Елена Михалкова - Алмазный эндшпиль
– Правильно, – поддержал Сема. – Пока все не закончится, отправляйся куда-нибудь к тете.
– У меня нет тети.
– Тогда к дяде, – посоветовал Дворкин. – Выбери себе любого воспитанного дядю с хорошим образованием и отправляйся к нему. Подождешь, пока про нас с Моней напишут в газетах – тогда вернешься. Верман, я прав?
– Вы так правы, как Папа Римский. Все, дети, собирайте вещи – и в дорогу!
Сема поднялся и встал рядом с Моней, выжидательно глядя на Майю. Они уже все решили и никак не могли понять, почему она сидит на табуретке.
– Никуда. Я. Не. Поеду, – раздельно сказала Майя.
– Что такое? – удивился Дворкин.
– Я останусь с вами.
– Марецкая, ты что? – заволновался Моня. – Ты мне это перестань! Ты, пожалуйста, не строй из себя Зою Космодемьянскую и Александра Матросова ни вместе, ни по отдельности! Верман промахнулся, значит, Верман ответит за свои дела. Но я не позволю, чтобы какая-то глупая женщина во цвете лет сделала еще один дурной поступок…
Он мог бы долго распинаться, но Майя оборвала его.
– Ша, Моня! – твердо сказала она.
Моня от изумления сел.
– Моня, я слушала ваших слов целый год, теперь вы будете слушать моих, – продолжала Майя, выпрямившись и выпятив подбородок. – Вы долго насиловали мой слух и пытали нервы. Настала моя очередь. Если вы хотите думать, что Марецкая оставит вас без своей компании, то можете думать так, я вам не запрещаю. Разве можно запретить Моне Верману думать глупости? Да за ради бога! Но я сейчас соберу инструмент и завтра выйду на работу как обычно. И буду здесь все время, пока открыт салон «Афродита»!
Она встала и прошла в «аквариум», надменно цокая каблучками.
– И ничуть не похоже, – проворчал ей вслед Верман. – Что за глупое выражение «слушать ваших слов»? Яков, а ты что смотришь на нее влюбленными глазами?! Или ты не видишь, как она передразнивает нашего чистого русского языка?!
Майя принялась разбирать инструменты, чтобы занять руки. Из салона доносилось бормотание, к которому она старалась не прислушиваться. «Ах, Моня, Моня! Как же вы могли так заиграться, чтобы не разобрать, кто перед вами: невзыскательная девчонка или расчетливая женщина».
Конечно, Верман смошенничал, глупо скрывать от самой себя очевидный факт. Но еще глупее было бы скрывать, что она привязана к старому пройдохе. И не только к нему, но и к интеллигентному Семе, и к несдержанному Яшке…
«Привязана – многозначительное слово, – с грустной усмешкой подумала Майя. – Но скажи: не будь твоего долга перед Моней, ты бы сейчас уехала? Или осталась с этими двумя хитрецами, ставшими жертвами собственной хитрости?»
Ответить честно на этот вопрос Марецкая не успела, потому что ей вдруг открылась очевидная истина. Да ведь Алина появилась в их салоне не случайно! Зачем подруге Николая Хрящевского отдавать ценную вещь его конкурентам? Она могла бы выбрать любого из его ювелиров для такой пустяковой работы. И этот маскарад с одеждой…
«Моня прав – ты действительно глупая женщина, Марецкая, – сказала себе Майя. – Ясно же, что маскарад не был случайностью! Вермана спровоцировали, и он поддался на провокацию. Все это задумал Хрящ, спланировал, чтобы в итоге подставить Амана Купцова. Ему требовалось лишь, чтобы Моня схватил наживку! И Верман не смог пройти мимо. Восемь превосходных бриллиантов, а в дополнение к ним недалекая клиентка, которая никогда не распознает, что ей подсунули… Искушение оказалось слишком велико, и Моня не устоял».
Майя обернулась к троим мужчинам. Они все еще вполголоса обсуждали что-то, склонившись друг к другу.
«Яшка тоже никуда не уйдет, – поняла она. – Как бы ни прогонял его Моня, он останется. Но чем может пригодиться наш рыжий оболтус? Совсем ведь мальчишка, и Верман прав: ему бы нужно держаться подальше от всей этой истории…»
«А ты сама разве можешь пригодиться? – спросил ее внутренний голос. – Думаешь, от тебя толку больше, чем от Яши? Тебе потребовалось полчаса, чтобы догадаться о том, что Яшке было ясно с первой же минуты!»
«Все равно никуда не поеду, – упрямо сказала Майя. – Их нельзя сейчас оставлять».
Внутренний голос только вздохнул.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
На чердаке было грязно и пахло пылью. Старая крыша протекала, ее чинили, она протекала снова, и на полу виднелись мокрые разводы: свидетельство поражения работников ЖЭКа в борьбе со стихией.
Но человек, сидевший у чердачного окна, не был озабочен комфортностью окружающей обстановки. Он нес вахту на чердаке уже три дня, и за это время успел свыкнуться с темным, пыльным, замусоренным пространством.
Он опасался, что ему придется прогонять бомжей – свидетелей, которые могут потом сболтнуть лишнего. Но помещение, куда он пробрался без всяких сложностей, оказалось безлюдным. «Вот и хорошо, – подумал он, обустраивая наблюдательный пункт. – Зачем дополнительные проблемы?»
Бинокль, еда, спецпакеты в рюкзаке и сменная одежда – чтобы он ни у кого не вызывал подозрения, когда будет выбираться отсюда. Для случайно забежавших любопытных подростков или влюбленных парочек у него была заготовлена простая и убедительная легенда. Но один взгляд на его униформу и стоявшую рядом треногу непонятного назначения должен был убедить визитеров, что здесь ведутся измерительные работы.
Однако легенда не понадобилась – никто не покушался на его уединение, кроме крыс. И еще голубей, громогласно воркующих под козырьком крыши. Поначалу их гуление раздражало его, потом он привык.
Если бы этого человека увидела бывшая учительница русского языка и литературы, ныне пенсионерка Валентина Козырева, она опознала бы в нем того наглого журналиста-прохиндея, что выпытывал у нее подробности смерти непутевого Кешки. Если бы он встретился Антону Белову, тот узнал бы «сержанта Спиридонова».
А вот Вера Воронцова не узнала бы. И сказала бы, что этого человека она никогда прежде не встречала.
Зато Игорь узнал Веру. За пару дней наблюдений он выяснил, какие жильцы занимают обе квартиры на пятом этаже, и сделал кое-какие выводы.
И в двадцать пятой, и в двадцать шестой жили бабы. Это подтверждало его предположение о том, что перевозчик укрылся у любовницы или бывшей подружки.
Первая оказалась высокой, коротко стриженной черноволосой женщиной, за которой он с удовольствием наблюдал, когда рано утром она вышагивала на каблучках по двору – стройная, грациозная, будто лошадка с подрезанной гривой. Вечером она возвращалась в одно и то же время, и в руках у нее ничего не было, кроме обычной женской сумки. Упрямое лицо с четкой линией скул и выдающимся вперед подбородком, яркие синие глаза, подчеркнутые короткой стрижкой… «Хороша бабенка, – оценил Игорь. – Резвая».
Вторая оказалась ему знакома. Это ее он видел на лестнице, когда шел по следам «убитого» курьера. Тощая, сутулая, похожая на белобрысую воблу. Каждый раз, возвращаясь с работы, она тащила тяжелые пакеты. Что в них? Продукты? Лекарства? В одном он был уверен: вобле одной столько не сожрать. Она приносит для себя – и для кого-то еще.
На третий день Игорь спустился во двор и аккуратно разговорил одного из местных старикашек, прогуливавшего пуделя. Услышав, что «Вера с пятого – врач, золотые руки», он понял, что наблюдение можно сворачивать. Он узнал все, что требовалось.
«А ты не дурак, перевозчик… Нашел себе бабу страшную, никому не нужную, чтобы заботилась о тебе и кашки с супчиками варила. Еще и врачиха! Понятно, почему ты затаился у нее на хате – тут тебе и укрытие, тут тебе и лечение… Подожди, мы еще поглядим, кто кого вылечит».
Игорь Савушкин первые пять лет своей жизни провел в детском доме. Мать его была пьянчужкой в Саранске и успела родить четверых детей и всех отдать на попечение государства, прежде чем очередной собутыльник в пьяной ссоре убил ее ударом кулака в висок.
На шестом году в жизни Игоря произошли перемены. За ним приехала тетя Лена, родная сестра его покойной матери. Хмурая коренастая женщина со сросшимися бровями оглядела тощего, как килька, Игоря, словно оценивала выставленную на продажу рыбу, вздохнула и подписала все необходимые бумаги. Племянник не пришелся ей по душе, но врач определенно сказал, что своих детей у Лены не будет. «Худое семя, чахлое, – думала женщина, ведя мальчишку домой по пыльным улицам. – Но все ж лучше, чем ничего».
У Елены Савушкиной были свои понятия о том, что подобает порядочной женщине, а подобало ей иметь мужа и ребенка. Муж для Лены не нашелся, а вот ребенка она смогла себе устроить. И, таким образом, высоко поднялась в своих глазах.
О том, что про этого же ребенка, бывшего ей родным по крови, она благополучно забыла на пять лет, Савушкина никогда не задумывалась.
Лена так и не смогла полюбить племянника. Если бы мальчик был ласковым, то она бы оттаяла, но Игорь был хитрым, изворотливым, злобным крысенком, который отлично умел кусаться, прятаться и убегать. Эти умения он отточил в предыдущей детдомовской жизни до совершенства. Он крал еду, сбегал из дома на несколько дней, и Лена пару раз всерьез задумывалась о том, чтобы вернуть племянника обратно. Останавливал ее лишь страх перед осуждением соседей.
