это вполне в русле замыслов этого лицемера, отца Филиппо! – продолжала Антонелла, почти не владея собой от ненависти ко мне. – Он готов на все, чтобы разлучить нас и окончательно подчинить Серджио своему пагубному влиянию. В вас он видит превосходное орудие для сей цели.
Кажется, напавший на меня столбняк не убедил прекрасную девушку, что я вообще не понимаю, о чем идет речь.
– Не лгите мне! – почти выкрикнула она (хоть я молчал как рыба!). – Теодолинда все разболтала мне. К ней приходил посланец падре, синьор Маскерони. Тоже его духовный сын, однако он лучше отца Филиппо, потому что не притворяется, не изображает из себя агнца Божия. Он прямо сказал мне, что падре чрезвычайно недоволен Серджио – прежде всего тем, что тот намерен погубить мою жизнь. «Антонелла достойна лучшей доли, чем быть женою нищего художника, – говорит отец Филиппо. – Они были бы прекрасной парой с богатым молодым синьором russo! Антонелла получила бы богатого супруга, русский – красавицу жену, а пресвятая католическая церковь – нового прихожанина, потому что, конечно же, и думать нечего, чтобы римлянка, католичка вышла замуж по богопротивному обряду chiesa ortodossa!»[13]
Дар речи начал потихоньку возвращаться ко мне – правда, еще очень неуверенно. Уж и не знаю, что можно было понять из моих бессвязных, косноязычных оправданий, ведь сердце мое целиком и полностью было согласно с отцом и Джироламо! Но когда я поклялся именем Господа, что ничего не знал и не ведал о нашем грядущем бракосочетании (мечты ведь не могут считаться достоверным знанием!), она вроде бы поверила.
– В таком случае эти разговоры дошли до Серджио и он решил пожертвовать собой ради меня. О нет… – Глаза ее вдруг расширились, и смотреть в них мне стало невозможно, невыносимо, смертельно. – Наверняка они сказали ему, что вы уже просили моей руки! Наверняка он убежден, что я готова дать согласие, а ведь мне лучше взять в руки ядовитую змею, чем дотронуться до вас!
Этого ей говорить уже не следовало. Я задохнулся.
– Конечно, конечно, это было именно так, – воскликнула Антонелла, уже не заботясь о секретности нашей беседы. – Иначе почему Серджио во время нашего последнего свидания вел себя так, словно я прокаженная, к которой ему омерзительно прикоснуться? Он стоял у ограды, словно мертвец. Я напрасно молила, плакала, пыталась его поцеловать – он был нем и безгласен. А потом ушел, бросив только одно слово: «Прощай!»
В это мгновение в дверях возникла раскрасневшаяся Теодолинда. В руках она держала поднос, на котором так и плясали фьяска[14] и бокалы. Видимо, Теодолинда была совершенно вне себя, потому что принесла закупоренную бутылку, а не уже наполненные бокалы, как принято подавать вино в присутствии молодой синьорины и постороннего человека.
– Антонелла, не забывай о приличиях! – прошипела почтенная дама сквозь зубы, но Антонелла обратила на ее слова не меньше внимания, чем на жужжание докучливой мухи, и выскочила из комнаты, прижимая к губам платочек.
Дуэнья сконфуженно воззрилась на меня, и тут самообладание меня покинуло. Я даже не смог проститься – молча вылетел в противоположную дверь, ведущую на лестницу.
Я был совершенно уничтожен. Если бы бог послал этим вечером на моем пути несколько безжалостных banditti, вооруженных до зубов, я был ему несказанно благодарен. Однако, похоже, мои banditti понадобились ему для кого-то другого. Потому что я пришел домой невредим. Сальваторе Андреич днюет и ночует теперь по монастырям, и хвала небесам: вынести сейчас чье-то присутствие я бы не смог. Мне и свое-то собственное общество невыносимо!
18 января
Случилось нечто настолько ужасное, что рука моя отказывается держать перо, а перо отказывается записывать эти слова. Вчера вечером был убит Серджио. Вчера вечером, когда я, я молил Всевышнего о смерти как о милосердии! О Господи, перстом своим ты поразил не того, кого нужно!
Как перенесет его гибель отец Филиппо? А что теперь будет с Антонеллой?!
Россия, Нижний Новгород, наши дни
– Ну, тогда до свидания? – спросила Тоня, чуть улыбаясь и глядя на него исподлобья.
Федор кивнул, чувствуя себя ужасно. Было такое ощущение, что он совершил круг и вернулся к тому же самому месту, на котором уже топтался несколько часов назад. Вот сейчас она уйдет. И ты уйдешь своей дорогой. Дурак, ну почему потащился с ней пешком, не повез на машине? Она сказала, что хочет пройтись, ну ладно, желание женщины – закон, но ведь мужчина должен уметь как-то предвидеть развитие ситуации! Будь ты сейчас при колесах, спокойно мог бы сказать, что отвезешь ее с дочкой домой. Все дети любят кататься, а его потертая «Ауди» еще вполне хороша, чтобы поразить воображение шестилетней девочки. Подвез бы; Тоня, конечно из вежливости, пригласила бы его войти, а он бы про вежливость забыл, и поперся бы к ним, и на ужин бы напросился, а если ужин не готов, позвонил бы в сервис, чтобы привезли и на ужин, и про запас. Все было бы уже готовенькое, ребятишки быстренько сервировали бы стол, вплоть до свечей, Тоня бы надела что-нибудь такое… эфемерное, а потом, после ужина, когда дочка уже уснула бы, они немножко потанцевали бы под тихую музыку, а уж потом… Ну, не во время танцев, но после них нашел бы Федор возможность дать этой женщине понять, что с первого взгляда голову от нее потерял и не прочь бы таким и оставаться, безголовым, только бы Тоня всегда была рядом. То есть готов был по всей форме сделать предложение руки и сердца.
А теперь что? Как-то ужасно глупо все кажется…
Наверно, ей тоже кажется развитие ситуации совершенно дурацким. Вон, и не смотрит даже, и переминается с ноги на ногу явно нетерпеливо.
– Тоня, вы мне телефон не дадите? – промямлил Федор в последнем приступе отчаяния, вытаскивая свой и готовясь записать.
Она пробормотала номер.
Ну, спасибо и на том. Теперь она не исчезнет бесследно!
Тоня скрылась за калиткой детского сада. Федор смотрел на эту дурацкую калитку и думал: нет, пожалуй, он все-таки кретин. Сколько народу доверяло ему как врачу свои проблемы, а в собственных разобраться не может. Ну откуда эта новорусская, не побоюсь этого слова, гордыня? Никак прямо нельзя пройти пешком, только на «Ауди» надо ехать с любимой женщиной! А такси взять?
Вот выйдет Тоня с Катей из садика, он предложит их подвезти на такси. Несколько машин караулят пассажиров за углом.
А если она расценит это как навязчивость? Вдруг Тоне нипочем не хочется продолжать знакомство?
Вот что надо сделать: надо маленько спрятаться. Не с головой зарыться в опавшую и примороженную листву скверика, а просто сесть на дальней скамеечке, но чтобы ворота детсада было хорошо видно. Если Тоня, выйдя, оглянется, значит, хочет его видеть, значит, можно будет вылезти из засады и возникнуть с невинно-блудливым видом: мол, как насчет такси? А это, мол, и есть Катерина? Здрасте. Всю жизнь мечтал познакомиться. Эх, жаль, не успеть добежать до магазинчика, купить шоколадку, что ли. Пока пробегаешь, Тоня может выйти. Ладно, как только они встретятся, Катерина окажется завалена шоколадом по самую макушку.
