Валентина Демьянова - Страсти по Веласкесу
В общем, я вспомнила про Герасима и тут же принялась ему названивать. В конце концов, сколько времени прошло, а от него ни звука.
Герасим оказался на месте, и, судя по доносившимся из трубки смешкам, он снова был не один. И настроение у него было замечательным, правда, только до того момента, когда он понял, кто его беспокоит.
Мой приятель стразу впал в уныние и с тяжелым вздохом пробурчал:
— А, это ты…
— А кто ж еще? — удивилась я. — От Лизаветы новости есть?
— Откуда?
— Помнится, ты собирался обзвонить ее друзей!..
— Звонил кое-кому… Никто Лизку последнее время не видел. Как в воду канула! Вообще-то это на нее не похоже… Она девушка общительная и все время кому-нибудь надоедает…
— Тем более! Не понимаю я тебя, Герасим! Исчезла твоя подружка, а тебе и дела нет! Ну разве так можно?
— Ничего, никуда не денется! Пройдет неделька, и она снова объявится.
— Что ж, тебе видней. В конце концов, мне до нее дела нет. Сам разбирайся со своими женщинами. А для меня что-нибудь сделал? — поинтересовалась я.
— Нет. Времени не было, — неохотно признался Герасим и тяжко вздохнул.
— И чем же полезным ты был занят? — с ехидством поинтересовалась я.
— Так, кой-какие дела были… срочные, — невнятно промычал Гера.
— А моя просьба, значит, к таковым отношение не имеет? — допытывалась я, решив не отставать до тех пор, пока у него не проснется совесть.
— Ну почему же?.. Этим я тоже занимаюсь, но тут некоторые сложности возникли, — неубедительно соврал он, вероятно, в надежде, что я все же отстану.
— Ясненько, — протянула я.
— Ты обиделась? Брось, Анька, не бери в голову. Рассосется тут кой-чего, и я все быстренько сделаю. Ты ж меня знаешь: результат гарантирован, — зачастил он.
— И когда можно ждать результата?
Гере такая постановка вопроса явно не понравилась. Он сердито засопел в трубку, придумывая, что бы такого пообещать, но не придумал ничего толковей, чем брякнуть:
— Будет ясность, сразу позвоню.
Понимая, что это совсем не то, что я хотела от него услышать, он попытался перевести разговор в другое русло:
— Да бог с ним, ты лучше скажи, твои-то дела как? Движутся?
Подхалимские нотки в голосе друга меня не обманули, но и идти на открытый конфликт мне сейчас не хотелось.
— Твоими молитвами, — усмехнулась я.
— Неужели картину нашла? — насторожился Гера.
— Почти, — внаглую соврала я. Пусть знает, что незаменимых нет, и я вполне могу обойтись и без его помощи!
— Да ты что? — восхищенно ахнул Гера. — Ну, ты, Анька, молоток!
Похвала приятеля прозвучала так искренне, что лед в моем сердце растаял в мгновение ока. Меня в жизни хвалили не часто, и отчасти потому, что и хвалить-то особенно было некому. Из-за этого, наверное, я была так рада всякому доброму слову. Расчувствовавшись, я не удержалась и похвастала:
— Я тут такие старые документы откопала — закачаешься! Целый архив!
— Действительно архив? Самый настоящий? — недоверчиво переспросил Гера.
— Именно! С его помощью картину найти — не проблема.
Заявление было, мягко говоря, очень смелым, но я уже завелась, и сама начала верить, что именно так все и обстоит.
— Я привезла только половину документов, но даже этого мне за глаза хватит. Там такие факты приведены, такие… — захлебывалась я от восторга.
— Где нашла? — перебил меня Гера, неожиданно проявляя живой интерес к ходу поисков.
— Да рядом совсем. В дачном поселке под Москвой.
Подробно рассказав о Вере Геннадиевне, даче, ящиках с документами, и получив в ответ от Геры миллион пожеланий удачи, я, очень довольная, положила трубку и улыбнулась. Несмотря на то, что реальных результатов беседа не принесла, чувствовала я себя превосходно. Объяснение было простым: настоящих друзей у меня мало. Знакомых, с которыми я общаюсь очень охотно и по самым разным поводам, — полно, в друзей всего двое: Дарья и Герасим. Им я верю безоговорочно, очень дорожу их дружбой и бываю искренне благодарна за любое проявление их доброго отношения ко мне.
Неожиданно заверещал телефон. Не успела снять трубку, как услышала раздраженный голос той самой Дарьи, о которой только что думала с таким теплом:
— Послушай, это просто невыносимо! С кем ты столько времени болтаешь? Передохнула бы! К тебе, знаешь ли, дозвониться невозможно, а у меня ведь и другие дела есть. Я человек занятой, часами, как некоторые, на телефоне висеть не могу!
— Легка на помине! А я о тебе только что вспоминала.
— По какому поводу? — насторожилась Дарья.
— Успокойся, по хорошему. Можно даже сказать, по отличному поводу.
Подруга поняла мой ответ по-своему и обрадовалась:
— Вышло что-то путное с теми старыми бумагами? Значит, не зря я тебя туда гоняла?
— Не зря, — заверила я ее. — Правда, пока я проработала только небольшую часть архива, но все равно кое-что уже наклевывается. Теперь нужно смотаться на дачу и забрать остальное. Я сдуру отказалась вывезти все зараз, теперь вот локти кусаю.
— Так документов действительно много? — поразилась Даша.
— Прилично! И то, что я успела просмотреть, содержит массу интересных сведений. Знаешь, такие бумаги могут оказаться полезными не только для этой разработки, их вообще хорошо все время иметь под рукой. По большому счету, для таких, как мы с тобой, им вообще цены нет.
— Да ты что?!
— Точно тебе говорю. Дашуся, я хотела бы их выкупить. Как думаешь, Вера Геннадиевна согласится?
— Конечно, и еще рада будет, что дедовские бумаги кому-то для дела сгодились. Они ж у нее мертвым грузом лежат.
Отведя душу общением с приятными мне людьми, я с чистой совестью и в отличном настроении приступила к работе. Первым делом снова вернулась к записям в амбарной книге. Перечитав несколько раз уже знакомые строки о Мансдорфах, перебралась в графу «Примечания», и здесь меня ждало огромное разочарование. Среди перечня всякой незначительной ерунды четким почерком деда Веры Геннадиевны было аккуратно выведено: «Картина Веласкеса утеряна при транспортировке».
— Как утеряна? — растерялась я. — Как могла потеряться бесценная картина?! И что за странное объяснение? Просто отметил: что пропала, мол, и дало с концом!
Вскочив, я заметалась по комнате:
— Человек, писавший эти строки, был искусствоведом. Так неужели он не понимал истинной ценности картины? Глупости! Откуда же такое равнодушие? Одна сухая строчка, и никаких комментариев. Неужели у него не возникло вопросов к этому… как его… Дядику?
Тут я запнулась и столбом замерла на месте. А ведь эта странная фамилия встречалась мне не один раз, и было с ней связано что-то, очень меня удивившее.
Вернувшись к столу, я в спешке начала просматривать одну страницу тетради за другой и в результате обнаружила интересную запись. 15 октября 1918 года из Тульской губернии эмиссаром Дядиком было вывезено пять картин, но в Москву они доставлены не были. В графе «Примечания» было лаконично помечено: «Сгорели».
Глава 8
Все, что можно было выжать из «Книги регистрации вещей, переданных на хранение из дворянских усадеб» за 1918 год, я выжала, а вопросов между тем накопилось тьма. Я просто изнывала от желания получить на них ответы и все надежды возлагала на дневник. До того моменты я была так занята другими бумагами, что до него просто руки не доходили. Но теперь пришло и его время.
Дед Веры Геннадиевны оказался человеком обстоятельным и педантичным. День за днем, не пропуская ни единой даты, он скрупулезно заносил в тетрадь происходящие события. Я не стала читать все подряд, хотя многое было мне интересно, а сразу принялась просматривать листы, помеченные октябрем.
Интересующая меня запись была сделана 21 октября: «Вернулся из-под Тулы Гаврик. Очень измучен и душевно раздавлен. Поездка оказалась крайне тяжелой. Переговоры шли сложно, найти общий язык с местными товарищами оказалось нелегко. Волостной совдеп сам претендовал на вещи из усадьбы и категорически не позволял вывозить что-либо. Гаврик рассказывает, что дело чуть не дошло до рукопашной и из-за безысходности ситуации пришлось прибегнуть к угрозам (это при его-то мягком характере!). Только обещание вызвать подкрепление из местной ЧК охолонуло горячие головы. В результате изматывающей торговли местные активисты согласились отдать пять картин. Только пять! Гаврик говорит, что они буквально толпой ходили за ним по комнатам и требовали выбирать те, что размером поменьше. К счастью, качество полотна не определяется его форматом, так что без лишних склок удалось отобрать очень приличные.
Однако на этом злоключения не кончились, даже их он не смог в целости и сохранности довести до Москвы. Не решаясь отправляться в дорогу на ночь глядя, Гаврик заночевал в местном клубе, а под утро вдруг начался пожар. Гаврик говорит, что заполыхало сразу с нескольких концов, и это был явный поджог. Чтобы не задохнуться в клубах дыма, ему пришлось спешно покидать комнату. Дом был деревянный, так что, пока прибежали мужики с ведрами, все выгорело дотла. Картины тоже».
