Ирина Градова - Врачебная ошибка
– В принципе, – продолжал молодой хирург, получив поддержку, – это не самая плохая система… Вы слышали, что квоты хотят упразднить?
Кадреску снова кивнул.
– Может, тогда проблема исчезнет? Если страховая компания совместно с пациентом будет платить за операции, то всем будет доставаться поровну, и никто не сможет узурпировать квоты по своему усмотрению?
– Вот только в нашей стране пациенты еще долго не сумеют платить за себя – слишком велики суммы и малы зарплаты. А что вы имели в виду под узурпацией квот?
Молодой человек отвел глаза. Кадреску ждал.
– Вы ведь не будете об этом с Георгиади говорить? – спросил он наконец.
– Вы имеете в виду не выдам ли я вас? Можете быть спокойны. Так что вы собирались сказать?
– Нинель Виссарионовна пользуется тем, что она – заведующая отделением. Распределение квот зависит от нее. Никто не спорит с тем, что она хороший профессионал, но это ведь не означает, что никто другой не имеет права оперировать и получать за это деньги?
– Разумеется, – согласился Леонид, боясь, как бы отсутствие поддержки с его стороны не убило в собеседнике желание высказаться. Он был не слишком силен в таких вещах, однако умом понимал, что должен время от времени поощрять доктора. – Это несправедливо!
– Точно, несправедливо! – обрадовался Георгий. – Онкология – вообще занятие неблагодарное, ведь это одна из самых тяжелых областей медицины. Пациенты, которые не могут платить, подолгу стоят в очереди, а в нашем деле время играет против больного: потяни время, и оперировать уже бесполезно! А квоты дорогие. Их спускают редко, и как только это происходит, мы едва справляемся с потоком пациентов. Это самое хлебное время!
– И когда же вам спустили квоты на Вильмса?
– Год назад. Их было очень много – мы тогда неплохо заработали, но даже сравнивать с заработком Георгиади не берусь – это крохи по сравнению с тем, что загребла она!
– Разве опухоль Вильмса – такое распространенное заболевание?
– В том-то и дело! Наше Министерство здравоохранения – удивительная организация: они распоряжаются квотами и решают, на что именно их выделить, но не видят, что необходимо работать во всех направлениях, а не «спускать» невероятное количество денег на одно заболевание, ничего не давая по другим! Когда деньги не осваиваются, заведующие отделениями и главврачи получают по шапке за то, что не справились – но где, скажите, найти столько пациентов с опухолью Вильмса за такой короткий срок?! Кто с деньгами, уже и без квот прооперировались, а другие… Ну, сами понимаете – когда время является решающим фактором. Мы даже по телефону их обзваниваем, предлагаем лечь на операцию, а родители спускают на врачей всех собак: дескать, где вы были столько месяцев, наш ребенок умер, так и не дождавшись ваших гребаных денег!
– Печально.
– Не то слово! А мы, врачи, все это выслушиваем, хотя, в сущности, нашей вины тут нет, ведь не мы распоряжаемся бюджетом и квотами.
– Давайте вернемся к Вильмсу…
– Да-да, простите. Как вы правильно заметили, пациентов с опухолью Вильмса нам не хватало, когда «сбросили» квоты, и Нинель Виссарионовна… Понимаете, прямо этого, естественно, не говорилось, но некоторые больные с неясными диагнозами… В общем, она подвела их под квоту.
– Подвела? Вы хотите сказать, что операции делались не только тем, кто в этом на самом деле нуждался?
– Ну, можно и так сказать, – неохотно пробормотал Чижов. – Но, может, Георгиади была права: диагноз нечеткий, однако дети-то живы и более-менее здоровы… Она тоже спрашивала об этом.
– Кто – она? – насторожился Леонид.
– Была тут одна журналистка, – вздохнул Георгий. – Молодая такая – слишком молодая, чтобы отнестись к ней серьезно!
– Но вы отнеслись? – Кадреску показалось, что он наконец нащупал связь.
– Она показалась мне профессионалом, несмотря на возраст. Интересная, вдумчивая – не из тех, кто гоняется за призрачными сенсациями.
– И вы рассказали ей то же, что и мне?
– Она обещала не трепаться, пока не соберет достаточно доказательств, и не упоминать моего имени. Я понадеялся, что ей удастся покончить с беспределом, который породила Георгиади, но все как-то заглохло. Видимо, я зря ей доверился!
– Не зря, – возразил Леонид. – Та журналистка пыталась сделать все возможное – разговаривала с пациентами, собирала информацию.
– Тогда почему не появилось никаких статей? Я регулярно просматривал эту газетенку, «Правду жизни»…
– Она умерла.
– Что? Та девушка… Но как?
– Во время несложной операции – с наркозом что-то напутали.
– Надо же! Послушайте, насчет Георгиади… Как бы там ни было, она ведь спасала пациентов, так? В смысле, может, и не тот диагноз ставила, но они ведь могли умереть без операции, верно?
– А могли сохранить почки, – холодно ответил на это Кадреску, поднимаясь. – Если я правильно понимаю врачебный долг, то он состоит в том, чтобы лечить больных от болезни, которой они действительно страдают!
Кадреску перемотал пленку в диктофоне: уже давно он предпочитал записывать все разговоры, которые кажутся важными, – в особенности в тех случаях, когда интервьюируемый мог впоследствии отказаться от своих слов. Он широким шагом пересек больничный двор, не глядя на гуляющих маленьких пациентов и их родителей. После разговора с Георгием Чижовым на душе остался неприятный осадок. Казалось бы, надо радоваться, что хирург вскрыл нарыв и разоблачил Георгиади, но… Что-то подсказывало Леониду, что несправедливость в отношении больных волновала Чижова не так сильно, как в отношении распределения материальных благ. Был бы врач столь же откровенен, не коснись его денежная проблема?
Но… пусть теперь Лицкявичус решает, что со всем этим делать!
* * *Карпухин внимательно разглядывал сидящего перед ним парня. Стас выглядел настоящей развалиной, а ведь ему, судя по документам, всего двадцать четыре. В очередной раз подполковник спросил себя, каким идиотом надо быть, чтобы вот так, по-дурацки, без всякой причины губить собственную жизнь? Он никогда не находил ответа на этот вопрос, хотя задавался им множество раз за долгую карьеру. Возможно ли, чтобы люди, молодые, полные сил, были настолько не нужны Богу… или кому-то там, наверху, чтобы им позволялось попусту растранжиривать свои судьбы?
У Стаса заканчивалась ломка. Если его сейчас поместить в клинику, возможно, у него был бы шанс. Однако, судя по словам соседей, мать не однажды проделывала этот «фокус», но всякий раз сынок возвращался к пагубной привычке. Видимо, ему уже не помочь, остается лишь использовать по назначению. Видит бог, ничего Артем не желал так сильно, как виновности этого торчка в смерти собственной матери – сколько проблем разрешилось бы разом! Однако многолетний опыт подсказывал, что Стас – не убийца.
– Послушайте, почему я здесь? – нервно хрустя костяшками пальцев, спросил парень. – Что я сделал?
– Не помнишь? – приподнял брови подполковник. В таких случаях лучше не давать допрашиваемому зацепок – пусть сам соображает, что к чему. Это иногда позволяет добиться ответов, которых не выцарапать иным способом.
– А… что я должен помнить?
И этот вопрос остался без ответа. Стас занервничал еще больше. Он ерзал на стуле, и Карпухина прямо-таки подмывало вмазать ему между глаз, да так, чтобы мультяшные птички вокруг головы полетали. Но делать этого нельзя – хотя бы из этических соображений. Но Артем на пределе: на ногах с семи утра, сейчас почти девять вечера, он голоден, устал и раздражен, а это, как правило, ведет к падению настроения и желанию почесать об кого-нибудь кулаки.
– Это из-за матери, да? – снова заговорил Стас, так как подполковник не говорил ни слова. – Я… ничего не делал! Вы мне верите?
Артем издал странный звук.
– Она умерла, – констатировал парень и просительно посмотрел на Карпухина. – Мне бы… поправиться, а?
– Обойдешься, – спокойно ответил тот. – Еще три-четыре часа здесь…
– Пожалуйста! – взмолился Стас. – Что вы хотите, чтобы я сказал?
– Правду, правду и ничего, кроме правды.
– Так я же и говорю правду: мать зачем-то сунула голову в духовку!
– Это мне и без тебя известно.
– Я не имею к этому отношения!
– Рассказывай!
– Да вы что, вправду думаете, что я мог… Да кто я, по-вашему, – монстр?!
– Когда тебя ломает и нужна доза – да.
– Я никогда не тронул бы мать!
– Ты бил ее.
– Неправда! То есть я, может, пару раз и толкнул ее… но это только потому, что она не давала денег или не хотела выпускать из квартиры! Я не бил маму… по-настоящему, вот!
– Знаешь, как я вижу всю картину? – спросил Карпухин. – Тебе уже нечего было вынести из квартиры, и ты решил покуситься на свою долю жилплощади. Мать была против, и ты избавился от нее.
– Нет, говорю же: когда я пришел, она уже была… такая!
– Какая – такая?
– Стояла на коленях, голова в духовке…
