Наталия Ломовская - Игла цыганки
Это оказалась Лиза Селиванова – горемыка, детдомовская пария, некрасивая и нелюбимая, гонимая и презираемая. Будь Витек прежним, он взял бы с собой другую девчонку, покрасивей и побойчей, например, заводилу и насмешницу Ксеню Корчак. Но мальчик уже изменился, он понимал, что любовь Ксени немногого стоит, сколько там любви, на донышке ее мелководной, эгоистичной души? И достойна ли она, вертушка, болтунья, великих милостей Эйи? Достойна, да. Но ее очередь придет позднее.
Лиза покорилась странной прихоти Дорожного – вести ее куда-то, что-то показывать. Она привыкла покорствовать, как будто точно знала, что хуже ей уже не будет. Куда хуже-то? И только когда раскрылся перед ней, повинуясь движению скрытого рычажка, тайный ход – ахнула она, как всхлипнула, и обратила на Дорожного бледное, беспощадно отмеченное печатью вырождения личико, и посмотрела на него с немой радостью. Не разумом своим невеликим, но чуткой, исстрадавшейся душой Селиванова поняла, что кончились ее злоключения. Теперь будет кому отдать любовь, живущую в сердце, любовь, которую она не умела понять и выразить. Лиза много кого любила на своем веку – облезлую куклу Катю, детдомовского пса Кабысдоха и даже пожилого физкультурника Палыча. Но все они тяготились ее любовью! Палыч заставлял Лизу прыгать через скакалку сто раз, «чтобы о глупостях не думала», Кабысдох прятался в свою конуру из ракушечника, а Катя покинула ее, нашла себе другую, более бойкую, хозяйку! Теперь же все станет иначе, она полюбит, она будет любима, и за ее самоотверженную любовь ей воздастся сторицей!
Все изменилось быстрее, чем можно было предположить. Уже через две недели многие заметили, что Селиванова очень похорошела. Раньше это была болезненно рыхлая, бледная девочка. К ней не прилипал загар, ложась алыми пятнами ожогов на дрябловатую кожу. Лицо Лизы испещрено было прыщиками, заживающими рубчиками старых воспалений и вулканическими вздутиями новых. Сальные волосы липли ко лбу и щекам. Бледно-серые глаза смотрели тускло и тупо. Вдобавок ко всему Лиза была косноязычна и умом не блистала. Как свершилась перемена, не заметил никто. Кроме, быть может, Вити Дорожного.
Через две недели после посещения скалы Кошачьей Лиза получила пятерку за контрольную по математике. Никто от нее такого не ждал, и девочка сразу стала объектом повышенного внимания учителей и одноклассников. Ба, да Селиванову-то не узнать! Постройнела, кожа чистая, губы розовые, волосы легкие, вьются. Глаза блестящие, серьезные... И косноязычие вроде стало полегче, вот чудеса! Да нет, какие там чудеса, вот учиться она начала лучше, это да!
– Гормоны! – значительно заявила учительница биологии.
– Переросла, – вздохнула вечно пьяненькая техничка Тая.
– Что ты с собой сделала? – интересовались у Лизы девчонки, истекая злобной завистью.
Селиванова только смущенно улыбалась. Ничего она с собой не делала, это все любовь и воля богини. Но объяснять такие вещи товаркам? Пожалуй, не стоит. Девочки не были добры к ней, они не собирались выпускать ее из клетки отверженности. Не хотели относиться к ней иначе, чем к парии... Но им пришлось. Ведь значительнее внешних перемен, случившихся с Лизой, была перемена внутренняя. Девочка стала вести себя так, словно сознавала некую силу, стоящую у нее за спиной. Силу, которая в любой момент может наказать ее обидчиков... Серьезно наказать. Так малыш в песочнице говорит, надуваясь от гордости, детям старше и сильнее себя: «Вот я сейчас позову мамку, она вам задаст!» И те притихают, возвращают ему лопатку и грузовичок, потому что неплохо знают маму карапуза, самую скандальную тетку во дворе! Но ведь нет у Селивановой родителей, ее государство растит, так чего ж она задается?
Впрочем, Лиза согласилась открыть свой секрет самой назойливой, воображуле Ксеньке Корчак. Девочки в свободную минутку прогулялись до скалы Кошачьей, и Ксения вернулась оттуда уже немного другой... А там пошло-поехало, покатился с горы снежный ком, и к началу бархатного сезона не было в детском доме «Лучик» воспитанника, который не принес бы свое одинокое, жаждущее любви и ласки сердце к ногам всемогущей богини Эйи...
Как же взрослые ничего не заподозрили? А что им, спрашивается, подозревать? Поводов для беспокойства не было. Кривая успеваемости резко скакнула вверх, но это как раз совпало по времени с введением новейшей методики преподавания, так что и удивляться вроде не след. Дети стали опрятней и спокойней, не убегают, не грубят, не ссорятся, не дерутся, да ведь это от них и требуется, не так ли? У них какая-то новая, странная игра? Подумаешь, мы еще и не такое видали!
Все же руководство детского дома насторожилось. Директриса Мария Тимофеевна и завуч по воспитательной работе Людмила Александровна, закадычные подруги, прозванные Большая и Малая Медведицы, матерые педагоги, почувствовали, что дело нечисто, но подозрениями предпочитали делиться только друг с другом, в приватной беседе.
– Допустим, успеваемость улучшилась из-за новой методики, – рассуждала вслух Большая Медведица. – Только я ж, Людок, двадцать лет в педагогике! Сколько этих методик сменилось, лоботрясам как об стенку горох! Домашних-то хоть родители жучат, а этих ничем не пробьешь! И тут вдруг на-ка, подействовало!
Малая Медведица только вздыхала. В отличие от подруги, которая никогда в жизни даже не примерила розовые очки, Людмила Александровна в душе была идеалисткой с уклоном в мистику. Верила она в снежного человека, в чудовище озера Лох-Несс, в летающие тарелочки и прочую научно-фантастическую чушь. О внезапном повышении успеваемости Людмила Александровна высказывалась в том смысле, что явление это столь же необъяснимое, сколь несомненное. Вроде Тунгусского метеорита. Она особенно умилялась сверхъестественно хорошему поведению воспитанников.
– За столом – как графы! Раньше руки мыть не загонишь, теперь по три куска мыла в день истирают! Никто не курит! Не матерятся! Привелось, дожила я до светлого денечка!
– Смотри на вещи здраво, Людмила! Я вот слыхала, что на умственные способности хорошо влияет йод. А он – в море. Мы – на берегу. Вот и действует.
– Что ж он столько лет не действовал?!
– Твоя правда...
Начальство, что уровнем повыше, тоже не скрывало удивления. В «Лучик» заладили комиссии, но грозные проверяющие удалялись ни с чем. Не было никакого логичного объяснения тому, что педагогически запущенные ребята, сироты, дети алкоголиков из неблагополучных семей, стали вдруг хорошо учиться и еще лучше себя вести! Надо же как-то отреагировать! Учителей поощрили, директора наградили, детям подарили новые игрушки и пару телевизоров. Ах да – еще прислали группу ребят, с которыми никто не знал, что делать. Там, в «Лучике», – специалисты, посмотрим, придется ли им по зубам горсточка этих орешков!
Некоторые из новичков были буйными, некоторые – затюканными, но учились все одинаково худо. Однако после экскурсии в скалу Кошачью они перестали выделяться среди аборигенов «Лучика». Мария Тимофеевна не знала, что и думать. Она вообще как-то потерялась, утратила бойцовские качества и командный голос. Вроде и ни к чему грозиться и орать, если все в «Лучике» идет путем, верно? Полюбила директриса сидеть в саду на скамеечке, читать романы, мечтать и дремать. О чем думала она, греясь в ласковых лучах осеннего солнышка? О своей ли незадавшейся личной жизни? О том ли, что вот и красива была в юности, да и сейчас еще очень ничего, а не польстился никто? Или дело в характере? Резка и своенравна она с младых ногтей, а мужики любят хозяйственных тихонь.
О чем мечтала Большая Медведица, когда погружалась в сладкую дремоту, где витала? Но однажды ей не дали вздремнуть – пришел Витя Дорожный и разбудил. Тон мальчика встревожил директрису, а еще пуще напугало сказанное. Он лазил в скалу Кошачью, один? Какое вопиющее безобразие! Что? Клад? Какой клад? Все это фантазии!
Однако пошла за мальчиком. Ей не было страшно, она привыкла к официальному единовластию своему, к всемогуществу. Но когда вступила в проем незаметно для нее раскрывшегося тайного, темного хода – какая-то жуть навалилась. От идущего рядом мальчишки веяло силой и уверенностью, он явно не в первый раз сюда шел, хотя заросли шиповника возле скалы еще более буйно разрослись, скрыли протоптанную дорожку.
– Не бойтесь, – шепнул Витя. – Уже близко...
То, что увидела она, было страшно. Не в сверкающий несметными богатствами чертог вступила Мария Тимофеевна, но в преддверие ада, в зловонный склеп, насыщенный запахом тления и гнили. Камень сочился сукровицей, и в жуткой тишине слышались предсмертные, безнадежные жалобы и стоны. Она не успела вскрикнуть, не успела помыслить о бегстве, не успела рассмотреть существо, поднявшееся им навстречу со своего ложа. Мелькнуло только в зеленоватом полумраке огромное, гибкое тело, тело полукошки-полузмеи, и на оторопевшую директрису уставилась звериная морда, бывшая гнусной пародией на человеческое лицо... На женское лицо. И за секунду до того, как предаться всей душой непостижимому обаянию чудовища, Мария Тимофеевна успела внутренним оком прозреть истинную его сущность, непостижимую и несказанную, невыразимую даже в мыслях.
