Арнальд Индридасон - Голос
— Может быть, лучше всего такие вещи заметны в среде последователей религиозных движений, — продолжал Габриэль. — Дети, рожденные в семьях верующих, обязаны исповедовать религию родителей и, таким образом, в реальности живут скорее их жизнью, чем своей собственной. Им никогда не предоставляется возможность стать свободными, вырваться из того мира, где они родились, и принимать самостоятельные решения. Естественно, дети отдают себе в этом отчет слишком поздно, а некоторые — вообще никогда. Но часто происходит и так, что, будучи в подростковом возрасте или даже взрослыми, они говорят «я так больше не хочу» и дело заканчивается конфликтом. Вдруг ребенок отказывается жить жизнью своих родителей, и это порой оборачивается трагедией. Такое можно наблюдать повсюду: врач надеется, что его ребенок станет врачом, адвокат — что ребенок будет адвокатом. То же самое можно сказать и о чиновниках, пилотах и прочих. Повсеместно люди проецируют на детей свои несбывшиеся мечты.
— Это и произошло с Гудлаугом? Он сказал «стоп» и устроил бунт?
Габриэль немного помолчал.
— Вы уже познакомились с отцом Гудлауга? — спросил он.
— Я общался с ними сегодня утром, — ответил Эрленд. — С ним и его дочерью. Полны злости и ненависти. Похоже, они не испытывают ни малейшего сострадания по отношению к Гудлаугу. Не проронили ни единой слезинки.
— Старик был в инвалидной коляске? Отец Гудлауга?
— Да.
— Это случилось спустя несколько лет, — сказал Габриэль.
— Спустя несколько лет после чего?
— После того жуткого концерта. Концерта, по завершении которого мальчик должен был поехать в турне по Северным странам. Такого раньше никогда не случалось — чтобы ребенок из Исландии выступал солистом с хорами других Скандинавских стран. Его отец послал первую пластинку в Норвегию, и студия звукозаписи проявила интерес к мальчику; они организовали серию концертов, рассчитывая сделать юное дарование известным в Скандинавии. Отец Гудлауга однажды сказал мне: его заветная мечта — чтобы сын пел с Венским хором мальчиков. Заметьте, его мечта, а не Гудлауга. И этот человек добился бы своего, вне всякого сомнения.
— И что же случилось?
— То, что всегда рано или поздно происходит с мальчишескими сопрано, — вмешалась природа. В самый решающий момент жизни ребенка. Перелом мог настичь его на репетиции или дома, когда он был в полном одиночестве. Но сложилось иначе, и это уязвило мальчика…
Габриэль посмотрел на Эрленда.
— Я был с ним за кулисами. Хор должен был исполнить вместе с Гудлаугом несколько произведений. В зале было много детей из Портового Фьорда, приехали уважаемые музыканты из Рейкьявика, даже несколько журналистов. Концерту была сделана широкая реклама, и отец Гудлауга, естественно, сидел в середине первого ряда. Будучи уже молодым человеком, Гудлауг пришел ко мне через несколько лет после того, как ушел из дома, и рассказал, что он пережил в тот трагический вечер. С тех пор я часто размышляю о том, как одно-единственное событие может оставить в душе отпечаток на всю жизнь.
* * *В Городском кинотеатре Портового Фьорда некуда было яблоку упасть. Стоял шум. Гудлауг уже два раза приходил в это импозантное здание посмотреть фильмы и восхищался всем увиденным: изумительным светом зрительного зала и находящейся на возвышении сценой, на которой выступали артисты. Он был здесь с мамой, когда показывали «Унесенные ветром», а в другой раз смотрел с отцом и сестрой новый диснеевский мультфильм.
Но сейчас люди пришли не для того, чтобы увидеть героев экрана. Они собрались, чтобы послушать его голос. Он сам будет выступать на сцене, и его пение уже записано на двух пластинках на сорок пять оборотов. Чувство неловкости прошло, но неуверенность осталась, хотя он уже выступал перед публикой в церкви Портового Фьорда и в школе, где было еще больше народу. Раньше он ужасно смущался и паниковал, но когда понял, что он вызывает у людей восхищение, то смог преодолеть робость. Вся эта публика собралась здесь, чтобы послушать его пение, зрители хотели услышать его голос. Тут нечего стыдиться. Люди пришли ради его голоса и его умения петь. Он был звездой.
Отец показал ему заметку в газете: «Сегодня вечером выступает лучшее детское сопрано Исландии». Ему не было равных. Отец не скрывал радости и ждал вечера с еще большим нетерпением, чем он сам, целыми днями только и говорил об этом. «Если бы твоя мать была жива и увидела тебя на сцене Городского кинотеатра, она была бы так счастлива. Это бы ее несказанно обрадовало», — повторял он.
Даже за границей восхитились его пением и предлагали приехать для выступлений. Они хотели выпустить пластинку с его исполнением. «Я знал это, — твердил отец снова и снова, — я знал это». Он работал не покладая рук для организации поездки. Концерт в Городском кинотеатре был апогеем этой подготовки.
Режиссер показал Гудлаугу, откуда он может наблюдать за залом и смотреть, как рассаживаются зрители. Он прислушивался к шуму. Множество людей, с которыми он незнаком и которых никогда больше не увидит. Он заметил супругу дирижера и их троих детей, усевшихся в конце третьего ряда, разглядел своих школьных приятелей с родителями и даже нескольких человек, с которыми враждовал. Гудлауг увидел своего отца, устраивавшегося в центре первого ряда, и старшую сестру, смотревшую в пустоту. В зале также были родственники его матери — тетушки, которых он едва знал, и дядюшки, державшие свои шляпы в руках в ожидании открытия занавеса.
Гудлауг делал все, чтобы папочка им гордился. Он знал, что отец принес себя в жертву ради того, чтобы его сын занял самое почетное место в списке солистов. И вот теперь настал день, когда все увидят плоды его усилий. Это было оплачено бесконечными репетициями. Жалобы не допускались. Он пробовал, но только вызывал гнев своего родителя.
Гудлауг полностью доверял отцу. Так было всегда. Даже когда ему приходилось, вопреки желанию, петь прилюдно. Папа подталкивал его, вдохновлял и укреплял его волю. Когда Гудлауг впервые выступал перед аудиторией, это для него было похоже на пытку: он боялся ступить на сцену, стеснялся всех этих незнакомых людей. Отец был непреклонен, даже когда над мальчиком посмеивались из-за занятий пением. Когда он стал выступать все чаще и чаще, в школе или в церкви, мальчишки и даже некоторые девчонки дразнили его, обзывали, подражали его пению, но отец ничего не хотел знать о том, что происходило вокруг. А Гудлауг не хотел его сердить.
Мальчик не мог оправиться после смерти матери. У нее обнаружили лейкемию, которая унесла ее за несколько месяцев. Отец сутки напролет проводил в больнице. Он поехал в клинику вместе с мамой и ночевал там, пока жизнь уходила из нее. Вечером перед уходом на концерт отец сказал: «Вспомни о маме. Как бы она гордилась тобой!»
Хор занял свое место на сцене. Все девочки в одинаковых платьях, оплаченных мэром Портового Фьорда. Мальчики в белых рубашках и черных брюках, так же как и он сам. Дети перешептывались, возбужденные всеобщим интересом к их коллективу, и готовились выступить как можно лучше. Габриэль, руководитель и дирижер хора, разговаривал с режиссером. Конферансье затушил сигарету об пол. Все было готово. Скоро поднимут занавес.
Габриэль позвал его.
— Все в порядке? — спросил он.
— Да. Зал переполнен.
— Конечно. Все пришли посмотреть на тебя. Помни об этом. Люди собрались, чтобы посмотреть на тебя и послушать не чей-нибудь, а твой голос. И ты должен гордиться этим и быть довольным собой. Не стесняйся. Возможно, ты немного нервничаешь, но как только начнешь петь, станет легче. Сам знаешь.
— Да.
— Ну что, начинаем?
Он кивнул.
Габриэль положил руку ему на плечо.
— Тебе наверняка будет трудно смотреть в зал, где столько людей. Главное, начни петь, и все будет в порядке.
— Да.
— Никаких представлений не будет, пока не закончится первое произведение. Мы хорошо все отрепетировали. Ты начнешь петь, и все будет отлично.
Габриэль подал знак режиссеру, махнул хору, который тут же затих и успокоился. Все было готово. Они были во всеоружии.
Свет погас. В зале воцарилась тишина. Занавес поехал вверх.
Вспомни о маме.
Пока зал не предстал перед ним, Гудлауг вспомнил маму на больничной койке, какой он видел ее в последний раз, и на мгновение отключился. Он пришел с отцом, они оба сели на край кровати. Мама была так слаба, что с трудом открывала глаза. Когда они закрылись, Гудлауг подумал, что она заснула, а потом мама медленно подняла веки и посмотрела на него, пытаясь улыбнуться. Они не могли остаться надолго. Когда пришло время расставаться, они с отцом поднялись, и Гудлауг впоследствии всегда жалел о том, что не поцеловал ее на прощание, — тогда они были вместе в последний раз. Он просто встал и вышел из палаты вслед за папой, и дверь за ними закрылась…
