Джеймс Паттерсон - Гонка на выживание
Угроза подействовала. Незадолго до полуночи мои люди в аэропорту Кеннеди сообщили, что свидетельница рассматривает снимки.
Я решил сделать перерыв, пока не свалился. Объявил, что мой сотовый будет включен и поехал домой узнать, как там больные.
Добрался я быстро и обнаружил в столовой Симуса, наливающего виски «Джеймсон» в пластиковую детскую чашку.
— Ну что вы, монсеньор! — удивился я. — У нас есть стаканы для взрослых в ящичке над холодильником. Можете налить заодно и мне.
— Очень смешно, — сказал Симус. — Можно подумать, я делаю это для себя! У бедного Рикки так разболелось горло, что я решил дать ему народного, как говорится, лекарства. Нет такой болезни, которую не вылечит капелька виски с горячим молоком и сахаром.
Я не поверил своим ушам.
— Вы не упали с алтарных ступеней? — спросил я, забирая у него бутылку. — Ваше народное лекарство приведет нас в суд по семейным делам. Не могу поверить, что должен сказать вслух: «Не давайте детям виски!»
— Ну и ладно, — обиделся Симус, беря свой пиджак. — Делай что знаешь. Скажи Рикки, пусть держится как мужчина. — И ушел.
Я решил, что лучше все-таки не пить, и, нехотя убрав бутылку, позвонил своим детективам в аэропорт. Стюардесса просмотрела альбомы компаний «Дельта» и «Аэр-Лингус», но никого не узнала.
«Бритиш эйруэйз» все еще медлила. У них был альбом с фотографиями летчиков, но они ждали разрешения от своего главного администратора, отдыхавшего где-то в Итальянских Альпах.
— Понятно, — сказал я. — Сейчас все предпочитают итальянскую сторону Альп. Швейцарский Санкт-Мориц переполнен. Сообщите ему, что, когда погибнет очередная жертва, мы пришлем ему в номер снимки с места преступления вместе с утренним кофе.
Прекратив разговор, я решил заночевать дома. Пошел в ванную, чтобы принять душ. Но когда отдернул занавеску, со мной чуть не случился сердечный приступ.
Моя пятилетняя Шона спала в ванне.
— Что ты здесь делаешь, цветочек? — спросил я, вынимая ее оттуда. — С каких пор подушки стали игрушками для ванны?
— Папа, я не хотела больше пачкать, чтобы тебе не пришлось убирать, — прохрипела она.
Когда я уложил ее в постель, она начала дрожать. Глядя на нее, я задал себе вопрос, то и дело возникавший у меня в течение последнего года.
Что сделала бы Мейв? Я взял в кладовой фонарь, вернулся в комнату Шоны и стал шепотом читать ей любимые сказки, пока она не заснула.
— Мейв, как у меня получается? — спросил я, выйдя в коридор. — Ты не волнуйся. И спи спокойно.
Глава сорок седьмая
Приняв душ, я нашел Мэри Кэтрин в кухне, она доставала из сушилки простыни.
— Господи, Мэри, уже час ночи, — сказал я.
— Это надо сделать, — ответила она, стараясь, как обычно, выглядеть бодрой.
Я помог ей складывать белье, и она просмотрела список больных.
— Сейчас все чувствуют себя неплохо, — сообщила она. — Рвота, слава Богу, прекратилась, но остались кашель и насморк. Думаю, бумажные салфетки кончатся у нас завтра к полудню.
— Учту, — пообещал я. Утром отправлю Симуса на склад «Костко» в Нью-Джерси, чтобы привез целый фургон салфеток.
Когда со стиркой было покончено, я взял корзину из рук Мэри Кэтрин.
— Почему бы теперь тебе не поспать?
Но уходить она никак не хотела. Настояла, что переночует в кресле в гостиной на тот случай, если кому-то понадобится. Слишком усталый, чтобы спорить, я снял пиджак и плюхнулся в кресло напротив. Я ведь уже оделся на следующий день. Буду мятым детективом — Кэти Кэлвин не одобрила бы, — но я должен быть готов, как только появятся какие-то новости.
Все тело ныло. Я так устал, что, несмотря на стресс, адреналин и озабоченность, мои веки тяжело опустились, будто свинцовые.
— Я всегда знала, что за переезд в Америку придется дорого заплатить, — через минуту сказала Мэри Кэтрин. — Чем это пахнет, детской рвотой, или компания «Янки кэндл» выпустила что-то новое?
— Ни тем, ни другим, девушка, — улыбнулся я не открывая глаз. — Этот освежающий аромат идет от моих носков — я забыл бросить их в стирку. Советовал же тебе уйти, когда представилась такая возможность. Доброй ночи.
Глава сорок восьмая
Учитель проснулся в страхе — сел в постели, ловя ртом воздух, сердце колотилось.
Спокойный сон никогда не был для него проблемой, но теперь этому пришел конец. Всякий Раз, засыпая, он слышал голос проклятого полицейского, бившийся у него в ушах, будто гонг.
Беннетт просто дурачился с ним, бодро уверял он себя. Но в душу закрадывалось сомнение, вызывая тревогу, лишая покоя. Что, если его сообщение недостаточно ясно? Шум в голове мешал сосредоточиться. Взглянув на будильник, он скрипнул зубами. Час ночи. Как он сможет действовать завтра, если проведет бессонную ночь?
Учитель взбил подушку, закрыл глаза и повернулся на бок, потом на другой, стараясь устроиться поудобнее. Минут пять пытался сосредоточиться на дыхании. Но ничего не помогало.
Треклятый полицейский его достал.
Он снова сел и в конце концов вылез из постели. Следовало как-то сжечь дурную энергию.
Из выходящего на юг окна гостиной он видел Эмпайр-стейт-билдинг, иллюминированный красными огнями. На другой стороне улицы, в модельном агентстве, вовсю шла вечеринка. Чем не прекрасная возможность?
«Может, прогуляться? — подумал он. — Пройтись вокруг квартала?»
Он оделся и, поворачивая ручку двери, вспомнил, что забыл свои пистолеты. Даже не верилось! Вот до чего он взволнован.
Он вернулся в кабинет, перезарядил «кольты» и надел на стволы глушители из нержавеющей стали — наилучшие швейцарские «брюггер и томет». Сунул пистолеты под ремень и накинул пиджак.
«Мир опасен», — подумал он, быстро спускаясь по лестнице на улицу.
Никогда не знаешь, с кем можно столкнуться.
Глава сорок девятая
Пьер Лагю, выдающийся фотограф мод, спускаясь по лестнице агентства «Уэст-Сайд модел эйдженси», чувствовал себя наполненным радостью пузырьком.
И не просто пузырьком. Опьяненный превосходным наркотиком, известным как экстази, он ощущал себя tres chic[8] пузырьком шампанского «Кристалл».
Удивительно, как его одарила жизнь, думал он. Всего двадцать семь лет, и уже богат. Красивый, гетеросексуальный француз, очень, очень талантливый фотограф. Самое трудное для него — при этой мысли он хихикнул — просыпаться.
Они сказали, что у него превосходный глаз. Они — это люди, имеющие вес в мире моды. Несмотря на его молодость, шепотом произносят: «Кумир». Его имя звучит наряду с Ритцем, Ньютоном, Мэпплторпом. Извините, ребята, подвиньтесь. В городе появился новый enfant terrible[9].
И самое лучшее — вечеринки. Сегодня сказочная мечта уже начала осуществляться, и сколько их еще будет? Он прямо-таки видел этот бесконечный строй. Длинный, изящный, темный, будто ряд дизайнерских костюмов в громадной гардеробной его верхнего этажа на Брум-стрит.
Окружающий мир выдохнул: «Да».
Он вышел на улицу. В небе висела молодая луна — и такими он предпочитал любовниц. Как эта едва достигшая совершеннолетия, похожая на Майю Форд нордическая блондинка, с которой он только что «встретился» на черной лестнице. Он мог бы влюбиться в нее, если бы запомнил имя.
— Пьер? — послышался женский голос.
Он вытянул шею, поднял небритое лицо. Звала она — его новая красавица, статная, словно фигура на носу корабля викингов, забравшаяся на пожарную лестницу над ним. Или это настоящая валькирия? Она стояла на такой высоте, что понять было трудно.
— Лови! — сказала она.
Что-то темное, прозрачное плавно порхнуло вниз и легло на его протянутые ладони — теплое, легкое, почти невесомое. Перо из ангельского крыла? Нет, нечто лучшее. Трусики стринги. Какой чудесный американский прощальный подарок! Какими необузданными становятся девушки!
Он послал ей воздушный поцелуй, достал шелковый платок из нагрудного кармана кашемирового спортивного пиджака от Ива Сен-Лорана и сунул на его место прелестный сувенир. И пошел дальше по Десятой авеню, чтобы взять такси и ехать на очередной званый вечер.
Дойдя до середины квартала, он заметил мужчину, одиноко стоявшего на тротуаре возле путепровода.
«Собрат-гуляка», — подумал Пьер и увидел серьезное лицо этого человека.
Пьер беззастенчиво воззрился на него. Он постоянно искал впечатляющий объект для фотосъемки, набивая глаз. Может, благодаря этому он станет бессмертным. И этот человек — было нечто трагичное в том, как он стоял на темной, совершенно безлюдной улице. Квинтэссенция грусти. Совершенно в духе Эдварда Хоппера.
Но в глазах человека было еще что-то. Какая-то пугающая, страстная напряженность.
Пьер был так зачарован, что прошло полминуты, прежде чем он увидел два пистолета с глушителями.
