Сан-Антонио - Причёсывая жирафу
Он задумался.
- Хорошо, я буду сопровождать тебя, - проговорил он в порыве горячей дружбы. - Мы доставим себе удовольствие утром. Я прошу у тебя только десять секунд, чтобы пойти к Медору и дать ему сахару.
11
По дороге я рассказал ему о деле Градос. Его Величеству не понравился мой рассказ.
- Видишь, какова жизнь, - вздохнул он. - Ищут вора картин, а находят торговцев наркотиками: это как Генрих IV на вокзале Аустерлиц: ты ждешь грущи, а появляются боши.
Турин почти пуст. Это как раз то время ночи, когда те, кто возвращаются домой, встречаются с теми, которым рано выходить на работу... И те и другие падают от недосыпания...
Темнота так же плотна, как испанское вино. Несколько капель дождя упало на асфальт.
- Видишь, - пробормотал Беру, - если у тебя есть порок, ты за него платишь. Каприз мадам Кабеллабурна, ее шофер, Градос, другой парень, о котором ты говоришь, и его мышка, если бы они были нормальными, то в настоящий момент они были бы живы.
- Да, но время относительно! - вздохнул я. - Человеческая жизнь так коротка, Толстяк! Так ненадежна!
- Я дам тебе посмотреть на мою... если она ненадежна, - возмутился булимик.
Наши шаги гулко раздавались по пустой улице.
- Разве ты не чувствуешь, до какой степени настоящее мимолетно, Берурье Александр-Бенуа? Ты не ужасаешься при мысли, что каждая секунда промелькает раньше, чем ты сумеешь ее прочувствовать?
- Ты в настоящий момент занимаешься тем, что декальцинируешь свой мозг, - изрек Скромный. - Настоящее - это не секунды, которые мелькают, Сан-Антонио, ты здорово ошибаешься. Настоящее - в том, что ты жив и хорошо себя чувствуешь в своей шкуру и что есть... другая половина человечества.
Убедительно, а? Это разговор двух французских фликов в конце ночи на улицах Турина. Беру, в своем роде, это думающее животное.
- Барнаби был здесь, - сказал он мне, указывая на низкую дверь в облупившемся фасаде дома.
Я осмотрел окна. Они были темны, как намерения садиста. Надо войти в этот дом.
Я достал свой "сезам" и начал работать над замком.
Мы проникли в прохладное место, в котором пахло салом, вином и макаронами.
Я включил свой карманный фонарик и в его свете обнаружил, что мы находимся в складе лавочника. Бочки и фляги с вином, коробки, круги сыра, бутылки с оливковым маслом заполняли низкое помещение.
Я продолжал осмотр и обнаружил другую дверь. Перед нашим взором открылся еще один склад. Огромные окорока ветчины и сосиски были привязаны к потолку. Огромное количество соленых сардинок и селедок занимало это помещение.
- Это пещера Люстикрю! - пошутил я и осторожно чиркнул несколько спичек, так как у меня много ума.
Треть следующего подвала была занята картофелем. Огромная куча поднималась до самых потолочных балок.
Его Величество поставил ногу на одну из картофелин, выбранную случайно. Он покачнулся и упал, а картофель стал осыпаться. Большая куча, богатая крахмалом, из семейства пасленовых, употребление которых распространено во Франции, стала разваливаться под тяжестью увальня. Это падение открыло черную вещь, спрятанную среди картофеля. Вещь, о которой я говорю, имела вид ящика с закругленной крышкой - футляр от кларнета.
- Признайтесь, что мне здорово везет! - торжествовал Храбрец. - То, что я не чую носом, я нахожу при помощи ягодиц: это признак упадка, не так ли?
Я открыл футляр: он очень легко открывался.
Поднимая крышку, я был готов к худшему. И что же я увидел... аккуратно уложенное на подстилку из бархата цвета синего южного моря... Догадайтесь. Вы не угадали? Противное меня бы унизило. Ну, сделайте усилие. Нет?
Итак, в футляре для кларнета лежал - кларнет! Я его вынул, осмотрел, подул в него... Это кларнет. Была только одна интересная деталь: он весил очень много, гораздо больше, чем обыкновенный кларнет. Меня осенила идея, и я стал кончиком ножа скоблить инструмент. Это платина! Кларнет из платины... Парни, я не знаю, отдаете ли вы себе отчет о стоимости этого предмета?
Мы стали нервничать и шарить среди картофеля. Наши труды не пропали даром: одна флейта и один кларнет из платины, золотая гармоника и гадикон-бас из массивного серебра!
Сокровища Али-Бабы!
- Посмотри, - усмехнулся Беру, - он неплохо живет, наш Барнаби.
Только он выговорил эти слова, как отворилась дверь.
На пороге стояло существо весьма необыкновенное. Человек, о котором идет речь, был, вероятно, не моложе ста лет. Во рту у него оставалось лишь два зуба. Белые гальские усы располагались под носом, похожим на обесцвеченную землянику. На нем была ночная рубашка и колпак, а в руках он держал ружье, похожее на тромбон.
Он задергался при виде нас и стал издавать звуки, похожие на верблюжьи. Он говорил на непонятном языке и прицелился в Беру. Толстяк стал приближаться к нему, забавляясь как караван верблюдов.
Тогда старый хрен спустил курок, мушкетон выстрелил, и на его руку посыпался порох. Его крики удвоились. У него начали гореть усы, и мы воспользовались имеющейся здесь минеральной водой, чтобы погасить пожар.
Кончилось тем, что "несчастный случай" был ликвидирован, как сказал Беру.
Одна сторона усов сгорела, но с другой стороны ничего не пострадало.
- Этого ему будет достаточно, чтобы сфотографироваться в профиль, шутил Толстяк.
Я пытался расспросить старика, но он находился в шоке и что-то бессвязно бормотал. Потом появилась толстая матрона, в двенадцать тонн весом, тоже с гальскими усами, с глазами-точками и голыми ногами, более волосатыми, чем у гориллы.
Она присоединила свои крики к крикам своего папаши, так как она была его старшей дочерью.
Я спрятал платиновый кларнет обратно в футляр и сказал Толстяку, что надо убираться отсюда.
Мы быстро смылись.
Крики раздавались теперь по всему кварталу, и если мы не поспеем, то будем сбиты человеческим потоком, на самом деле совсем бесчеловеческим.
- Куда мы идем? - спросил Берурье, труся около меня.
Погода была прекрасной, мы совершенно не задыхались, и ноги сами несли нас, так как дела шли прекрасно.
- В цирк Барнаби, Толстяк!
Заря медленно разгоралась. Начиналось утро понедельника. Воздух был грязно-серый, цвета фабричного дыма.
- Я начинаю пресыщаться этой страной, - заявил Беру, когда мы пришли на площадь, на которой располагался цирк. - Но куда ты идешь?
Да, куда я иду?.. Сказать "доброе утро" нашему дорогому патрону, только и всего.
Барнаби проснулся, подпрыгнув на кровати: этот аттракцион принес ему много бы золота (если я могу так выражаться после нашего открытия).
Мадам была в ночной рубашке, почти прозрачной, фиолетовых тонов с черными кружевами. Ее кукольная шевелюра была вся в бигуди. Видя ее без косметики, можно сказать, на что она похожа: на кусок растопленного сала. Месье тоже подурнел в своей черной с белыми полосами пижаме. Можно сказать: толстая зебра, окрашенная наоборот. Негативное изображение жирафа.
Пара совершенно отупела при виде меня.
- Что случилось? - спросил Барнаби, срочно сунув руку в ширинку своих пижамных брюк, чтобы навести немного порядка в месте, по сравнению с которым леса Амазонки похожи на лужайки Гайд Парка.
- А то, что вы достаточно поиграли, Барнаби, - ответил я. - Теперь с этим покончено и тебе нужно все выложить, дружок.
Он немедленно взорвался.
- Что я должен выкладывать?! Что ты тут такое рассказываешь, мошка?
Я дважды рванул его к себе, он закачался, опрокинулся на свою толстую Лолиту, и оба они оказались на ковре с задранными кверху ногами.
Зрелище было забавное. Беру и я успели отдать себе отчет, насколько оно было прекрасно, грандиозно, великолепно. Мы аплодировали.
Обозленный Барнаби вскочил, чтобы наброситься на меня.
- Ах ты, выродок! - завопил он. - Бродяга! Прощелыга! И ты посмел... Ты посмел!
Чтобы его сразу утихомирить, я достал из заднего кармана штанов платиновый кларнет.
- Хочешь, чтобы я сыграл тебе небольшую арию на этом платиновом инструменте?
Он замолчал, замер, перестал дышать, думать, настаивать.
- Но ведь это твой инструмент! - воскликнула Лолита, которая еще не пришла в себя после происшествия с Мугуэт в ночной коробке.
Лед, попавший за вырез платья, вызвал у нее насморк, и теперь она говорила в нос.
Барнаби стремительно закачал головой.
- Кажется так, - произнес он.
- Ты видишь, толстый свин, - продолжал я, - твоя торговля обнаружена. Тебе мало было торговли наркотиками, так ты еще пристроился к драгоценным металлам! Мне кажется, что ты будешь вынужден заплатить за это. И дорого заплатить!
Он побледнел.
- Я дам вам, сколько вы захотите, - нерешительно пролепетал он.
- Я - флик, - сказал я. - И булимик - тоже. Нас поместили в твой бордель, чтобы наблюдать за ним.
Барнаби начал подозрительно двигать руку в направлении ящика комода.
- Не двигайся, или я тебя съем! - угрожающе проговорил Беру.
