Хосе Мариа Гелбенсу - Не загоняйте убийцу в угол
– Вы виделись наедине или на людях?
– На людях, конечно. На ужине, который устраивали для друзей в «Дозорном»; собралось много народа. А судья – это шапочное знакомство: я здоровался с ним, когда мы встречались у кого-нибудь, и все.
– Что вы можете сказать о нем?
Ответ уже был готов сорваться с его губ, но Карл ос чуть помедлил.
– Он мне не нравился.
– Он дал к этому повод?
– Нет, никакого. Я же сказал, мы были едва знакомы. Мне не нравилось, как он держался; мне кажется, он был очень несправедливым.
«Осторожно», – предупредил его внутренний голос.
– Несправедливый судья?
Интуитивно Карлос сделал вид, что не заметил истинного смысла вопроса.
– Нет, я имел в виду другое. Я говорил о судье просто как о человеке, как об обычном гражданине.
– В таком случае… вы, вероятно, знали его лучше, чем утверждаете.
– Нет, – Карлос возвращал мячи, падавшие на его поле все чаще и точнее: нужно было ввести игру в более спокойное русло, потому что с каждой минутой вероятность того, что он ошибется и допустит какую-нибудь оплошность, все увеличивалась. – Совсем нет. Просто я… мне нравится смотреть на людей, разгадывать, что кроется за их внешностью, насколько она отражает суть человека, его характер… Не знаю, понятно ли я говорю…
– Отвечайте только на заданный вопрос. В действительности вы знали судью Медину лучше, чем заявили здесь раньше?
– Нет, – быстро и резко ответил Карлос: ему даже показалось, что он ответил раздраженно.
«Еще одна ошибка, – прошептал его внутренний голос. – Осторожнее, она очень умная женщина».
– На ужине, о котором вы упомянули, собрались только люди, знавшие друг друга?
– Я полагаю, что да; кроме одной супружеской пары, они приехали погостить к Сонседе. Все остальные были близкими друзьями или знакомыми, если вы это хотели спросить, – Карлос почувствовал, что начинает обретать твердую почву под ногами.
Но судья оставалась невозмутимой.
– Не припомните ли вы чего-нибудь странного на этом ужине? Вам ничего не бросилось в глаза?
– Нет.
– Не было ничего необычного в поведении судьи Медины?
– Я уже сказал, что был едва знаком с ним, поэтому мне трудно судить, вел он себя как всегда или нет, – Карлос готов был внутренне рассмеяться.
«На, получи», – усмехнулся он про себя.
– Необычное может заметить не только близкий человек, сеньор Састре. Я тоже едва знакома с вами, но я чувствую, когда вы внутренне напрягаетесь, а когда спокойны. Поэтому я повторю вопрос: в тот вечер вы не заметили ничего необычного в поведении судьи Медины?
– Нет. Не заметил. Кроме того, я находился в другом конце, не рядом с ним… – «Осторожно! Не перегни палку», – шепнул его внутренний голос, и Карлос тут же поправился: – Нет, я не совсем точно выразился: несколько раз за время вечера мы с судьей оказывались рядом, но я не обратил на него внимания, во всяком случае, мы с ним ни о чем не разговаривали, – Карлос говорил, словно припоминая, – потому что в это время я сидел к нему спиной, чуть в стороне, и беседовал с другими гостями.
– Какой интересный мужчина, правда? – сказала Кармен, как только они с Марианой остались вдвоем.
– Ты находишь? – усмехнулась Мариана.
– А ты нет? Ну, конечно, у тебя-то полный порядок.
– А что, разве дело только в этом? – с невинным видом возразила Мариана. – Привлекательность мужчины зависит от того, свободна ты или нет, так что ли?
– Пожалуйста, не передергивай. Я просто сказала свое мнение, вернее впечатление. Но я не собираюсь выходить за него замуж.
Мариана засмеялась:
– Какая ты смешная, Кармен! Ладно, только постарайся, пока идет следствие, не интересоваться никем из свидетелей или людей, имеющих отношение к этому делу, иначе, сама того не подозревая, ты начнешь встречаться с убийцей и ходить с ним по барам.
– Ну, только этого мне не хватало после того, как я столько времени нигде не бываю, – сказала Кармен.
Казалось, солнце вот-вот выглянет над площадью. Люди прогуливались взад-вперед по замкнутому квадрату колоннады, заглядывали в расположенные тут лавочки, то и дело останавливаясь поболтать, – в общем, вели себя с непринужденностью, свойственной всем на отдыхе. Толпа текла медленно, неспешно, но народу было так много, что все вокруг бурлило, переливалось красками и шумело. Знакомые громко приветствовали друг друга; владельцы бакалейной, мясной и скобяной лавочек, ресторана, кафе, газетного ларька, стоя в дверях своих заведений, болтали с кем-нибудь из гуляющих или перекидывались шутками между собой. В центре площади, сбившись в стайки, играли дети постарше, а малыши издали внимательно наблюдали за ними. Вдоль колонн по всему периметру площади густо росли платаны, переплетая аккуратно подрезанные ветви; на скамейках под деревьями сидели женщины, не спускавшие глаз со своего потомства. Вся площадь с прилегающими домами напоминала театральные подмостки, на которых идет пьеса о местных нравах, – персонажи беззаботно и непринужденно передвигались по сцене. И представление это, без сомнения, устроили в честь солнца, появившегося в полдень на небе.
Карлос сидел на площади, на террасе бара, где они обычно собирались для аперитивов, и рассеянно просматривал газету. Просвет между тучами увеличился, из-за них проглянуло окруженное ореолом солнце. Уже пятый день подряд на Сан-Педро опускалась влажная жара, поэтому не было человека, который не говорил бы о погоде. Говорили о засухе, об антициклонах, о том, что местные жители, естественно, не могли припомнить такого жаркого лета. И, конечно, пляжи забиты народом, а в выходные из ближайших городков еще понаедут целыми семьями стосковавшиеся по морю люди – в воздухе повиснут их громкие крики, повсюду запахнет ромштексами и омлетом с картошкой вперемешку с прибрежным песком. Об этом с раздражением думал Карлос Састре, листая газету и поджидая Кармен Валье.
Сосредоточиться на газете не получалось: он то разворачивал ее, то складывал и рассеянно клал на колени. Допрос у судьи де Марко был сухим и официальным. Официальный тон казался Карл осу в порядке вещей, но сухость его беспокоила. Конечно, они были едва знакомы, но все равно, она могла разговаривать с ним как с человеком своего круга. Кроме того, Карлос понимал, что во время допроса он иногда старался оправдаться, словно хотел отвести от себя подозрения. Любое событие или факт, самое пустяковое, напоминавшее ему, что убийцу кто-то ищет, заставляли Карлоса снова и снова убеждать самого себя, что улик против него нет. Сейчас Карлоса мучительно преследовала мысль, что во всей этой истории было одно уязвимое место: раз в полной безопасности он почувствует себя только тогда, когда убийцу найдут, а этого, к несчастью, быть не может, поскольку следствие зайдет в тупик и никогда не назовет сколько-нибудь вероятного подозреваемого – не имея возможности выйти на него, они вместе с тем не выйдут ни на кого другого, – значит, угроза будет висеть над ним всегда. От этого ощущения зыбкости никуда не деться, надо готовиться жить с ним, потому что дело никогда не закроют окончательно и бесповоротно, если только судьба не выкинет какой-нибудь фокус или если вину самым поразительным образом не свалят на другого. Нет, дело не закроют, и это будет его крест, даже если удастся обо всем забыть.
А если эта бесконечная зыбкость его положения и была местью судьи за свою смерть? Судьи, на которого за какие-то четыре дня выплеснулась ненависть, копившаяся в душе Карлоса всю жизнь? И теперь ему придется заплатить за это и лишиться покоя до конца своих дней? Что ж, Карлос готов был согласиться на такую расплату; хотя, будь у него больше времени и возможность выбора, он хотел бы назвать судье Медине свое имя, когда тот корчился в смертных муках, отправить его в преисподнюю с крепко-накрепко привязанным за спиной грузом страшного откровения – это с лихвой вознаградило бы Карлоса за все.
К несчастью, он не мог уехать из Сан-Педро: это значило привлечь к себе внимание. А как хотелось сменить обстановку! Это, без сомнения, пошло бы ему на пользу. Карлос боялся нервной неустойчивости от постоянного чередования напряжения и спокойствия, спокойствия и напряжения: он догадывался, что, чем короче промежутки между этими двумя состояниями, тем скорее они переплетутся, и он застрянет между ними, как в турникете. Механизм выживания Карлоса в значительной степени опирался на присущую ему от природы способность сохранять хладнокровие и спокойствие духа, а также на умение держать в узде приступы, которые случались у него – правда, не часто – в решающие минуты. Жизненный опыт подсказывал Карлосу: накатывало на него тогда, когда самоконтроль был особенно жестким; перегрузка, как сильная мигрень, выбивала его из колеи, лишала душевного равновесия, и он впадал в состояние полной прострации и глубокой тоски, чувствуя себя совершенно беззащитным. Карлос боялся таких состояний; взять себя в руки, случись это сейчас, он, конечно, сумеет, но может допустить промахи, которые из-за замедленности реакций, неизбежно сопровождавшей эти приступы, выдадут его.
