Барбара Вайн - Пятьдесят оттенков темноты
Мистер Лонгли был уже в летах. В то время я была очень молода, и мне он казался стариком. Жена у него была моложе, и у них были близнецы лет двенадцати, Джон и Вера. Вера была очень миловидной девочкой, светловолосой, с голубыми глазами. Позже с ней что-то случилось, и она сделалась очень худой, но когда Лонгли только переехали сюда, она была хорошенькой. Подарила мне свою фотографию — она подружка невесты на свадьбе своей единокровной сестры.
Вскоре после того, как они тут поселились, у меня родился первый ребенок. Девочку мы назвали Кэтлин Мэри. Мэри — в честь матери Альберта, а Кэтлин — потому, что мне нравилось это имя. Вера Лонгли была просто без ума от ребенка. Я почти не знала ее мать — она была немного высокомерной, осмелюсь сказать, считала себя лучше нас, — но Вера все время приходила к нам в дом, просила подержать малышку, искупать ее и все такое. Откровенно говоря, мне это немного льстило. Времена сильно изменились, и мир стал другим, но в те дни человек, который работал в страховой компании и жил в отдельном доме с электричеством, был на голову выше нас, даже сравнивать нечего. Мой отец был батраком на ферме — или сельскохозяйственным рабочим, как теперь говорят, а муж — сигнальщиком на железной дороге. И я действительно считала честью, что Вера приходит в мой дом, и старалась изо всех сил, чтобы привлечь ее и угодить ей.
Тем временем, меньше чем через год после появления на свет Кэтлин, миссис Марч родила второго ребенка, мальчика; сына крестили Альбертом, в честь отца, но все называли его Берти. Роды были трудными, и после них Адель несколько месяцев болела. Поэтому помощь Веры стала еще более желанной, и выработался определенный распорядок. Во время долгих летних каникул она каждый день возила Кэтлин гулять в старомодной детской коляске, в которой катали саму Адель, когда та была ребенком.
Мистер Альберт — Берти — Марч, который теперь живет в Клактоне и недавно ушел на пенсию из Английской водопроводной компании, рассказывает:
Я был слишком мал, чтобы что-то помнить о том вечере. Кэтлин было чуть больше двух, а мне — всего пятнадцать месяцев. Моя мать никогда об этом не говорила. Ни слова, как будто у меня и не было старшей сестры — и, разумеется, я не помню Кэтлин. Только после того, как умер отчим и мать переехала к нам, она разоткровенничалась и один или два раза вспоминала о Кэтлин. О том, что девочка уже начинала говорить и какие у нее были кудрявые волосы — всякое такое.
Обо всем мне рассказал отец. Мне было четырнадцать, и я уже работал. Это случилось года за два до его смерти. Ему исполнилось всего тридцать пять, но в Первую мировую он был ранен, и это его подкосило. Отец страдал от жутких головных болей — последствия ранения в голову, полученного под Ипром. В тот день, когда мы потеряли Кэтлин, он рано вернулся домой, полуослепший от головной боли. Тогда, в 1921 году, не жаловали людей, которых заставляет уйти с работы головная боль. Смею вас заверить, что времена были другие. Во-первых, можно было лишиться зарплаты, а во-вторых, тебя не отвозили домой на машине и не говорили: «Можешь не приходить, Альберт, пока тебе не полегчает». Ничего такого. Но папа был вынужден бросить работу, потому что в таком состоянии представлял опасность для компании — он отвечал за жизни сотен людей. И конечно, ему пришлось идти домой пешком, хотя там было чуть больше мили, что в те времена не считалось.
Он возвращался домой переулками, а не по главной дороге. Перейти через речку можно было по броду, который мы называли «перекат», но для тех, кто передвигался пешком, там имелся деревянный мост. Проходя по мосту, отец увидел Веру Лонгли и еще одну девочку, которые сидели на берегу реки, а в нескольких ярдах от них, под деревьями, стояла коляска. Они сидели спиной к коляске, которая располагалась на высокой, плоской площадке, тогда как девочки спустились к самой воде. Отец не связал коляску с собственным ребенком — ему не пришло в голову, что там может лежать его дочь. Вероятно, он был не в состоянии думать ни о чем, кроме головной боли.
Отец пробыл дома около часа; он лежал в кресле с мокрым полотенцем на голове, а мать занималась мной, когда появилась миссис Лонгли. Тогда она сама ждала ребенка, будущую Иден. Миссис Лонгли сообщила матери, что Кэтлин пропала, исчезла из коляски. Мама всегда возмущалась, что Вера не пришла сама, а прислала свою мать…
Кэтлин Марч больше никто не видел. Поисками занялась полиция и жители деревни. На помощь призвали местного фермера с его знаменитой ищейкой. В составе поисковой партии были Артур Лонгли с сыном. Ночь выдалась ясной и лунной, и пятьдесят мужчин не прекращали поисков до самого рассвета.
Что Вера Лонгли сказала полиции? Протоколов допроса или беседы с ней — если таковые были проведены — не сохранилось. Тут нам опять приходится полагаться на семью Марч, вернее, на миссис Бэкон, учитывая, что в то время Альберту Марчу еще не исполнилось двух лет.
Вера не хотела меня видеть, и ее мать тоже была против. Она сказала, что пользы от этого не будет. Но я настаивала. Разве не мой ребенок пропал, не моя дочь? Если она не придет, я сама пойду к ней, сказала я. И пошла. Я отправилась в «Лорел Коттедж» и увидела Веру. Миссис Лонгли говорила, что она в ужасном состоянии, плачет и рыдает; но когда я ее увидела, Вера не плакала. Однако была очень бледной и выглядела испуганной.
Мой муж сказал, что видел Веру с подругой, сидевших на берегу реки. Вера подтвердила: да, действительно, она встретила школьную подругу, Мейвис Воган, и они вместе пошли к броду. Кэтлин заснула. Девочки оставили коляску на высоком берегу, а сами спустились к воде. Вера клялась, что не отрывала взгляда от коляски больше чем на пять минут, но я знала, что это неправда. Она сказала, что Мейвис сидела с ней примерно полчаса, а потом пошла домой по берегу реки. Вера утверждала, что следила за коляской, чтобы не пропустить, когда та пошевелится — вы понимаете. Если коляска начнет раскачиваться, значит, Кэтлин проснулась. Разумеется, коляска оставалась неподвижной, потому что в ней уже никого не было. Кто-то незаметно подошел к ней и унес Кэтлин. Так она сказала. Я не знала, можно ли ей верить, но что мне было делать?
Мейвис Воган, впоследствии миссис Броутон, умерла в 1978 году в возрасте семидесяти одного года, но та история хорошо известна ее дочери, миссис Джудит Джонс, которая живет в соседнем Сиссингтоне.
Все события, связанные с исчезновением малышки Марч, очень расстраивали маму. Даже в свете того, что случилось потом — я имею в виду убийство, — она не сомневалась, что Вера Хильярд была ни при чем. Вера любила детей. Я бы сказала, что обстоятельства убийства это подтверждают. Она любила Кэтлин Марч точно так же, как потом любила свою маленькую сестру. Моя мама говорила, что появление на свет Эдит Лонгли сохранило разум Веры, она в этом нисколько не сомневалась. Как бы то ни было, после ее рождения Вера несколько месяцев болела.
Ходили разные слухи, чем занимались моя мать и Вера, когда украли Кэтлин. Предполагали, что они пришли на речку, чтобы встретиться с мальчиками, — вы можете себе представить подобные инсинуации? Все это глупости. Они сидели и болтали, и больше ничего, в пределах слышимости от коляски, в десяти ярдах от нее. Мама шла за покупками в магазин Грейт-Синдон — они жили на отшибе, в Коул-Фен, — когда встретила Веру. Она говорила, что тысячу раз пожалела, что не прошла мимо коляски по дороге, — тогда бы она точно знала, лежит ли Кэтлин в коляске или нет. Мама этого не сделала. Вскарабкалась на берег и направилась к пешеходному мосту. Причем намеренно, чтобы не беспокоить Кэтлин. Какая ирония, правда?
Разумеется, позже, после убийства, люди, помнившие историю с Кэтлин Марч, начали утверждать, что ее убила Вера. Они говорили, что Кэтлин плакала, и Вера вышла из себя. Известно, что у Веры был вспыльчивый характер, о чем говорила даже моя мама. Но мама никогда в это не верила, даже после того, как Веру повесили…
Осенью 1979 года мистер Джордж Тревис, которому принадлежали 600 акров сельскохозяйственных земель между Эссингтоном и Коул-Фен, нанял рабочего по имени Питер Сомерс, чтобы выкопать живую изгородь. На третий день выкорчевывания живой изгороди при помощи экскаватора мистер Сомерс обнаружил на глубине шести или восьми футов бочку для нефтепродуктов восемнадцати дюймов высотой и девяти дюймов в диаметре; ее горлышко было грубо залеплено пробкой из желтой глины, прожилки которой встречаются в светлой сыпучей почве этих мест.
Сначала мистер Сомерс и мистер Тревис подумали, что в бочке могут находиться ценные артефакты, к которым в последнее время проявляют интерес археологи, или даже драгоценности, украденные из Коул-Холл при ограблении, которое случилось десять лет назад и стало местной легендой. Среди похищенного — его так и не нашли — была нить жемчуга стоимостью 10 тысяч фунтов. Однако внутри бочки обнаружилась кучка порыжевших костей и обрывки ткани. Находку отнесли в полицию.
