Дмитрий Вересов - Мой бедный Йорик
— Отца имеешь в виду?
— Вообще-то, я говорю про старый дом Лонгиных, — ответила Аня. — Но ты сейчас сказал про Василия Ивановича, и я поняла, что не разделяла их — человека и его дом. Может, это глупости. Ты так, конечно, и подумал. Но я совсем мало общалась с твоим отцом. Он умер через три месяца после нашей свадьбы. Я с ним никогда толком и не разговаривала. Обменялись несколькими фразами и все. Мне потом казалось, что душа Василия Лонгина бродит по дому… Нет, не то. Как бы тебе объяснить? Я их никак не разделяла — твоего отца и твой дом. Я даже не совсем почувствовала смерть Василия Ивановича, потому что его часть была жива. Так говорят, обычно, про произведения художников, их творения. Помнишь? «Нет, весь я не умру. Душа в заветной лире мой прах переживет и тленья убежит…» Душа твоего отца была в этом доме. Нельзя было ее тревожить, спорить, делить коллекцию. Все должно было остаться как есть. Поэтому такое странное завещание. Василий Иванович чудачил, но он, мне кажется, намекал нам, живущим еще обычной жизнью, чтобы не трогали его душу… А теперь он умер. Душа его умерла.
Иероним сморщился будто от боли. Он, наверное, сказал бы Ане что-то важное, но в этот момент бибикнула машина. Темно-лиловый «вольво» аккуратно развернулся, мягко объехал по траве джип Иеронима.
С появлением на территории Тамары и Вилена Сергеевича сразу бросились в глаза штабеля строительного материала, вагончик рабочих, уже начатое строительство нового кирпичного забора на заднем плане усадьбы. Мачеха не теряла времени даром.
— Йорик, смотри, как обгорела вот эта сосна, — раздался голос хозяйки.
— А рябина сгорела совсем, — отозвался Иероним.
— Надо будет все эти деревья спилить. К тому же там у нас будет теннисный корт. Анечка, вы играете в теннис?
— Если только сильно выпью, — сказала Аня.
— Теннис не терпит ерничества, — наставительно ответила на ее реплику Тамара. — Это игра современных аристократов.
— Я бы вам посоветовал, Анечка, — включился в разговор Вилен Сергеевич, — найти хорошего тренера. Я, например, вышел на уровень не мастера, но гораздо выше среднего любительского. Это дает мне большие преимущества.
— Вы так любите побеждать, Вилен Сергеевич?
— Не в этом дело, Анечка, — Пафнутьев улыбнулся своей обычной улыбкой, то есть растянул губы, нагнал морщинок по углам рта, но глядя на Аню своими стекловидными глазами. — Обладая большим умением, чем партнер, я могу выигрывать или проигрывать в зависимости от ситуации, от человека, моего интереса к нему. Понимаете?
— Еще бы! Это равнозначно тому, что с одними надо выглядеть умным, эрудированным человеком, а с другим — полным кретином, ржать над его тупыми шутками и показанным пальцем. Я правильно поняла?
— Точно, — Вилен Сергеевич не обиделся, наоборот, сделал галантный жест. — Вам бы, Анечка, я проиграл с большим удовольствием. А в разговоре с вами, что мне особенно приятно, требуется выглядеть умным, даже остроумным, начитанным.
Тамара Лонгина, услышав комплимент произнесенный ее мужчиной в адрес другой женщины, забеспокоилась.
— Вилен, — сказала она строго, — строители обещали разобрать пепелище еще на той неделе. Неужели тебе было трудно проконтролировать? Мы же в России… Здесь всегда будет мало одних рыночных отношений. Тебе ли это не знать?
— Но, Тамарочка, мы же решили в первую очередь заняться забором.
— Мы так решили? — удивилась мачеха Тамара. — Ты ничего не путаешь? Ты хочешь сказать, что я планировала пикник с видом на пожарище? Шашлыки на углях от родимого дома? Вряд ли кто-то из присутствующих получит от этого большое удовольствие.
— Я предлагаю расположиться в том конце, где беседка, заросший пруд, кусты крыжовника, — Вилен Сергеевич вытянул руку в нужном направлении. — Там прекрасный вид, только чуть-чуть потревоженный стройкой.
— А крыжовник вы тоже вырубите? — спросил Иероним.
— Еще не решили, — сказала Тамара. — Между прочим, откуда там столько крыжовника?
Иероним улыбнулся какой-то не относящейся к присутствующим улыбкой.
— Я тогда в школе проходил рассказы Чехова. «Ионыч», «Человек в футляре», «Крыжовник»… Отец любил читать вместе со мной по школьной программе, а потом обсуждать прочитанное, вызывал меня на спор, заставлял обзаводиться собственным мнением. Вот и «Крыжовник» он прочитал в один из вечеров, спросил меня после: «Йорик, ты думаешь — это пошлость?» Думал еще пару дней. Опять подозвал меня и говорит: «Это, конечно, пошлость, но… Крыжовник я все равно вон там посажу, потому что это хорошо, потому что после того, как Антон Павлович о нем написал, это уже не только пошлость». Я помню, пришла целая машина с кустами крыжовника. Отец вкапывал кусты и бормотал что-то из Блока. «Пред этой пошлостью таинственной…» Или что-то вроде этого…
Все, замолчав, смотрели на Иеронима. Он спохватился, в глазах его мелькнул испуг, и сразу за этим забегали злые огоньки. Иероним оглянулся по сторонам — он что-то искал или вспоминал. Вдруг он быстро пошел к старому деревянному забору, исчез по пояс в иван-чае. Было видно, как он возится с какой-то длинной палкой, а появился он со старой ржавой косой в руке.
— Крыжовник — это пошлость, — сказал он, а потом подмигнул Тамаре и спросил на особый манер, где-то им подсмотренный: — Что, хозяйка? На бутылку накинешь, так мы его в момент вырубим. Ни прутика не оставим, ни ягодки. Это мы враз, ты только накинь, не жмись…
Он повернулся и широкими шагами направился к зарослям крыжовника.
— Йорик, ты что собрался делать? — окликнула его мачеха Тамара, но он даже ухом не повел. — Не делай глупостей, я еще ничего не решила. Может быть, это действительно неплохо — крыжовник. Северный виноград и все такое… Иероним, остановись! Что ты опять выдумал?
Иероним в это время остановился перед крайним кустом, смерил его взглядом, как противника в кулачном поединке, размахнулся и ударил косой в лиственную гущу что было сил. Куст выдержал, самортизировал и отбросил косу назад. Тогда косарь взялся за древко на самурайский манер и нанес еще несколько яростных ударов. Металлическая часть, то есть сама коса, только мешала ему. Листья летели в разные стороны, но стебли держались.
— Сладку ягоду рвали вместе! — не пел, а орал противным голосом Иероним, не прекращая избиения кустарника. — Горьку ягоду я одна!
— Иероним, это не смешно, — сказала мачеха Тамара, хотела еще что-то добавить, но Вилен Сергеевич ее остановил.
— Я, пожалуй, займусь шашлыками, — сказал он, направляясь к машине. — Вы мне поможете, Анечка?
— Шашлык не терпит женских рук, — ответила Аня.
— А я вам хотел предложить сервировку стола. Ну, в крайнем случае, нарезать лук колечками.
— У меня, кажется, уже есть неотложное дело. Мне бы рукавицы, топорик, нож?
— Посмотрите вон там, возле строительного вагончика…
Глядя, как супруги Лонгины с двух сторон наступают на кусты крыжовника — Иероним яростно и бестолково, Аня же спокойно и сноровисто — Вилен Сергеевич задумчиво произнес себе под нос:
— Не приведи, господи, увидеть вам настоящую русскую семью, бессмысленную и беспощадную….
Так погиб крыжовник на участке Тамары Лонгиной. Иероним после физической нагрузки успокоился, а после глупого, неадекватного поступка испытывал некоторое смущение. Его теперь старались не задевать, мало ли что он еще выкинет, подожжет. За дом, правда, можно было уже не опасаться.
Вилен Сергеевич все-таки привлек освободившуюся от садовых работ Аню к работам кулинарным. В четыре руки они быстро резали, мешали, солили, перчили… Пафнутьев явно получал от этого процесса удовольствие, и у Ани завертелась на языке реплика о его истинном призвании.
— Прошу прощения, что не помогаю вам, — сказала подошедшая мачеха. — Но, как видите, я в белом. Могу только развлекать вас светской беседой, поговорить о театре, кино, книгах. Но только не о живописи, графике. Ни единого слова о виде искусства, которое пачкает и оставляет следы. Анечка, скажите, пожалуйста, что сейчас читает молодежь?
— Думаю, что ничего не читает.
— А продвинутая молодежь? Вы, например?
— Какая же я продвинутая? У меня довольно традиционные вкусы.
— И кто ваш любимый писатель?
— Из отечественных?
— С отечественными все ясно, — мачеха Тамара махнула рукой в сторону комаровского кладбища. — Толстой или Достоевский, Пушкин — наше все… Как говорится, не будем лохматить Ахматову. Кого вы предпочитаете из зарубежных авторов?
Аня вспомнила, как Иероним, указывая своей невесте на стеллажи в доме Лонгиных, сплошь заставленные журналами «Иностранная литература» за многие годы, сказал, что это — любимое чтиво его мачехи. Тамара называла «Иностранку» настоящей энциклопедией нерусской жизни для многих поколений. Она не просто прочитала любимый журнал за все минувшие года, она его регулярно перечитывала и считала себя поэтому большим специалистом по зарубежной литературе. Вспомнив это, Аня немного подумала и сказала:
