Наталья Солнцева - Часы королевского астролога
А вот песочные часы она не уберегла. Во дворце всюду чужие глаза и уши. Кто-то из фрейлин или придворных дам узнал о тайнике и похитил вещицу. Или Марго в суматохе сама обронила часы. Как когда-то Руджиери… У нее совершенно вылетели из головы эти часы. Как будто их и не было. Варфоломеевская ночь все перемешала. При виде мертвых тел, которыми были завалены коридоры Лувра, что угодно забудешь…
И все же главный замысел королевы-матери сорвался – Генрих Наваррский остался жив. Правда, он находился под домашним арестом и перешел в католичество. Ха-ха! Как бы не так! Наглец просто оставил всех в дураках – с помощью сумасбродки Маргариты. Ну ее-то легко будет уломать развестись.
Екатерина Медичи ошиблась.
У дочери хватило мужества отказаться от развода и пойти против воли семьи. Она с ними поквиталась – осталась женой пленника.
Напрасно Екатерина обещала Марго устроить свадьбу с лотарингским принцем. Зачем? Ведь он уже женат, она замужем.
– Я тогда подчинилась вам, а теперь останусь с Генрихом, – заявила новоиспеченная королева Наваррская. – Между нами нет любви, и это к лучшему. Нам не придется лицемерить.
С тех пор много воды утекло. Маргарита и Генрих жили то вместе, то порознь, не стесняя свободы друг друга. Их брак, основанный на расчете, был бездетным. Когда умер последний из Валуа, французский трон достался «великому замарахе». Он в очередной раз стал католиком. «Париж стоит мессы!» Это выражение приписывают Генриху де Бурбону, мастеру компромиссов.
Королю был нужен наследник. Маргарита согласилась на развод, а Генрих затеял сватовство к Марии Медичи, дочери герцога Тосканского.
Вторая жена короля была хороша собой, хотя и слегка полновата. Свадьбу отпраздновали торжественно. Итальянка Мария любила представления театра масок, а Тристано Мартинелли привез в Париж молодую талантливую труппу. Спектакли разыгрывали прямо в Лувре, привлекая к участию благородных дам и кавалеров. Это отвлекало королеву от невеселых мыслей.
Грубость, безалаберность и распущенность при Генрихе IV достигли апогея. Ко двору допускали любого мало-мальски прилично одетого человека. Король обожал игру и спускал десятки тысяч пистолей – благо приданое Марии позволяло. Дворец походил на дом терпимости. В блуде Генрих не отставал от своих подданных. Он влюблялся и воевал. Воевал и влюблялся…
Между тем песочные часы Руджиери продолжали жить собственной жизнью. Порой люди заблуждаются, думая, будто они владеют вещами. Существуют вещи, которые владеют людьми…
Москва. Наше время
У Феоктистова весь день было скверное настроение. Болели почки. Холод и затянутое облаками небо раздражали. Весна запаздывала. Ему и так нелегко таскать тучное тело, а тут еще сто одежек! Он с наслаждением облачился бы в просторную пижаму из хлопка, развалился на удобном диване… А надо сидеть в душном кабинете, заниматься опостылевшими бумагами, выслушивать лепет бестолковых служащих.
Его бросало в жар, на лбу и над верхней губой выступали капельки пота. Секретарша робко напомнила:
– Пора пить лекарство, Игорь Владимирович.
– Без тебя знаю! – рявкнул тот. – Где Таврин?
– Я ему сообщила, что вы ждете. Он едет.
– Сделай мне кофейку покрепче.
– Так вам же…
– Иди и выполняй, – отчеканил господин Феоктистов, борясь с желанием запустить в голенастую девицу бронзовой подставкой для карандашей.
Та юркнула за дверь, что-то забубнила по внутренней связи.
«Я живу в окружении подхалимов и стервятников, – подумал он. – Одни ждут подачек, другие – момента моей слабости. Я никому не могу довериться, кроме, пожалуй, Таврина. Какие радости мне остались? Прощальная улыбка любви, которой я не знал? Или вожделенное обладание восхитительной, загадочной женщиной… Магда, Магда! Ты меня измучила!»
Секретарша принесла двойной кофе без сахара, лимон и воду в стакане.
– Чертовы лекарства… – проворчал толстяк, отправляя в рот капсулу. – Чертово тело! Почему эта рыхлая жирная туша перестала мне подчиняться?
Он махнул девице рукой:
– Ступай! Что уставилась?
– Таврин в приемной. Позвать?
Феоктистов выругался про себя, кивнул.
– Зови быстрее!
Начальник службы безопасности тоже раздражал его – своей бодростью, свежим цветом лица, отсутствием отеков и мешков под глазами, развитыми мышцами и, главное, молодостью. Тридцать пять лет! Игорь Владимирович охотно поменялся бы с ним – деньги на возраст. Жаль, что сие невозможно. Как невозможно пока обходиться без этого молодого цветущего мужчины.
– Давай говори – что там ее муженек? Явился не запылился? Она ему простила?
Таврин пожал накачанными плечами.
– Бог велел прощать.
– Он один летал в Венецию?
– Похоже, один.
– Похоже… Ты должен точно знать!
– У меня полно других обязанностей, – мягко возразил тот. – Я не могу следовать по пятам за господином Глебовым. А других вы запретили привлекать.
Толстяк хлопнул потной ладонью по столу.
– Запретил! Это дело сугубо конфиденциальное! Только ты и я, понял?
– Как не понять.
– Ну, есть новости?
– Мужик вокруг нее увивается. Слоняется под ее домом, в окна заглядывает. У нее машина – синий «Пежо». Она по магазинам поехала, а он следом увязался, на такси. Я его принял за частного детектива. Подумал, Глебов развод затеял, собирает компромат на жену.
– Если бы так! – с сердцем вымолвил Феоктистов. – Этот выскочка ее не достоин! Такая женщина особого поклонения заслуживает.
– Вынужден вас огорчить, то был не детектив.
– А кто?
– Казаринов, художник по рекламе, бывший однокурсник Магды.
Игорь Владимирович шумно вздохнул, сплел пухлые пальцы. Дорогой перстень с изумрудом утонул в пышной плоти. Его уже нельзя снять – только распилить.
– У них был роман?
– Неразделенная любовь. Казаринов души не чаял в Левашовой, а она не отвечала взаимностью. Должно быть, весна пробудила в художнике прежнюю привязанность. Чувства вспыхнули, и он не утерпел, поддался соблазну хотя бы издалека видеть предмет своего обожания. Кстати, он женат.
Выкаченные глаза Феоктистова налились кровью:
– И что? Вот так издалека и вздыхает? Не подходит к ней?
– Насколько мне удалось узнать, нет.
– Опасный соперник?
Таврин деликатно рассмеялся:
– Ничуть. Долговязый, нескладный, одет кое-как и едва сводит концы с концами.
Босса не успокоили его слова.
– Талантлив? Женщины падки на творческих личностей, их хлебом не корми, дай приголубить нищего гения. Великий Булгаков в «Мастере и Маргарите» достоверно отобразил сей феномен.
– Казаринова гением не назовешь. Малюет разные этикетки, иногда делает иллюстрации к детским книжкам. На досуге пишет слащавые пейзажи.
– Пасторали… – кивнул Феоктистов. Его второй подбородок всколыхнулся. – Лужок, зеленая роща вдали, пасущиеся коровки и веселый пастушок воркует с милой пастушкой.
– Вроде того.
Толстяк сердито засопел, нахмурился.
– Каковы мои перспективы, дорогой Гриша?
Перед этим Таврин заезжал на Востряковское кладбище. Жена Глебова изредка наведывалась на могилу родителей, проводила там час или больше. Весной люди обычно приводят захоронения в порядок. Работники кладбища знали дочь Левашовых по щедрой оплате за оказанные услуги. «Случайная встреча» между крестов и памятников – не лучший вариант, но хоть что-то. Важно сделать первый шаг, а дальше видно будет.
– Магда Филипповна скоро посетит усопших родителей, – сказал он. – В годовщину их гибели. Не желаете ли присоединиться?
Господин Феоктистов беззвучно, как рыба, раскрыл рот и воззрился на начальника службы безопасности.
– Ты рехнулся, Гриша? Нарочно злишь меня?
– Кладбище – подходящее место для свидания, – как ни в чем не бывало заявил тот. – Я обрисую вам все выгоды…
Глава 15
Борисов, который относился к Астре, как к дочери, не смог ей отказать. За годы работы на ее отца он привык к семье Ельцовых и считал своим долгом оказывать помощь в любой затруднительной ситуации, но на сей раз просьба молодой женщины повергла его в шок.
– Вы предлагаете мне проникнуть в чужую квартиру, где лежит труп суточной давности? – изумленно переспросил он. – А если там уже побывали криминалисты? И вообще, откуда вам о нем известно?
– Мне ничего достоверно не известно, – смутилась та. – Просто я подумала, что, если там лежит мертвая женщина, кто-то же должен сообщить в милицию. Вдруг она и правда там… Тогда вы сделаете анонимный звонок…
Они сидели в кафе. Борисов заказал себе сок, Астре – мартини со льдом. Он помнил ее совсем юной и с каждой встречей отмечал, как меняется ее внешность: фигура стала более тонкой, черты лица приобрели выразительность, глаза – темную глубину. Слегка вьющиеся от природы волосы она теперь причесывала на прямой пробор, непослушные кудряшки у висков красиво обрамляли лицо. Губы, едва тронутые помадой, блестели. Да, она похорошела…
