Анатолий Степанов - В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего года
Капитан добросовестно отнесся к порученному делу. Методичный огонь по окнам не давал бандитам наблюдать за происходящим. Стоя с непростреливаемой стороны, Смирнов жестом подозвал троих милиционеров.
― Когда я пойду, вы сразу же начните выламывать дверь. Перед дверью не стойте, дрыной какой-нибудь сбоку. По-настоящему ее ломать будете только после того, как услышите мои выстрелы в доме.
Трое согласно кивнули. Жалея пальто, Смирнов по-пластунски полз к избушке. Дополз до угла, двинулся дальше, к первому окну. Добрался до него и залег. Стрелки все поняли и перенесли огонь на второе окно. За углом внушительно затрещало: трое начали ломать дверь.
Прикрыв левым рукавом лицо, Смирнов нырнул в разбитое оконное стекло. Перекатываясь по полу, он произвел первый свой выстрел в бандита с пистолетом. Второго вооруженного он увидел лишь тогда, когда тот выстрелил в него. Выстрелил, но не попал. А Смирнов в ответ попал. Потом выпустил всю обойму над головами оставшейся четверки. На устрашение.
Ворвались милиционеры. Неизвестно, кто стонал, неизвестно, кто плакал. Неиспорченных повязали. Смирнов поднялся, спрятал пистолет, стал отряхивать изрядно пострадавшее пальто. Подошел капитан, душевно доложил:
― Четверо под стражей, одного вы уложили на месте, второй тяжело ранен. Санитарная машина сейчас прибудет.
― Первый раз после фронта убиваю, ― не капитану, себе сказал Александр. Достал из кармана мятую пачку "Беломора", спички, закурил и заметил, что пальцы дрожали.
― Их бы всех за Игнатьева без суда и следствия к стенке поставить.
― Поставят, ― вяло успокоил капитана Александр и спросил: ― А машина есть?
― Да ваша же! ― удивился капитан.
― Тогда я поеду. Сами здесь разберетесь.
― Спасибо, товарищ майор.
― За что? За то, что человека убил?
― Не человека. Бешенную собаку, ― убежденно произнес капитан.
― Александр Иванович, поехали, ― предложил оказавшийся тут как тут шофер, мягко предложил, осторожно, как больному.
― Не понимаю я вас, Александр Иванович, ― сказал шофер Вася, когда "Победа" побежала по шоссе Энтузиастов. Вася был очень молодой, а потому до чрезвычайности категоричный. ― Зачем-то самим? Приказали бы любому и все.
― Что все? ― не понял еще смурной Смирнов.
― Пусть выполняют! А ваше дело ― руководство осуществлять.
― Стоять и смотреть, что ли?
― Зачем же стоять? Советы давать, указания. Под пули командиру лезть негоже.
Так и бубнил Вася до самого МУРа. Александр молчал. Никто не мог сделать этого, не подвергая себя смертельной опасности. Никто, кроме майора Смирнова, который в годы войны командовал ротой десантников. Не понимал этого молодой Вася.
Сразу же ворвался в кабинет Казарян.
― Позже зайди. Минут через пятнадцать. И, если можно, чайку сообрази. Покрепче.
Казарян согласно кивнул, тихо прикрыл за собой дверь. Александр сел за стол, потом вспомнил, что в пальто, встал, разделся. Снова, откинувшись, устроился в своем полукресле. Поглядел немного в потолок и вытащил парабеллум. Извлек обойму, нашел в кармане запасную и загнал ее в рукоять. Открыл сейф, достал коробку с патронами и тщательно снарядил отстрелянную обойму. Опять уселся в кресло и стал ждать Казаряна. Ни о чем не думалось.
Чаи гоняли с наслаждением.
― Ты и жасминового слегка присыпал? ― поинтересовался после второго стакана Александр.
Казарян кивнул.
― Откуда взял?
― Китайский секрет, как говорится в одной детской книжке, ― туманно ответил весьма довольный собой Казарян.
― Он у секретарши Верки выпросил, ― буднично раскрыл китайский секрет Ларионов.
― Самого, значит, обделили, ― догадался Александр.
― Ничего, обойдется. У него китайские делегации часто бывают. Еще привезут. ― Суров был с начальством Роман Казарян.
― Намылит он загривок твоей Верке.
― Для нее ― пострадать за меня будет великим счастьем.
― Трепло ты, Рома! ― возмутился Ларионов. ― У нее же любовь с Гришиным из НТО.
― Так то земная любовь, меня же она любит неземной, я бы даже сказал ― надмирной любовью.
Отпустило затылок, перестали ломить глаза. Хорошее это дело сидеть со своими ребятами и гонять чаи.
― Ты чего ко мне рвался? ― вспомнил Смирнов про первый казаряновский визит.
― Да дело было.
― А сейчас нет?
― И сейчас есть, но подождет.
― Не подождет. Давай выкладывай.
Смирнов отодвинул стакан и не спеша, с удовольствием закурил.
― Я прав оказался, Саня, ― заговорил Казарян, прихлебывая чай. Огольцы задействованы на всю катушку. Кто-то через них искал Васина. По цепочке. На прямой связи, видимо, Геннадий Иванюк. Но и у него нет непосредственного контакта. Вероятнее всего ― точно обусловленные по месту и времени связные. Мне люди нужны, Саня. Поводить вышеупомянутого Геннадия Иванюка.
― Где я их тебе найду? Все на прочесывании. Мне и вас-то оставили под слезные причитания.
― А что делать будем?
― Плакать, ― разозлился вдруг Смирнов. ― Думай! Мне за вас всех, что ли, думать?!
― Конечно, непосильная для тебя задача, ― охотно согласился Казарян.
― Смотри у меня, Рома, язык в момент укорочу.
― Это каким же макаром?
― В отделение Крылова переведу.
Команда Крылова занималась карманниками. Работа хлопотная, на ногах, почти всегда безрезультатная и оттого крепко неблагодарная.
― Произвол ― главный аргумент начальства, ― попытался продолжить сопротивление Роман, но Смирнов внимания на это не обратил и спросил по делу:
― Кто у них за Ивана проходил? Жорка Столб?
― Вроде бы он.
― Почему "вроде"?
― Вон Сережа во мне сомнения разбудил. Сережа, скажи.
Тихий Ларионов был известен своей неукротимой въедливостью. За это и ценили. Он поставил стакан на сейф, поднялся:
― В деле странный диссонанс...
― Ты не в консерватории, Сережа, ― вкрадчиво заметил Казарян. ― Ты попроще нам изложи, по-нашему, по-милицейски.
― Саня, почему он меня перебивает? ― невозмутимо пожаловался Ларионов.
Смирнов взглядом осадил Казаряна и кратко предложил:
― Продолжай, Серега.
― В деле странный диссонанс, ― упрямо настоял на своем Ларионов и разъяснил: ― Замысел ― одно, исполнение ― другое, а завершение совсем уж третье.
― Объясни конкретнее, ― попросил Смирнов.
― Задумана вся эта операция весьма остроумно, я бы даже сказал изящно. Исполнена же несколько грубовато ― ну зачем было вохровца темнить, доски, по которым контейнеры катили, оставлены, следы от машины не уничтожены. Ну а уж Колхозник со шкурками на рынке ― совсем никуда.
― Выводы? ― Смирнов входил в азарт.
― Два последних этапа ― это безусловно Жорка Столб. Задумал же всю операцию явно не он. И никто из тех, кто по этому делу проходил. Интеллектуальный уровень преступной группы оставляет желать много лучшего.
― А что, Ромка, в Сережиных теориях что-то есть! ― Смирнов тоже встал, малость побегал по комнате, подошел к окну, глянул на "Эрмитаж". Там уже горели огни, хотя было еще светло. ― Все руки не доходят, с делом как следует познакомиться. Я же тебя просил, Роман, дать мне его!
― Я тебе дал, и ты спрятал в свой сейф, ― бесстрастно напомнил Роман.
― А, черт, совсем забыл! ― Смирнов кинулся к сейфу, зазвенел ключами, но в это время раздался другой звон ― телефонный.
― Майор Смирнов у телефона, ― раздраженно представился он трубке, но через паузу раздраженную интонацию сменил на деловую. ― Через три минуты буду.
― Сам? ― поинтересовался Роман. Смирнов кивнул.
― Дождитесь меня. Я постараюсь быстрее отвертеться.
Иван Васильевич стоял у окна и тоже смотрел на огни "Эрмитажа". На воле уже сильно посерело, и огни стали ярче.
― Проходи, садись, гостем будешь.
― Зачем вызывали, Иван Васильевич?
― Господи, сколько же крови могут пролить убогие и осатаневшие недоумки! ― выдохнул Сам, А Смирнов встрял:
― Что надо сделать, чтоб они ее не пролили?
― Перебиваешь начальство, Смирнов, грубишь.
― В облаву, Иван Васильевич?
― Ох и сообразительный ты, Смирнов! В облаву, в облаву! В Соломенной сторожке.
― Когда?
― Через два часа. Ты там со своими ребятами помоги.
― Слушаюсь, ― Смирнов встал.
― И не обижайся. Нет у меня людей, нет.
...Александр заглянул в свой кабинет. Казарян и Ларионов увлеченно играли в тюремное очко.
― Облава, бойцы! ― оповестил их Смирнов. ― По коням!
Потеплело, потеплело наконец. Черная земля Страстного бульвара пронзительно пахла землей. Большие деревья были по-прежнему безлистны, но уже не мертвы. Их серые ветви серели по-весеннему. Они ждали настоящей жизни. И воздух стал другим. В нем любой звук несся далеко-далеко. Слышно было, как дребезжал трамвай на Трубной. Светились родным абажурным светом окна. Те, что в левой стороне Пушкинской площади. Призывно мерцал интимным пламенем ресторанный зал ВТО. Еще непривычно стоял Пушкин ― лицом к Тверскому бульвару. На той стороне сияла огнями дежурная аптека и энергично функционировал пивной бар (с сорок девятого года ― зал) номер три.
