Филипп Джиан - Вот это поцелуй!
Я провел весь день с Мэри-Джо. Несколько часов мы без отдыха, кропотливо работали в офисе под бдительным оком нашего шефа Фрэнсиса Фенвика, у которого вновь возникли проблемы с дочерью: ее опять арестовали в пригородном сквоте, где она до одури накачивалась кокаином в компании своих подружек-лесбиянок, одна из которых была дочкой министра, а другая – известного писателя, претендента на Нобелевскую премию, что вынудило Фенвика оставаться на посту во избежание утечек информации и лишило его привычной партии в гольф, так что он висел у нас над душой. Во второй половине дня мы с Мэри-Джо просто изнемогли и сбежали с работы, сняли в отеле номер с кондиционером и потрахались часок.
Снять номер – это была прекрасная идея! Несколькими этажами ниже, на улице, стоял непрерывный гул, там кипела жизнь, безжалостная и деловитая, а здесь мы с Мэри-Джо переводили дух в покое и тишине, уставившись в потолок, подложив руку под голову, с сигаретой в зубах. «Сколько мужчин в этом городе, – говорил я себе, – могут похвастаться тем, что имеют такие отношения с женщиной, которые их во всем удовлетворяют? Вроде моих с Мэри-Джо… Сколько мужчин в этом городе рвут на себе волосы, рыдают, ползают на коленях, унижаются, дерутся, собирают чемоданы и тайком сматываются из дому?» Все меня осуждали. Все капали мне на мозги, чтобы я нашел себе другую женщину, хотя у меня не было ни малейших причин для такого шага. Тем более что она, помимо всего прочего, была моей напарницей. Вы не можете этого понять, а я не могу толком объяснить. Пули свистели у нас над головой, мы выламывали двери в квартирах взбесившихся, вооруженных до зубов психов. Мы преследовали всяких подонков со скоростью двести километров в час, причем она сидела за рулем. Нам приходилось действовать в самолетах над океаном, в мчавшихся на огромной скорости поездах, на вышках и в канализации, в подвалах, где на земляном полу валялись истлевшие матрасы и где мы служили мишенью для убийц. Нет, вы не можете этого понять! Иногда моя жизнь в ее руках. Когда мы с ней в постели, когда вцепляемся друг в друга, окружающий мир успокаивается, по крайней мере для меня, и я больше ни о чем не думаю. Так что пусть говорят, что хотят, а мне хорошо с моей зеленоглазой толстухой. Мы отправились поесть фалафелей[12] и кеббе[13] в арабский квартал, где Мэри-Джо вызвала восторг у всех мужчин. Там нас нашел один из моих осведомителей, чтобы сообщить мне, что он не узнал ничего особо важного, кроме того, что Пол Бреннен перевел крупную сумму на номерной счет в одном из швейцарских банков.
– И что это, по-твоему, доказывает?
– Я думал, ты хотел знать, не заплатил ли он кому-нибудь…
– А тебе, тупице несчастному, не пришло в голову, что Пол Бреннен делает это ежедневно? Что они держат все свои накопления в надежном месте? И ты меня побеспокоил, чтобы сообщить то, что всем давно известно? Может, завтра придешь и нашепчешь мне на ухо, что все колоссальные состояния основаны на нищете и несчастье? Или что десятилетние девочки тащатся на фабрики по ночам, чтобы делать эти чертовы туфли?
Я бросил ему в физиономию пригоршню нута, он пустился наутек и сшиб по пути столик, за которым старики играли в карты под плакатом с изображением «Евротуннеля»,[14] приглашавшим провести отпуск в графстве Кент.
Я посмотрел Мэри-Джо в глаза – не добавит ли она свою крупинку соли на мои раны, не вздохнет ли по поводу моего упрямства, такого глупого, по ее мнению, такого абсурдного, но мы с ней как-никак трахались меньше часа назад, и она вместо этого мне улыбнулась. Я заказал местную водку.
– Знаешь, я узнала нечто очень странное, – сказала она, – ужасно странное… насчет Фрэнка.
– Кстати, на днях я к вам зайду, нам с ним надо кое над чем поработать вместе. Скажи ему, что я ничего не забыл.
– Фрэнк вел собственное расследование по делу об убийстве Дженнифер Бреннен. Фрэнк задавал вопросы всем без разбору, и я не знаю, куда он сунул свой любопытный нос.
– Да ну? В самом деле?
– Я не шучу. Ты не находишь, что все это очень странно?
Кроме того, она считала, что нападение, жертвой которого стал Фрэнк, любопытным образом совпало по времени с этой историей. Я ласково посмеялся над ее мозгами настоящего полицейского, которые работают двадцать четыре часа в сутки и вечно стараются сопоставлять факты, даже совсем далекие друг от друга. Но, конечно, все было возможно… Я даже сказал, что если Фрэнк вздумал что-то вынюхивать по поводу Пола Бреннена, то кое-кто, разумеется, взял на себя труд указать ему, что он идет по ложному следу.
– Это не обязательно связано с Полом Бренненом, – уточнила она.
– Разумеется, это не обязательно связано с Полом Бренненом, если тебе так хочется.
Я едва не отправился прямо домой, распрощавшись с Мэри-Джо, которая меня долго, пылко и прилежно целовала в машине, как будто мы с ней были в первый раз, когда еще целуются взасос минут по пять, чуть не до смерти. На нее иногда находит, понятия не имею почему, меня эти ее порывы чаще всего повергают в изумление. Я вылез из авто несколько смущенный, на ватных ногах, точно жертва кораблекрушения, выброшенная на берег грозно клокочущими волнами.
Поэтому я зашел пропустить пару стаканчиков водки «Гибсон» в бар одного крупного отеля, возвышавшегося в центре города подобно сияющему бриллианту (после того как все стекла в нем пришлось заменить на новые). Бары крупных отелей – превосходное место, когда хочется выпить. Справа от меня сидел усталый бандюк, который рассуждал о жизни, уплетая оливки. Слева оказалась некая дама средних лет, якобы случайно демонстрировавшая свои ляжки. А прямо у меня за спиной в кресле, обтянутом кожей буйвола, в котором когда-то, возможно, отдыхали задницы Хемингуэя или Скотта Фитцжеральда (осквернить можно не только кладбище!), в мягком свете ламп, приглушенном великолепными абажурами из натурального шелка, восседал Пол Бреннен собственной персоной.
Я мог в свое удовольствие наблюдать за ним, не оборачиваясь, глядя в зеркало, в котором он возвышался, подобно грозному ангелу. С ангелом его роднил высокомерный вид, безупречный серо-белый пиджак, тенниска из джерси и улыбка, обнажавшая ослепительно-белые зубы. Для своего возраста (а ему уже давно перевалило за пятьдесят) он выглядел превосходно: худощавый и мускулистый, пышущий здоровьем и богатством. С ним были три красивые женщины и какой-то парень, согласно кивавший всякий раз, как убийца открывал рот. Грозным он был и подавно. Сотни миллионов людей, гигантское стадо на двух континентах, несли на себе клеймо его фирмы. Он мог бы повести в бой целую армию. Мог бы построить новый город. Есть на завтрак маленьких детей. Но он совершил одну ошибку! Отдать приказ об убийстве собственной дочери было большой ошибкой. С моей точки зрения.
В какой-то миг наши взгляды встретились. Я мог противопоставить ему только одно, нечто простое, но очень важное, можете мне поверить. В это я верил прежде, верил и сейчас. Мне было все труднее это разглядеть по мере того, как я видел мир таким, каков он есть, но все же оно порой являлось мне в образе маленькой феи-волшебницы, прилетевшей с другой планеты, и мне хотелось не упасть лицом в грязь перед ней. Что это было такое? Некое невыразимое ощущение, охватившее меня в день, когда я давал присягу, нечто такое, чего Пол Бреннен, похоже, не мог оценить во всей полноте, когда вставлял мне палки в колеса. Я был представителем Закона. И вот тут крылась его вторая ошибка. Ибо кого представлял Пол Бреннен, если уж говорить точно? Самого себя, и только. Ничто и никто не может быть выше Закона. Не будем об этом забывать. А Закон – это был я. Так что не было ничего выше меня, кроме неба и звезд. Не будем об этом забывать.
Направляясь к дому, я включил сирену, чтобы не стоять в пробках. Недавно Марк мне говорил о вечеринке в мастерской одного художника на набережной, в западной части квартала, где селились геи; вечеринку устраивали в честь выхода журнала для холостяков и незамужних дам Европы и Америки до сорока, но я даже не сбавил скорость, проезжая мимо этого здания, а только бросил взгляд на светившиеся окна и удостоверился, что ничего особенного не потеряю, если не зайду туда.
Десять лет назад я без колебаний припарковал бы машину у входа, зашел бы на огонек… и Паула бы умерла. Я думал об этом беспрестанно всю дорогу до больницы. «Представь, – повторял я про себя, – что было бы, если бы тебя так же тянуло на эти смехотворные сборища, как и прежде? Тогда бы, старина, ты сейчас ехал в морг. Еще час, и она бы уже остыла. Вернись ты на час позже, Паулы бы уже не было в живых».
Я покинул ее палату на рассвете. Новости были вполне утешительные. Правда, в наше время постоянных кризисов, неуверенности, межрасовых конфликтов и боев на внешнем и внутреннем фронтах утешительного в жизни мало, но, если верить медицинскому персоналу, не позволяющему сомневаться в своих словах, жизни Паулы ничто не угрожало.
