Оксана Обухова - Немного страха в холодной воде
Прохвост!
— Надежда Прохоровна, баба Надя, — скулила тем временем Маринка, — а вы поможете нам доказать, что Дениска ни в чем не виноват?! Мы ж в самом деле… Он же никого… Правда, правда! А я боюсь! Каждую ночь думаю — вдруг приедут?! Вдруг схватят ни за что?!
— Не схватят, — серьезно пообещала Надежда Прохоровна, жалея обворованную и напуганную ушлым участковым селянку. Прохвоста Кузнецова надо к ответу призвать, такими методами работы он, поди, не только с Сычами пробавляется. — Только вначале, для убедительности, надо Дениску попросить в окошко слазать, пусть докажет, что тоже не смог бы до шпингалета дотянуться. Мало ли… Вдруг перед следователем опростоволосимся…
Тогда уж лучше без мотоцикла, но на свободе. В непричастность к убийству Сычова зятя Надежда Прохоровна поверила, как только увидела, как его жена ответственно через окошко ломится. По всему выходит — в невиновности мужа истово уверена, на любой эксперимент согласна, не будет тут ни в чем промашки.
Обрадованная Маринка вскочила с лавочки и затараторила:
— А плечи у Дениски еще шире моих! И руки короткие! Мне все его рубашки в рукавах короткие — вот такие! Я его сейчас позову…
— Остынь, балаболка, — недовольно поморщилась баба Надя и тоже встала с лавочки. — Пусть мужики спокойно делом занимаются, вернется Денис с поля, тогда и проверим.
— Так он может до ночи с трактором провозиться!
— Значит, утром проверим. Сегодня же пятница, завтра ему не на работу.
— Ой, спасибо, Надежда Прохоровна! Ой, спасибо!
Увернуться от жарких объятий прапорщиковой дочери у бабы Нади не получилось. Слегка помятая и обцелованная, она потопала к Матрене.
* * *В доме у Матрены пахло чем-то ностальгически приятным. Надежде Прохоровне сразу вспомнился родной завод, веселые ремонтники и слесари, пропахшие солидолом и прочей смазкой, первые свидания с Василием неподалеку от остывающих в обеденный перерыв станков… Щека, испачканная чем-то черным, когда Василий неумело ткнулся губами с первым поцелуем…
Заводом и горячим железом пахло в деревенском доме. Надежда Прохоровна автоматически отметила эту небольшую несуразность, но усталый мозг отказался искать причину невероятного смешения, как говорили раньше, «смычки города и села». Пройдя мимо непонятно отчего засмущавшейся золовки, баба Надя пробормотала:
— Устала я, Матрена, нынче. Спать пойду. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, Наденька, — суетливо пожелала Матрена и быстро задвинула ногой под стол ведро, в котором валялся комок промасленной ветоши.
Надежда Прохоровна постаралась ни о чем не думать — завтра будет время расспросить, завтра! А в три часа ночи ее разбудил оглушительно ударивший под ухом выстрел.
Часть вторая
«От людей на деревне не спрячешься…»
В первый момент Надежде Прохоровне почудилось, что она молодая девчонка, а в Москве опять бомбежка идет. Авиабомба упала рядом или угодила прямо в дом, скоро начнут заваливаться и рушиться толстые стены, на голову посыплются кирпичи и балки…
Неистребимое атавистическое чувство сбросило ее с кровати и заставило закатиться под панцирную сетку. Не проснувшись как следует, таращилась оттуда на чистенькое окошко за прозрачной тюлевой занавеской и очень удивлялась, не находя на стеклах бумажных полосок крест-накрест.
Неужели мама снова окна помыла и не успела полоски наклеить?! Полопаются ведь стекла!
Но за окном ничего больше не взрывалось. Не голосили противные сирены, не сновали по небу лучи прожекторов… На подоконнике благоухала чужая пышная герань.
С улицы неслось истерическое тявканье… Полкана?..
Господи! Да я ж в деревне! У Матрены!
Кто стрелял?!
Выбиралась из-под кровати Надежда Прохоровна уже не так ловко, хотя довольно быстро: подкидывая задом сетку вместе с периной и подушками, сдвигая с дороги свалившееся одеяло.
— Матрена!!! Мотя!!! Что случилось?!
Золовка не отзывалась.
Полная самых мрачных предчувствий, Надежда Прохоровна пробежала горницу, выскочила в сени: в углу, возле распахнутой настежь двери, скорчилась Матрена Пантелеевна.
С ружьем.
Ружье держала на согнутых коленях, дулом на улицу, в дверь сочились густые клубы порохового дыма.
— Матрена, что с тобой?! — спросила баба Надя сипло.
Золовка медленно подняла к родственнице бледное лицо с остановившимися глазами и громко прохрипела:
— Там. Там… Это…
Левая рука Матрены Пантелеевны сделала неопределенный слабый жест, явно привлекая внимание московской родственницы к улице.
Надежда Прохоровна прокралась к дверному косяку, осторожно и пугливо высунула нос за порог: темно и пусто. Если не считать Полкана, что у калитки надрывается.
— Нет никого, — прошептала она. Хотела подальше на крыльцо выдвинуться.
— Ты куда?! — испуганно просипела золовка. — Стой! Там кто-то ходит! Что-то в дом швырнуть хотел!
— Ой, — заробела баба Надя и подалась назад за висящие на крючках у двери плащи и куртки. За Мотей раньше никогда не наблюдалось склонности к глупым розыгрышам и бредовым фантазиям: если сказала — ходит кто-то, в дом кидается, значит, так оно и есть. — А кто там был?
— Мужик. И не один. — Матрена села на низенькую лавочку-подставку для бидона с водой, вытянула ноги далеко вперед, положила на них ружье. Растрепанная, в одной ситцевой рубашке, она сама смотрелась перетрушенным привидением в мелкий цветочек. — Вначале у задней калитки шебуршали, но Полкан их оттуда отогнал… Я проснулась, когда он уже там лаять заканчивал. Поглядела через кухонное окошко — точно, бродит кто-то на задах.
— Сколько их было?
Матрена пожала плечами:
— Далёко, не разобрать. Может, двое, может, трое. Но точно не один. Я ружье схватила…
— А откуда ружье, Матрена? — перебила ее баба Надя.
— А, — отмахнулась та. — На чердаке лежало, дедово. — И, не останавливаясь на факте хранения и стрельбы из незарегистрированного оружия, продолжила страшилки: — Ну, я сюда! Смотрю — точно! Вдоль забора пробирается! Крадется так шустро, между кустами по канаве, Полкан его с этой стороны сопровождает, дружки за околицей упрятались… Ка-а-ак размахнется! Ка-а-ак под луной что-то металлическое в руке блеснет! — Отведя руку далеко назад до упора в стенку, Матрена изобразила отчаянный замах злоумышленника. — Ну, я и стрельнула! Правда, только из одного ствола, со вторым осечка вышла. — И добавила с внушительной гордостью: — Может быть, попала. Раньше, бывало, когда из агрономовой мелкашки по пням палили, я кучнее всех била.
— Так ты, что же, не в воздух палила?! — ужаснулась баба Надя.
— Конечно нет, — бесхитростно фыркнула Матрена и деловито предложила: — Надо милицию, Надька, вызывать. Пускай проверят, кто тут ночами шастает, людей пугает.
Панический испуг у золовки немного схлынул, бледные щеки понемногу розовели. Надежда Прохоровна зажмурила глаза и тихонько прислонилась к вороху курток за спиной: деревня-глушь-Россея-матушка… Страна непуганых сельчан.
Палить из двух стволов незарегистрированного оружия в человека, который за той стороной забора оставался, а потом еще и милицию вызывать могут только у нас!..
— Эй! — донесся окрик от калитки.
Надежда Прохоровна испуганно высунулась в дверь: за штакетником палисадника стоял невысокий крепенький мужик в серых трениках и белой майке — прапорщик Сыч собственной персоной. Голубоватый свет полнолицей луны слабо посверкивал на длинном дуле винтовки с оптическим прицелом, которое Сыч держал перед собой в мозолистых фермерских руках.
Н-да, заигралась деревня в самооборону, с печалью подумала Надежда Прохоровна. Один ночью засаду на вора устраивает (слава богу, только с фотоаппаратом!), другая без предупредительного выстрела в воздух сразу в человека палит… Из двух стволов для верности. А вот и третий подтянулся: человек с ружьем.
— Эй! Как вы там?! Живы?!
— Живы, Тарас, живы!! — завопила Матрена и, кряхтя, опираясь на двустволку, как на посох, встала с низкой лавочки.
— Это вы стреляли?!
— Мы, мы!! — подтвердила Пантелеевна и выбралась на крыльцо. — Баловал кто-то у забора, — проговорила с ложной скромностью человека, только что завалившего свирепого льва.
— Да ну?!
Выстрел, суматошные крики перепуганных сельчан и заливистое тявканье дворовых псов разбудили не всю деревню. Перед единственным фонарем возле Сычова дома собрались: Матрена Пантелеевна в накинутой поверх ночнушки куртке, Надежда Прохоровна в кургузом плащике, мужская составляющая семейства отставного прапорщика (попозже, правда, и баба Галя, обмотанная шалью, пришаркала) и Карпович в полосатых трусах по колено, но зато в пиджаке.
Бабушка малолетних Стечкиных только свет в доме зажгла, но на переполох не вышла. Подозрительный сосед Павлов вообще не проснулся или сидел в потемках.
