Гастон Леру - Призрак Оперы
— Бедный Эрик!
Зачем этот Эрик вторгся в мысли Кристины и почему маленькая северная фея сокрушалась об Эрике, когда так страдал несчастный Рауль?
Кристина, склонившись над столом, принялась писать — спокойно и деловито, и при этом вся ее фигура излучала такую безмятежность, что Рауль, который все еще дрожал от возмущения, был удивлен и раздосадован еще больше. «Какое хладнокровие», — с горечью подумал он… Между тем она писала, откладывая в сторону исписанные листки. Неожиданно она подняла голову и быстро спрятала написанное в корсаж… Казалось, она к чему-то прислушивается. Рауль тоже прислушался. Откуда доносится этот странный шум, этот далекий звук? Что-то вроде глухого пения, которое просачивается сквозь стену. Впечатление было такое, будто стены поют… Пение становилось все громче, слова — отчетливее… Вот уже хорошо слышен голос: красивый, нежный и в то же время мужественный, берущий за душу. Голос приближался, прошел сквозь стену, и вот он уже в комнате возле Кристины. Кристина встала и заговорила с ним, как будто перед ней был человек.
— Я здесь, Эрик, — сказала она. — И я готова. А вот вы опоздали, друг мой.
Рауль осторожно выглянул из-за ширмы и не поверил своим глазам: рядом с Кристиной никого не было.
Лицо девушки светилось радостью. На обескровленных губах играла слабая улыбка, улыбка выздоравливающего человека, который обретает надежду и верит, что болезнь уже не страшна ему.
Невидимый голос снова запел, и никогда в своей жизни Рауль не слышал ничего подобного: в этом голосе, на одном дыхании, почти на одной ноте, слились мощная побеждающая страсть и нега, торжествующее коварство, трепетная сила, настойчивая нежность и, наконец, ликование. Это были величавые звуки, которые уже самим фактом своего звучания должны возносить в небо душу смертных, чувствующих, любящих и понимающих музыку. Это был чистый и незамутненный источник гармонии, к которому должны припадать посвященные, уверенные в том, что пьют из него квинтэссенцию музыки. И тогда их искусство, познавшее вдруг божественное начало, меняется неузнаваемо. Рауль жадно слушал этот голос и начинал понимать, каким образом Кристина Даэ в тот незабываемый вечер явила перед пораженной публикой невиданную до тех пор красоту звука и сверхчеловеческую экзальтацию, все еще находясь, без сомнения, под влиянием таинственного и невидимого учителя. Он понял всю значительность этого преображения только теперь, когда слышал этот неземной голос, поющий самые банальные слова, и он увидел, каким образом из грязи, пошлости и банальности вырастают дивные цветы. Непритязательные стихи и почти вульгарная мелодия превращались в красоту, преображенные вдохновением певца, уносившим их высоко в небо на крыльях страсти. Этот ангельский голос пел языческий гимн — «Ночь Гименея» из «Ромео и Джульетты».
Рауль увидел, как Кристина протянула руки к «голосу» точно так же, как она тянулась на кладбище Перроса к невидимой скрипке, игравшей «Воскрешение Лазаря».
Судьба навек связала нас с тобой!..
У Рауля затрепетало сердце, и, стараясь не поддаться очарованию, которое, казалось, лишало его воли и энергии, почти лишало ясности мысли именно в тот момент, когда он больше всего в этом нуждался, он отодвинул ширму, скрывавшую его, и шагнул к Кристине. Она же, отойдя в глубь комнаты, где почти всю стену занимало большое зеркало, не могла видеть Рауля, который стоял за ее спиной.
Судьба навек связала нас с тобой…
Кристина медленно приближалась к своему отражению, и собственное лицо надвигалось на нее. Две Кристины — человек и его изображение — коснулись друг друга, слились воедино, и Рауль неосознанным движением протянул руку, чтобы схватить обеих.
Но вдруг каким-то непостижимым образом Рауль был отброшен назад и почувствовал лицом ледяное дыхание; он увидел, что уже не две, а четыре, восемь, двадцать Кристин кружились вокруг него с необычайной легкостью, насмехались над ним и ускользали столь стремительно, что его рука натыкалась на пустоту. Наконец, застыв в неподвижности, он увидел в зеркале себя. Кристина исчезла.
Он бросился к зеркалу, но наткнулся на холодное стекло. Никого! А в артистической продолжал звучать далекий страстный голос:
Судьба навек связала нас с тобой…
Рауль прижал ладони к потному лбу, ощупал пустой сумрак, прибавил пламя газового фонаря. Он был уверен, что это ему не снится: он оказался втянутым в какую-то зловещую игру, смысла которой он не понимал и которая, возможно, его уничтожит, и чувствовал себя любопытным и неосторожным принцем, который шагнул через запретный порог волшебной сказки и поэтому не должен удивляться, что стал добычей магических сил, которые в конце концов он разрушит силой своей любви…
Но куда? Куда исчезла Кристина?
Откуда она появится вновь?
И появится ли она вообще? Увы! Разве она не сказала, что между ними все кончено! А сквозь стену доносилось по-прежнему:
Судьба навек связала нас с тобой…
Тогда, доведенный до изнеможения, побежденный, неспособный размышлять, он сел на стул, на котором только что сидела Кристина. И так же, как она несколько минут назад, уронил голову в ладони. Когда он поднял ее, юное лицо было залито слезами — настоящими крупными слезами, какими плачут обиженные ревнивые дети, слезами, которыми оплакивают горе, знакомое всем влюбленным на земле, и которое он высказал вслух.
— Кто же этот Эрик? — громко произнес он.
XI. Забыть имя «голоса»
На следующий день после того, как Кристина исчезла прямо на его глазах в какой-то ослепительной вспышке, заставившей его усомниться в собственном здравом уме, виконт де Шаньи отправился за новостями к госпоже Валериус и нашел в доме идиллическую картину.
В изголовье кровати старой дамы, сидевшей в постели с вязанием в руках, Рауль увидел Кристину, которая плела кружева. Никогда еще над девичьим рукоделием не склонялась более прелестная головка, более чистый лоб, более нежный взгляд. Щеки девушки обрели свежесть, исчезли синеватые тени вокруг ясных глаз. В ее лице уже не было вчерашнего трагического выражения. Если бы не легкая грусть, будто вуаль наброшенная на прелестное лицо, как последний след невероятных событий, обрушившихся на бедную девушку, никто бы и не подумал, что Кристина имела к ним самое прямое отношение.
Она как ни в чем не бывало поднялась ему навстречу и протянула руку. Но Рауль был в таком сильном замешательстве, что остался стоять, будто громом пораженный, не в силах вымолвить ни слова.
— Что же вы, господин де Шаньи! — воскликнула матушка Валериус. — Разве вы не узнаете нашу Кристину? Добрый гений вернул ее нам.
— Матушка! — прервала девушка, и краска бросилась ей в лицо. — Мне кажется, не стоит больше говорить об этом. Вы же знаете, что нет никакого гения музыки.
— Девочка моя, однако же он давал тебе уроки целых три месяца!
— Матушка, я вам все объясню когда-нибудь… И вы обещали мне хранить молчание и не задавать пока никаких вопросов.
— Если бы ты только дала мне слово не покидать меня больше! Ты обещаешь, Кристина?
— Матушка, все это не интересно господину де Шаньи…
— Вот в этом вы ошибаетесь, мадемуазель. — Юноша попытался сделать свой голос твердым и мужественным, но тот предательски дрожал. — Все, что касается вас, меня очень интересует, и когда-нибудь вы это поймете. Я не скрою, что удивлен не меньше, чем обрадован, найдя вас рядом с вашей приемной матушкой, хотя после всего, что произошло между нами вчера, что вы мне наговорили, я никак не ожидал такого поворота. И я буду несказанно рад, если вы не станете делать из этого тайны, ибо она может оказаться для вас роковой. Кроме того, я ваш старый друг, и меня, так же как и госпожу Валериус, серьезно беспокоят эти странные события, суть которых так и осталась для нас неведомой и которые таят в себе опасность, большую опасность для вас, Кристина.
При этих словах матушка Валериус беспокойно зашевелилась в своей постели.
— Что это значит? Неужели Кристина в опасности?
— Да, мадам, — заявил Рауль, не обращая внимания на предупреждающие знаки девушки.
— Бог ты мой, — простонала добрая и наивная старушка. — Ты должна все мне рассказать, Кристина! Почему ты все время успокаиваешь меня? А о какой опасности идет речь, господин де Шаньи?
— Ее доверчивостью злоупотребляет злой человек!
— Ангел музыки — злой человек?
— Она же сама вам сказала, что нет никакого ангела музыки.
— О, ради всего святого! — умоляющим голосом сказала старушка. — Вы убиваете меня!
— Знаете, мадам, вокруг Кристины, вокруг всех нас существует вполне земная тайна, которая гораздо опаснее, чем все призраки и все гении музыки, вместе взятые.
