Деон Мейер - Пик Дьявола
И только через два года я перестала злиться и вспомнила, что три месяца с Вильюном были хорошие. Именно тогда я начала думать, что же я скажу дочке об отце. Когда-нибудь ей захочется узнать, и…
— У вас есть дочь? — встрепенулся священник; впервые она застала его врасплох.
— …и мне надо будет придумать, что ей рассказать. Он даже записки не оставил. Даже ей ничего не написал. Даже не сказал, что ему жаль, это все депрессия, или ему не хватает смелости, — ничего. И я решила, что расскажу ей о тех трех месяцах, потому что они были лучшими в моей жизни.
Она замолчала и глубоко вздохнула. Выждав немного, священник спросил:
— Как ее зовут?
— Соня.
— Где она сейчас?
— Именно об этом я и хочу вам рассказать, — ответила Кристина.
15
Гриссел чуть не упустил самое главное. Рано утром в палату зашли две молодых медсестры, развозившие тележку с завтраком. Гриссел не слушал их болтовню; мысли его блуждали в другом месте. Он уже оделся, собрал вещи и ждал выписки. Девицы же оживленно беседовали:
— …в общем, когда она поняла, что он так ко всем подкатывается, он раскололся. Рассказал ей, что вычислил: вечером в пятницу в отделах деликатесов полно одиноких дамочек за тридцать. Они накупают себе на выходные всякие вкусности, чтобы поедать их, сидя у телевизора. Он прохаживался вдоль прохода с тележкой, выбирал самую симпатичную и знакомился. Именно так он закадрил Эммаренцию. Ой, здрасте, сержант, уже встали? Сегодня утром — омлет с сыром, его все просто обожают!
— Нет, спасибо, — сказал Гриссел, беря чемодан и направляясь к двери. Вдруг он остановился и переспросил: — Вечером в пятницу?
— Что, сержант?
— Повторите, пожалуйста, еще раз про Эммаренцию и отделы деликатесов.
— Слушайте, сержант, вам не стоит так отчаиваться, вы ведь не урод, — хихикнула одна сестричка.
— В вас есть что-то от русского дворянина, — заметила другая. — Что-то славянское… Меня заводит!
— Нет, я не…
— Ну, может, волосы длинноваты, но это поправимо.
— Во всяком случае, это ведь у вас на пальце обручальное кольцо?
— Погодите, погодите! — Он поднял руки. — Женщины меня не интересуют…
— Сержант, мы были уверены, что вы гетеросексуал…
Он разозлился было, но взглянул в их веселые лица, увидел лукавые огоньки в глазах и невольно расхохотался. Дверь открылась; на пороге показалась его дочь Карла в школьной форме. Увидев хохочущего отца в обществе двух молоденьких сестричек, она смутилась было, но быстро оттаяла, подбежала к отцу и обняла его.
— Надеюсь, она — его дочь, — сказала одна медсестра.
— Не может быть, он голубой, как небо!
— Хочешь сказать, это его дружок переоделся девушкой?
Карла расхохоталась, положив голову ему на грудь, и наконец сказала:
— Привет, пап!
— Опоздаешь в школу.
— Я хотела убедиться, что ты в порядке.
— Я в порядке, доченька.
Сестрички уже выходили; он снова попросил их рассказать об Эммаренции.
— Зачем это вам, сержант?
— Я расследую то самое дело. Мы никак не можем понять, как преступник выбирает жертв.
— И поэтому сержант хочет проконсультироваться с нами?
— Да.
Они наперебой принялись описывать внешность преступника. Некий Джимми Фортёйн выбирает себе подружку в магазине «Пик энд Пэй» во второй половине дня в пятницу, потому что в это время там полно одиноких женщин.
— Причем им за тридцать или даже за сорок. У молодых еще есть запал — они по вечерам ходят в ночные клубы — в одиночку или в компании, вместе-то веселее.
— Они запасаются на вечер пятницы и выходные: берут всякие, знаете, вкусности, чтобы побаловать себя. Деликатесы.
— Самый сезон охоты начинается для Джимми между пятью и семью, когда в офисах заканчивается рабочий день. Склеить дамочку Джимми ничего не стоит; он их легко убалтывает — у него обаяние…
— Он охотится только в «Пик энд Пэй»?
— Ему там удобнее, но то же самое можно проделывать и в «Чеккерсе».
— Есть что-то в этом супермаркете…
— Какая-то безнадега…
— Отчаяние…
— Клуб одиноких покупательниц…
— Последняя остановка перед благотворительными базарами…
— Неспящие в «Семь одиннадцать».
— Вы поняли?
Гриссел, смеясь, сказал, что все понял, поблагодарил их и вышел.
Он подвез Карлу в школу на машине, которую оставил ему Яуберт.
— Папочка, мы скучаем по тебе, — сказала дочь, когда они остановились у ворот школы.
— А я по вас — еще сильнее.
— Мама говорит, ты снял квартиру.
— Всего лишь временное жилье, доченька. — Он взял ее за руку и крепко сжал. — Я уже третий день не пью, — сказал он.
— Папа, ты знаешь, что я тебя люблю.
— Я тоже тебя люблю.
— И Фриц тоже.
— Он так сказал?
— Ему ничего не нужно говорить. — Карла торопливо открыла портфель. — Смотри, вот что я тебе принесла. — Она протянула ему конверт. — Иногда можешь забирать нас из школы. Мы не скажем маме. — Она обхватила его за шею, обняла, открыла дверцу машины и оглянулась. — Пока, папа! — сказала она с серьезным лицом.
— Пока, доченька.
Гриссел смотрел, как она торопливо взбегает вверх по ступенькам. Его дочь с темными волосами и странными глазами, которые она унаследовала от него.
Он вскрыл конверт. В нем была фотография — семейный снимок, который они сделали два года назад на школьном благотворительном базаре. На лице Анны — вымученная, деланая улыбка. Он сам улыбается криво — он тогда был не совсем трезв. Но тем не менее они на снимке вместе — все четверо.
Гриссел перевернул фотографию. Сзади аккуратным, ровным почерком Карлы было выведено: «Папа, я тебя люблю». После слов она пририсовала крошечное сердечко.
— Весь декабрь я работала, несмотря на беременность. Я позвонила домой и предупредила, что не приеду на каникулы. Я не собиралась приезжать к ним в Апингтон или ехать с ними отдыхать в Хартенбос. Отец не обрадовался. Явился ко мне в Блумфонтейн, чтобы помолиться за меня. Я боялась, что он заметит мой живот, но он ничего не заметил; его голова была забита другими вещами. Я сказала ему, что поживу пока у Кэлли и Колина, потому что в конце года много всяких мероприятий — свадеб, рождественских вечеринок, а у них не так много студентов, которые могут помогать. Я хотела хорошо заработать, чтобы стать более независимой финансово.
Тогда я видела отца в последний раз. Перед уходом он поцеловал меня в щеку — тогда он был ближе всего к своей внучке.
Однажды утром Кэлли услышал, как меня рвет. Он принес мне завтрак на террасу, где я спала, и услышал. Подошел к двери ванной и дождался, пока я выйду. Потом он сказал:
— Да ты в положении, детка! — Когда я не ответила, он спросил: — Что ты собираешься делать?
Я объяснила, что хочу оставить ребенка. Тогда я впервые поняла это сама. Знаю, мое решение очень странное, учитывая Вильюна, отца и все остальное… До тех пор о ребенке знала только я. Мне как-то не верилось… Как будто я жила во сне. Иногда мне казалось: сейчас я проснусь, а ребенок выйдет самостоятельно. Мне не хотелось думать о родах, просто хотелось, чтобы все шло как идет.
Тогда Кэлли спросил, не хочу ли я отдать ребенка на усыновление, и я ответила: не знаю, но объяснила, что в конце месяца уеду в Кейптаун. Поэтому я попросила, чтобы они чаще ставили меня на работу. Он спросил, знаю ли я, что делаю, и я ответила: нет, я не знаю, что я делаю, потому что все это для меня внове.
Они оба проводили меня на вокзал и подарили подарки для ребенка: голубой комбинезончик, ботиночки, бутылочки с сосками, а мне вручили конверт с деньгами — сказали, рождественская премия. А еще они дали мне несколько адресов своих друзей геев в Кейптауне — на тот случай, если мне понадобится помощь.
Всю дорогу до Колесберга я проплакала. Именно тогда Соня в первый раз зашевелилась, как будто хотела сказать: «Хватит, возьми себя в руки, с нами все будет хорошо». Тогда я поняла, что никому ее не отдам.
Гриссел нашел то, что искал, в трех отчетах судмедэкспертов. Он вошел в кабинет Матта Яуберта и стал ждать, пока старший суперинтендент закончит говорить по телефону.
— Результаты вскрытия не исключают ассегая, — говорил в трубку Яуберт, — но им надо провести дополнительные исследования, на которые нужно время. Перезвоните через пару дней. Хорошо. Пожалуйста. Спасибо. До свидания. — Он положил трубку и посмотрел на Гриссела. — Рад, что ты вернулся, Бенни. Как себя чувствуешь?
— До ужаса трезвым. Что там такое насчет ассегая?
— Дело Энвера Дэвидса. Звонили из «Аргуса», задавали массу вопросов. Чувствую, нас ждут крупные неприятности.
Гриссел выложил на стол перед Яубертом отчеты судмедэкспертов и заявил:
