Сергей Валяев - Жиголо
Я недоумеваю: почему не проверяют квартиры и жильцов на благонадежность? Мне напоминают о времени — второй час ночи, да и утро вечера мудренее. И советуют перевести дух: день выдался хлопотливым, не так ли?
— Так, — вынужден подтвердить.
— Да, завтра похороны, — вспоминает Королев. — На Хованском.
— Во сколько?
— В полдень.
— Спасибо, — говорю я.
Кто бы мне, дураку, объяснил, за что благодарим в подобных случаях? Нет ответа на этот детский вопрос, равно как нет ответа на вопрос: есть ли жизнь после смерти и есть ли смерть после жизни?
Помню, мне было лет семь и, когда выпал первый краснооктябрьский снежок, я без ума и шапки катался на санках и кидался снежками в однолеток-визгуньев, а ночью у меня поднялась температура — около сорока. И я сгорал, точно восковая свечечка на жертвеннике вечности.
Болезненная жарынь, как понимаю, пыталась прожечь мою ещё непрочную оболочку. И я это чувствовал — чувствовал приближение опасной вулканической магмы. Потом воспаленный хворью мой мозг «восстановил» странный плоский мир. Он был двухмерен и тошнотворен. В его удушливом воздухе провисала копоть дымящихся вулканов: по их рваным мертвым склонам текли метастазы раскаленной магмы. И была страшная смрадная пещера, где копошились в страхе и ненависти мерзкие существа. Эти чавкающие твари походили на гигантских коленчатых червей, имеющих человекоподобные несообразные головы. Создания геенны огненной двухмерной планеты пожирали себе подобных — и тошнотворная кровянистая слизь…
Однако не это было самое страшное — среди этих тварей жил и я, маленькое отвратное их подобие. Правда, находясь на более высшем уровне эволюционного развития, я чувствовал приближение огнеопасной лавы, постигая, что промедление смерти подобно. И моей целью стал выход из пещеры — он угадывался некой своей мутноватой просветленностью. И я ползу туда, к холодному пасмурному спасительному свету; ползу сквозь отравленную слизь и жаркий смрад, сквозь вой и боль, сквозь ненависть… И выдравшись из пещеры, падаю в проточную воду горной реки, и её стремительное течение терзает мое коленчатое тело ничтожества, сдирая с него проказу прошлого, и скоро, очутившись на светлой отмели настоящего, испытываю себя Божественным творением — человеком. А после поднимаюсь на ноги и босиком ступаю по теплому песку счастливого будущего.
Позднее, припоминая тот детский бредовый сон, я всегда был уверен, что наши души вечны, они вне времени и пространства, они кочуют из одного планетарного мира в другой, из одной системы координат в другую, из одной телесной оболочки в другую.
Души — бессмертные странники Божественного мироздания.
Те, кто прозябает в пещерах своего жалкого ничтожества, этого не понимают, довольствуясь тем, что у них есть: хлев, пища и генитальные утехи. Мне, кажется, удалось вырваться из кошмара прошлого и теперь живу в настоящем, прожить бы его так, чтобы не пришлось возвращаться назад, а оказаться наконец в блистающем свете многомерного грядущего.
Усталость почувствовал, когда автомобиль закатил в родной дворик, похрапывающий подстанцией. Укрыв брезентом драндулет, направился к подъезду. Прошедший день висел на плечах, как облезлое байковое одеяло. Должно, из-за этого не ощущал угрозы собственной безопасности. Заметив на ступеньках лестницы, ведущей к лифту, россыпь червленых капель, подумал: морошка. Кто-то из жильцов купил на рынке северную ягоду и обронил лукошко…
Лукошко на окошко, а на окошке — кошка, вспомнился детский стишок. Какая может быть морошка в позднее лето, сержант, спросил себя, приостанавливая шаг у подъемника. И кто у нас котятами фарширует женские тела?
Последний вопрос действуют на меня отрезвляюще — пыльное байковое одеяло устали в миг кинуто под ноги, а рука рвет боевой тесак.
Вперед, солдат! На счет «раз» — в клетку черного хода; на счет «два» неритмичное движение по лестничным маршам, на счет «три» — пауза перед дверью в общий коридор: у его потолка, слышу, трещит лампа дневного освещения. Меня учили ждать и я жду минуту-час-вечность, я жду прихода, открывающего мне суть происходящих событий. И когда понимаю: опасности нет, вновь начинаю движение.
На бетонном полу дорожка из кровавой капели, пропадающая за дверью квартиры — её замки вскрыты профессиональной отмычкой.
Как и полагал, капкан свое оздоровительное предназначение отработал удачно: тот, кто решил проверить чужую территорию без дозволения, нарвался на большие неприятности и стальную проволочку. Представляю, какие чувства испытал враг после встречи с металлическим предметом первой необходимости. Но это были только начало конца. Гвоздодеры в фарфоровые коленные чашечки и гантели на голову завершили акцию вторжения полным разгромом. Недруг бежал, и бежал без оглядки. С одной стороны — хорошо, что бежал, нет проблем с трупом; с другой стороны такое впечатление, что кто-то пытается воплотить в жизнь свою светлую мечту: отправить жиголо на небеса вслед за его другом, которому так легко удалось перерезать глотку.
Цоб-цобе, будем работать, господа, согласился я с таким расположением звезд: вы хотите уничтожить меня, я — вас. Все мы родились и живем в стране равных возможностей, что позволяет вам надеяться, повторю, на победу. Уверен, заблуждаетесь, господа. В нашей войне я буду использовать «тактику выжженной земли». Выжить в таких дезинфекционных условиях очень трудно, скорее невозможно, ничто не спасает, даже вера в собственное бессмертие.
Я вернулся, чтобы не умирать, и я обречен видеть: в солнечном дне лежит смиренное кладбище. Среди деревьев и кустов скрываются надгробные камни, их много, они словно тонут в насыщенной флоре. На гранитных камнях выбиты: день и год рождения — и день и год смерти. И между этими датами, как правило, короткий грамматический знак: тире.
Я увидел в солнечном дне сонное кладбище. И среди деревьев увидел тех, кто мне был знаком по этой странной жизни. Я увидел родителей Веньки Мамина, по прозвищу Мамыкин, они постарели за последние дни и улыбались окружающим виноватой улыбкой.
Я увидел бывших наших одноклассниц, с которыми я и Веня проводили хмельные вечеринки. На фоне бессрочных памятников девочки выглядели простенько. У них были подвижные глуповатые мордашки, ни одна из них не отважилась родить от Мамина.
— Дуры, — обижался мой друг. — Рожайте чего-нибудь, а то я вдруг помру.
Одноклассницы смеялись на такие слова, как ненормальные, а потом дружно хлюпали чай с лимоном и сплетничали о тряпках. И что же теперь? Наш разболтанный друг оказался на удивление последовательным…
Потом прибывает группа людей из дамского клуба «Ариадна», возглавляемая Аркадием Петровичем Голощековым. В руках управляющего кровавит огромный нелепый букет роз — такое впечатление, что цветы изъяты со свадебного стола.
Единственный, кто отсутствовал на это печальной церемонии, был сам её виновник: Мамин. Не по причине ли вредности характера?
Наконец я увидел гроб, он был обит праздничной кумачовой материей. Кладбищенские мужички дружно сгружали его с куцего автобусика. Затем гроб поставили на тележку, такая странная металлическая тележка. Она была разболтанная от частого употребления, и гремела на неровностях плохо асфальтированных дорожек. Гроб опустили на эту тележку и поднялся солнечный ветер и от него зашумели пыльные деревья.
Когда гроб привезли к могильной яме, его открыли. Мать Мамина заголосила и упала без чувств на чужие руки. В гробу лежала обезображенная румянами кукла — манекен. Живые попытались приукрасить смерть, да это получилось плохо и безвкусно.
Далее принялись говорить речи — это тоже наша странная традиция. Крашенной кукле совершенно безразлично, что о ней толкуют. Надежда лишь на то, что душа парит в кронах экспансивных от ветра деревьев и добродушно взирает на потешное зрелище — потешное, если соотносить мирскую сумятицу с вечной жизнью духа.
— Спи спокойно, дорогой сын, племянник, друг, — и после этих слов родные и близкие потянулись прощаться.
Я поцеловал товарища в лоб — он был холоден, как антимир.
После прощания рукастые работяги в робах накрыли гроб крышкой и застучали по нему молотками. Через несколько минут все было кончено: гроб опустили в щель двухмерной планеты и завалили его кусками неплодородного глинозема.
— Мы с девочками собираемся вечером, Дима, — подошла заплаканная Раечка. — Приходи, да?
— Не знаю, родные, — ответил, — постараюсь, — и поспешил за группой из дамского клуба, среди которых замечался господин Королев.
Поздоровавшись на ходу, перекинулись несколькими словами. Известные нам фигуранты «Russia cosmetic» убыли в неизвестном направлении и перед службой клуба взошла, как новая заря нового дня, проблема их сыскать.
