Марина Серова - Ключи от жизни
— Ну пошли, — грохотнул он, покидая комнату, наполненную запахом перегара, шаркающей походкой.
В кухне я опустилась на то же место, где только что сидела.
Хозяин дома, достав из буфета еще один стопарик, поставил его передо мной и, ни слова не говоря, разлил по рюмкам остатки водки.
— Спасибо, но я за рулем, — отказалась я, отодвинув от себя резко пахнущий напиток.
— Тем лучше, — только и сказал Михаил, заглотнул мою порцию и, довольно крякнув, сел напротив. Его затуманенный взгляд, не выражавший абсолютно ничего, блуждал по моему лицу.
— Я, собственно, хотела о Гале Луговичной поговорить, — без прелюдий начала я.
— О Гальке? А что, нашлась наконец? — без особого интереса спросил Валентинин муж и полез в карман брюк.
Выудив пачку «Астры», он не спеша закурил. Я молчала, пытаясь следить за его реакцией. Но реакции не было никакой.
Сделав несколько затяжек, Михаил отправил в рот вторую порцию водки, занюхал ее сигаретным дымом, что я, признаться, видела впервые, и только тогда в его красноватых глазах стал заметен интерес к жизни.
— Да ты кто, хрен меня раздери?! — гаркнул он и улыбнулся.
— Я частный детектив. Веду расследование по делу Галины и Рудольфа Луговичных. Тебе знакомы такие? — спросила я, обращаясь и понимая, что Михаил не знает о смерти Гали.
— Рудо-о-ольфа, — протянул он, недовольно скривившись. — Известен мне этот хмырь.
— А почему хмырь?
— А кто же еще? Ты его видела? Видела? — подался он вперед, подставив мне под нос свою вонючую «Астру».
— Видела, — отклонилась я назад, помахав перед собой рукой, чтоб разогнать дым.
— Общалась с ним хоть раз по-людски?
— Пожалуй.
— Ну а чего тогда спрашиваешь? — развел он длинными руками и уселся на место.
— Логично, — кивнула я. — А ты с ним общался?
— Было дело. Но разве это назовешь общением? — вяло отмахнулся Михаил.
— Может, поделишься? — продолжила я тему, удивляясь, почему он до сих пор не спросил, как я здесь оказалась.
— А че делиться-то? Какой интерес? Ну, был он как-то у нас. Валька, дура, его на мой день рождения пригласила. Галька-то ничего, девка простая, я не против, а этот… Все морду тут воротил. Подумаешь, батонный магнат! — со злостью произнес Сластников и вдавил окурок в пепельницу.
— Вы поссорились тогда?
— Да прям! Много чести. Просто я ему сказал все, что думаю о таких козлах, как он. Вот Рудик и вылетел отсюда пробкой.
— Так в чем же все-таки заключается его козлиность? — не скрывая улыбки, спросила я.
— Да он же… — Михаил осекся, подумал, подбирая слово, и наконец закончил фразу: — Бабник! Ладно бы где на воле гулял… А то ведь в приличной семье, у мужа под носом! — уже совсем взорвался он, стукнув кулаком по столу.
— То есть ты хочешь сказать, что Рудольф к твоей жене приставал у тебя на глазах?
— Он к ней или она к нему, какая разница? Пришел в дом, тебя тут угощают… — Михаил тоскливо посмотрел на опустевшую бутылку и предложил: — Может, я сбегаю? Выпить охота. А то засну сейчас. Мне для базара определенная смазка требуется. Я ведь с ночи. Да утром нормально с мужиками заквасили, — щелкнул он по выпирающему кадыку.
— А это долго? — с тревогой в голосе спросила я.
— Не, шесть секунд, — радостно заверил он и довольно живенько засеменил в прихожую.
Я осталась одна наедине со своими мыслями. Мог ли Сластников убить? Глупости. Не тот человек. Нет в нем корысти и алчности, как у его супруги. И разговор ведет просто, непринужденно. Одна цель в жизни — выпить да пожрать. Больше ему ничего, похоже, не надо. Я, конечно, понимаю Валентину. Как женщину. Но кто ж ее заставляет с таким жить… Хотя… квартира-то его… А это она хорошо придумала: и соперницу с дороги убрала, и мужа за решетку упечь решила, и Рудика, наверное, мечтала заполучить. Чего ж он ей наобещал такого? А ведь ничего не рассказал мне об их отношениях. Вот уж действительно козел! Только работы мне прибавил. Предупреждала же человека…
Мои мысли были прерваны возвращением хозяина квартиры. Он уложился буквально в пять минут.
Зайдя на кухню, Михаил поставил на стол еще одну чекушку и полез в холодильник. Осмотрев его содержимое, вытащил блюдечко с заветренными ломтиками сыра и хвостик копченой колбасы, на котором моталась веревочка.
— Может, будешь? — кивнул он на бутылку.
— Нет, спасибо. В другой раз.
— Ну, как знаешь. А как ты тут оказалась-то? — спросил он, сосредоточившись на откупоривании бутылки.
Похоже, в походе за водкой мозги у него немного проветрились и потихоньку заработали.
— Через окно, — не стесняясь, ответила я.
— Ух ты! — криво ухмыльнулся Михаил, наполняя стопку. — Вообще-то да, когда я сплю, меня не добудишься. Хоть из царь-пушки стреляй. Ну, твое здоровье, — он залпом опрокинул рюмку себе в глотку, занюхав на этот раз хвостиком колбасы.
— Так что же Рудольф? Думаешь, было у них чего с твоей Валькой? — спросила я и закурила.
— Думаю, было, — грустно отозвался Михаил. — Но, думаю, давно. С год назад. Я ведь его тогда в коридоре прижал и сказал: если чего прознаю, убью к черту. Ну, он и испугался…
— Послушай, Миша, ты вот говоришь, что Галка хорошая баба. А было такое, чтоб ты ей советовал с мужем как следует разделаться?
— Как это? — непонимающе посмотрел он на меня.
— Да вот слышала я, что ты песни блатные уважаешь… Правда, что ли, у Кучина есть одна, про вазочку какую-то?
— Ну, есть.
— А ты Гале об этой песне ничего не говорил?
— Ты чего спрашиваешь-то, я не пойму? — продолжал он искренне недоумевать. — Че-то я ничего не понимаю.
Он снова достал «Астру» и закурил.
— А песня классная, — задумчиво пробасил Михаил, выпуская к потолку облачко желтоватого дыма. — Даже Вальке понравилась, хоть и не любит такие. Хочешь поставлю? Там все так жизненно, за душу прям берет.
— После, Миша. А скажи мне, пожалуйста, у тебя была бритва с гравировкой? От отца подарок.
— Почему была? Есть, — пожал он плечами. — Показать, что ль?
— Угу, — кивнула я.
Он на минуту удалился и вернулся с пустой коробочкой в руке. Сигарета, прилипшая к нижней губе, буквально коптила, и он щурил правый глаз.
— Не знаю, — снова пожал он плечами. — Была вот тут. В ящике всегда лежала. Я ей не пользовался. Как память берег. Батя-то помер у меня. Куда ж делась?
И такое у него при этом было несчастное и растерянное выражение лица, что в мою черствую сыщицкую душу снова закралось чувство жалости. А ведь не займись я этим делом, посадили бы либо Рудика, либо этого пьянчужку. Нет, хорошая все-таки у меня работа — не только мне деньги, но и людям пользу приносит.
— Там в тумбочке кроссовки новые… Они твои? — проигнорировала я его вопрос.
— Какие? — наморщил он лоб. — Ах, те! Мои. Только малы немного. Я их не ношу. А че?.. Че это ты мне все голову пудришь? Не пойму ничего. Че случилось-то?
— Да ты садись, Миша, — указала я на табуретку. — Разговор только начинается.
Он недовольно хмыкнул, положил коробочку на буфет, затушил сигарету, налил водки, выпил, отгрыз краешек колбасы и только тогда сел, глядя на меня осоловело и с тоской.
— Я правильно понимаю, что о смерти Галины Луговичной тебе ничего не известно?
— О смерти? — повторил он, вскинув брови.
— Да, ее тело нашли вчера. У нее было перерезано горло опасной бритвой.
— Да иди ты, — отмахнулся он, как бы не веря.
— Мало того, Миша, — твоей бритвой. Этой, — кивнула я на пустую коробочку.
— Чиво-о?! — вытаращился он.
Казалось, что хмель разом сошел с него. Даже взгляд прояснился, став более осмысленным. Лицо вытянулось и казалось теперь еще худее. Мог ли так хорошо играть роль этот закоренелый алкоголик, будучи убийцей и изображая невиновность? Вряд ли. И я продолжила, не дав ему как следует опомниться:
— А то… Ты теперь подозреваемый номер один в убийстве Галины. Только и всего. А теперь задам тебе вопрос, который обычно задают все следователи: где ты был с семи и до десяти утра в прошлое воскресенье?
— Погоди-ка… Подожди, говорю… — он вытянул вперед ладони, словно пытался закрыть мне рот. — Ты что тут несешь? Почему моей бритвой? Кто? Каким образом?
— А кто мог взять у тебя бритву, если не ты сам? — ответила я вопросом на вопрос, отстранив его руки.
Они повисли безвольными плетьми, и он посмотрел на меня так, словно я была должна ему червонец, которого как раз не хватает на бутылку.
— Слушай, ты мне туфту не гони. Что за песни ты тут непонятные поешь? Про вазочку какую-то, про бритву, про кроссовки…
— Кстати, о последних. Ты пойди, Миша, достань их и посмотри на подошву правой кроссовки.
— Зачем?
— Пойди, пойди. А потом продолжим.
Он неохотно встал, смерив меня довольно презрительным взглядом. А вернулся, держа правую кроссовку вверх подошвой, с совсем другим выражением лица, ставшего сразу каким-то детским, наивным и испуганным.
