Кётаро Нисимура - Остров Южный Камуи
Я тебе это пишу, Акико, потому что хочу, чтобы ты получше меня узнала. И я хочу, чтобы ты поняла: не такой я человек, который готов всю жизнь оставаться каким-то работником в чужой химчистке. Человек должен мечтать о чём-нибудь большом. Я тут спрашивал у Миямото, и он мне сказал, что ты мечтаешь о спортивной машине. Вот и я мечтаю о том, как смогу когда-нибудь купить спортивную машину. У меня ведь и водительские права есть.
Ты, Акико, похожа на киноактрису Н. Миямото её не любит, говорит, что она какая-то слишком ребячливая. А я так её просто очень люблю. Она прямо сама чистота — за это я её и люблю.
Я собираюсь здесь пробыть неделю. Надеюсь, за это время придёт от тебя ответ. Пожалуйста, напиши, что ты обо мне думаешь. Когда мы видимся в Токио, всего толком высказать не получается, так что я бы очень хотел здесь дождаться от тебя ответа».
Прочитав письмо, Саваки опешил. Он-то ожидал, что из этого письма выяснится мотив самоубийства. Предполагал, что текст будет обрывистый, с запинками, что в нём будет сказано, как Синкити подошёл к последнему рубежу… И вот теперь его ожидания полностью обмануты.
В этом письме не чувствовалось даже следа той тревоги и смятения, что сквозили в первых двух. Наоборот, здесь читалась только гордость, мальчишеская похвальба, желание выпятить собственные достоинства и выглядеть по всем статьям орлом. Во всяком случае, такое письмо уж никак не выглядело предсмертным посланием юного самоубийцы.
Саваки смущённо взглянул на Акико. Ведь он только что прочёл адресованное к ней любовное письмо.
— Что он там пишет? — спросила девушка.
— Пишет, что любит вас, — ответил Саваки, на что его собеседница только захихикала.
— Тогда надо было, наверное, прочитать!
— Зачем?
— Так приятно же!
— Но ведь он покончил с собой!
— Прямо из-за меня, что ли?
— А если так, то что тогда?
— Ну, это же вообще класс! И трагично так! — мечтательно пропела Акико.
Саваки это начинало бесить. Девчонка, похоже, совсем не осознаёт, что речь идёт о человеке, который покончил с жизнью! Как будто они тут сидят и обсуждают кино, какую-нибудь любовную мелодраму.
Он решил переменить тему и спросил насчёт игрушечной обезьянки.
— Понятия не имею! — отрезала Акико. — Я ему ничего не дарила.
— Правда?
— Вот ещё! С чего бы вдруг делать подарки какому-то ничтожеству?! Так ведь?
Саваки оставалось только кивнуть. Похоже, что гипотеза шефа не подтверждалась. Поскольку Саваки с самого начала подход шефа к этому делу не нравился, то он должен был бы сейчас радоваться, что гипотеза шефа рушится, но чувствовал только, как в душе нарастает смятение.
Шеф советовал расшевелить Току, спровоцировать её, чтобы она набросилась на Акико Симодзё, но Саваки про этот совет забыл. С того момента, как он прочитал письмо и понял, что содержание его совершенно не соответствует тому, что он себе воображал, ему стало казаться, что здесь что-то не стыкуется, шестерня не заходит в пазы и отказывается вращаться. Он не только ни на шаг не приблизился к пониманию причины самоубийства Синкити Ёсидзавы, но наоборот был сейчас, казалось, на шаг дальше от решения загадки, чем прежде. И Току ему опять не удалось расшевелить. Прочитав письмо, она только попросила Акико:
— Можно мне забрать это письмо?
10
В тот день Току заявила, что хочет вернуться на Хоккайдо. Саваки с трудом уговорил её остаться ещё на денёк. Шефу он нехотя рассказал о посещении Акико Симодзё. Похоже, из того, что есть, приличный материал для газеты слепить было невозможно.
Выслушав Саваки, шеф против ожиданий весело бросил: «Да ты не унывай!» Он явно хотел подбодрить и утешить сотрудника. На это Саваки с кислой физиономией заметил:
— По-моему, я в последнее время перестал понимать молодёжь.
У него действительно было такое ощущение. То есть он и сам хотел оставаться молодым, но в этом деле просто физически чувствовал, как ему напомнили о разнице поколений.
Он так и не мог понять до конца, что за душой у бармена Миямото и что на уме у Акико Симодзё. А главное, он совершенно не понимал хода мыслей Синкити Ёсидзавы, покончившего с собой. Что же это за самоубийца, который перед смертью пишет такое любовное письмо, полное надежд на будущее?!
— Ну-ну, не могу согласиться! — усмехнулся шеф. — Я вот в настроениях молодёжи всё прекрасно понимаю. Но не потому, что с ними во всём согласен, а просто потому, что мыслят они примитивно.
— Но как всё-таки истолковать последнее письмо? Типичное любовное послание. И всё сплошь — радужные надежды и планы.
— Ну и что? Всё очень просто объясняется. Ты сам всё усложняешь. Среди нынешней молодёжи вообще нет таких, кто способен мыслить сложными категориями. Этот твой Синкити просто хотел козырнуть перед любимой девушкой — вот, мол, я каков! Всего-то навсего. Хочет выглядеть в её глазах этаким соколом.
— Это я и сам понимаю. Мне вот неясно, как человек, задумавший самоубийство, мог написать такое милое письмо. Оно уж слишком сильно отличается от двух других. Вот первое, например…
— Да нет же! — убеждённо перебил его шеф. — На первый взгляд содержание, может, и сильно различается, но в них есть и кое-что общее.
— Что же это?
— А то, что он во всех случаях хочет добиться ответа. Во всех трёх он пишет, что либо ожидает ответа в течение недели, либо просит приехать к нему в Хокурику.
— Оно, конечно, так…
— Мне кажется, всё, что этот Синкити Ёсидзава хотел сказать своими письмами, сводилось к призыву: «Пришлите ответ!» или «Приезжай поскорее!» А вся преамбула была рассчитана на то, чтобы привлечь внимание читающего. Когда он обращается к Киитиро Фудзисиме, то преувеличенно горячо благодарит его за то, что тот прислал ответ на первое письмо; своему приятелю Миямото льстит, расхваливая его мужество.
— Ага, а затем Акико пишет, что она похожа на известную киноактрису.
— Вот-вот!
— Да, но почему он так добивался от них ответа? Может быть, если бы ответ пришёл, он бы передумал и не стал расставаться с жизнью?
— Ну, это всё можно только предполагать. Я думаю, он перед смертью просто решил разыграть такую карту.
— Разыграть карту?
— Ну да. В письмах ничто не напоминает о смерти. Зато от них так и веет одиночеством. Для молодого человека, который приехал в Токио из провинции искать работу, чувство одиночества, можно сказать, страшнее всего. Не иначе как он чувствовал себя страшно одиноким. Потому-то для него важнее всего было получить хоть какое-то подтверждение, что он не так одинок, как кажется. Чтобы проверить, может он получить такое подтверждение или нет, он, наверное, и написал письма тем троим, которым больше всего доверял. То есть фактически поставил на кон, разыграл карту.
— Поставил на кон свою жизнь?
— Ну, наверное, если бы пришёл хоть один ответ, он бы всё переиграл и не стал себя жизни лишать.
— Мысль, конечно, интересная…
— Но что?
— Почему же тогда Синкити не написал в письме, что собирается покончить с собой? Ведь если бы он прямо написал, что, не получив ответ, покончит с собой, вероятность его получить была бы намного выше.
— Ты забываешь о присущем каждому самоуважении, — слегка усмехнулся шеф. — А уж у двадцатилетнего парня чувство самоуважения особенно сильно развито. Если бы он так и написал, пригрозив самоубийством, чтобы получить ответ, это был бы поступок отнюдь не мужественный. Получить ответ при таком условии не означало бы выиграть ставку.
Похоже было, что шеф сам верит в свою теорию. Действительно, версия была интересная: написав эти три письма, Синкити Ёсидзава поставил на кон свою жизнь. При таком раскладе выходило, что, если бы хоть один из троих, к кому были обращены его письма, прислал ответ или приехал к нему в Хокурику, Синкити отказался бы от самоубийства. Если поместить в газете заголовок «Молодой человек сделал ставку на три письма — и проиграл», это уже само по себе будет косвенным упрёком и Киитиро Фудзисиме, и бармену Миямото, и Акико Симодзё. Такой поворот представлялся Саваки любопытным. Поскольку, рассуждал он, хотя все трое сами, видимо, не осознают этого, но на них, без сомнения, лежит ответственность за смерть Синкити Ёсидзавы.
Однако загадок было ещё полным-полно. Ничего нельзя было сказать насчёт обезьянки… Непонятно было, какие чувства скрываются под той непроницаемой маской, которую носила на лице Току..
— Но истинной причины самоубийства мы так и не знаем, — пожал плечами Саваки.
На что шеф просто ответил:
— Вероятно, не выдержал трудностей токийской жизни.
— Так он же родился в Уторо.
— В Уторо?
— Ну да, в Уторо, на Хоккайдо. Я, конечно, тоже там не бывал, но посмотрел по карте: это где-то на полуострове Сирэтоко. Там даже железной дороги нет. Такая рыбацкая деревушка на берегу Охотского моря. Зимой наверняка туда и по воде не добраться: море всё в льдинах.
