Анна и Сергей Литвиновы - В Питер вернутся не все
Слушая Полуянова, оператор напряженно всматривался в обрывок, потом проговорил:
— А что вы от меня-то хотите?
— Возможно, вы узнаете фото, — пояснил Дима, отчасти чувствуя себя идиотом.
— Да что тут можно узнать? — насмешливо хрюкнул Аркадий Петрович. — Ноги чьи-то? Вы меня просите их опознать?
— А почему нет?
— Н-да, беда, коль пироги возьмется печь сапожник…
— Печи#, — ласково поправил журналист.
— Что-о? — надменно переспросил оператор.
Дима кротко пояснил:
— У Крылова в басне «Щука и Кот» говорится: «Беда, коль пироги начнет печи# сапожник…» «Начyет печи#», а не «возьмется печь».
— Вот именно! — ее растерялся Старообрядцев. — Вы разбираетесь в баснях-побасенках, строчите их в свои газетки — ну и продолжайте в том же духе. А расследование убийств оставьте, ради бога, профессионалам.
— Так профессионалов же нет! Вон, даже милиционеры дрыхнуть пошли.
— Ничего, приедем в Москву, там специально обученные люди разберутся. Следователи, прокуроры, опера… А вы тут только улики затаптываете…
— Вам охота в Москве на допросы ходить? — усмехнулся Полуянов.
Оператор не отвечал. Переключил свое внимание на кусочек фото и стал в него всматриваться, скомандовал:
— Чуть дальше от меня! Стоп! — А потом вдруг воскликнул: — Да это ж Вадика брюки! Да, по-моему, Вадика… Он ведь тогда гордился ими. «Мои пасхальные штаны» называл…
— Вадика — значит, Прокопенко?
— Ну да.
— Вы уверены?
— Слушайте, молодой человек! Вы что, издеваетесь? Как я могу по клочку бумажки опознать чьи-то штаны со стопроцентной уверенностью? Кому рассказать — засмеют! Вас — прежде всего.
Дима оставил без внимания выпад оператора. Его подобными булавочными уколами не пронять. Жизнь в России и профессия нарастили ему необходимый слой толстой кожи. На него и с кулаками, и с ножом бросались, и под дулом пистолета Полуянов стоял не раз, и от автоматных очередей улепетывал. Не заденет его ворчание старичка.
Журналист лишь задумчиво протянул:
— Интересно, кому сейчас могла помешать фотография Вадима Дмитриевича?
А Старообрядцева, кажется, пробило на воспоминания:
— Да, точно, Вадика брючата. Он тогда их в Локарно купил… Мы с ним вместе ездили на фестиваль… По-моему, в восемьдесят девятом… или в восемьдесят восьмом… Он на костюм этот льняной, от «Хьюго Босс», почти все свои командировочные просадил. Над ним тогда еще все в делегации смеялись: мог бы пар пять джинсов купить или дубленку, так нет — летний льняной костюм… А Вадик нам отвечал: «Что б вы понимали в шмотках, троглодиты!» И вы знаете, молодой человек, — расчувствовавшийся Аркадий Петрович вдруг смахнул согнутым пальцем внезапно набежавшую слезу, — жизнь показала его правоту… Он ведь те штаны, наверное, лет десять носил, им сносу не было, и вид имели очень даже презентабельный. Что вы хотите, «Босс»! Остальной народ в стране эту марку гора-аздо позже оценил…
Дима же попытался вернуть разговор в нужное ему русло и повторил:
— Все-таки я не понимаю, кому сейчас в срочном порядке потребовалось уничтожать фото Прокопенко?
— Может, тут дело не в нем, а в том, кто был изображен с ним рядом? — весьма прозорливо заметил оператор.
— Фотография давняя, — молвил репортер, — наверное, середины девяностых годов. Возможно, там проводница наша была изображена?
Дима понял, что проговорился, выдал, так сказать, тайну следствия, лишь когда Старообрядцев удивился:
— А она-то здесь при чем?
Сказавши «а», следовало говорить и «б». Да и седовласый оператор тогда начнет ему доверять еще больше. Поэтому Дима пересказал краткими штрихами историю, что поведала ему железнодорожница.
— Вот как… — задумчиво протянул Аркадий Петрович. — Да, Вадик всегда был ловеласом. То-то я смотрю: мне личность проводницы вроде бы знакома… Но как же она постарела! Хотя, наверное, не меньше меня. А хотите я вам, услуга за услугу, расскажу про Елисея нашего, Ковтуна?
Старообрядцев достал еще одну сигаретку «Суперслим».
— Естественно, хочу.
— Вы знаете, что он — наркоман?
— Вот как? Честно говоря, я по нему не заметил.
— И тем не менее.
— А вы откуда знаете?
— Молодой человек, — с высокомерным оттенком заметил оператор, — пора бы вам уже понять, что кино — как коммуналка. Все про всех знают все.
— Знают-то знают, а вычислить, кто убийца, не могут, — буркнул, словно про себя, журналист. — Ладно, давайте рассказывайте.
И Аркадий Петрович описал ему, в общих чертах, историю жизни линейного продюсера. Потом добавил:
— Папаня Ковтуна поручил Вадику Прокопенко в буквальном смысле надзирать за сынулей. Прямо-таки выступить в роли няньки. А Елисей в Питере сорвался. Опять подсел на, как вы, молодые, говорите, герыч. Мало того: Прокопенко гостиничный номер наркоши обыскал и обнаружил там наркотик. Много наркотика. Граммов не меньше двухсот. Естественно, Вадик сие дьявольское зелье изъял. При себе держал. Советовался еще с товарищами, как ему поступить: то ли Ковтуну-старшему конфискат отдать, то ли сразу в милицию. Боялся, что его на вокзале в Ленинграде засекут: собачка какая-нибудь ученая его вещички обнюхает, и пиши пропало: хранение наркотика в особо крупных размерах. Но в конце концов решился все-таки везти героин в Белокаменную. А то неудобно перед папашей: тот все-таки ему на фильм денег дал, да и лично, на карман, подсыпал… В милицию после такого не побежишь.
— А вы-то откуда это знаете? — искренне удивился новоявленный сыщик. — Прокопенко вам рассказать не мог. У вас, по-моему, с ним контры?
— Молодой человек, повторяю вам еще раз: кино — большая коммуналка.
— И все-таки: кто рассказал?
— Не важно.
— Ладно, не хотите говорить — не надо.
«И я тебе тоже не скажу, — подумал Дима, — что я понял, зачем Ковтун просил проводницу открыть купе убиенного Прокопенко: хотел свой порошок выручить. Что ж, обратиться в такой ситуации к железнодорожнице — поступок, достойный наркомана… А еще, кажется, становится ясно, какого рода разговор линейного продюсера подслушала Царева. Вероятней всего, Елисей говорил со своим дилером. Тот, видимо, поручал ему в Питер посылочку доставить, а Ковтун не справился. Было от чего последнему запаниковать — да и начать убивать тоже…»
На вслух журналист произнес:
— Если наркоман режиссера убил, почему ж он тогда порошок свой у того не забрал?
— Откуда вы знаете, что НЕ забрал? Вы что, после убийства в вещах Вадика рылись? Героин у него видели?
— Да нет…
— Так, может, наркоман свое зелье после убийства успел стащить, а?
Репортер пожал плечами и перевел разговор на другую тему.
— Знаете, — молвил он, — у меня идея одна появилась… Но мне нужен помощник. Придете на помощь следствию?
— Тоже мне, следствие! — фыркнул Аркадий Петрович. — Привал дилетантов.
— Значит, не поможете?
— Говорите, что вы хотите сделать, а я посмотрю.
Глава шестая
Мы знакомы с ним… Да что там говорить! Практически всю нашу жизнь знакомы. Впервые судьба нас с Прокопенко свела в одна тысяча девятьсот семьдесят шестом году. Получается, больше тридцати лет назад. Он тогда говорил о себе словами Маяковского: «Мир огромив мощью голоса, иду — красивый, двадцатидвухлетний». А мне Вадик виделся тогда, простите, сосунком. Тем более, что ему двадцати двух-то даже и не было. Дьявольски красивый мальчик с румянцем во всю щеку, с наивными, широко раззявленными глазками и юношескими редкими мягкими волосиками на месте усов, которые он постоянно пытался теребить и подкручивать. Конечно, самомнение у него было высочайшее. Он ни секунды не сомневался, что заткнет за пояс и Вайду, и Куросаву, и Бергмана. Не говоря уж о Тарковском.
Однако, что там говорить, основания высоко ставить собственную юную персону у Вадика имелись. Не всякий даже бесспорный талант поступит на режиссерский факультет ВГИКа сразу после школы, с первой же попытки. От армии он отмазался, хоть это тогда не было еще в нашем отечестве широко принято, — талантливо просимулировал какую-то смертельную болезнь и был комиссован вчистую, при том, что здоровьем отличался отменным. Великолепная память, быстрота реакции, умение учиться и, главное, очевидный талант ярко выделяли его даже на фоне непростых однокурсников. Во всяком случае, его мастер в нем души не чаял. И когда пришла пора снимать дипломный фильм, прокопенковский руководитель курса обратился именно ко мне, чтобы я помог Вадику, причем не только операторской работой, но и советами. Конечно, снимать студенческий дипломный фильм — совершенно не мой уровень, но мастеру отказывать мне было неловко: он много сделал и для советского кино, и (что в данном случае сыграло главную роль) для меня лично. И я скрепя сердце согласился.
