Гакт Камуи - Признание
Обзор книги Гакт Камуи - Признание
ГАКТ КАМУИ
J I H A K U (ПРИЗНАНИЕ)
Глава 1.1. Случаи близкой смерти в моем детстве и жизнь в изоляторе больницы
Я в колыбели. Она тихо покачивается туда-сюда. Мое зрение размыто. Я вглядываюсь в лицо своей матери. Над ее головой прерывисто вращается мобиль, наигрывая мелодию из музыкальной шкатулки.
В следующее мгновение мне уже год, два года, три года… Воспоминания тех времен очень ярко встают перед моими глазами. Я ползу. Пытаюсь идти на нетвердых ногах. Изо всех сил стараюсь произнести слова, которые я запомнил. Я не умел говорить, как следует:
— Ма… ма…
Я вспоминаю и ее слова:
— Завтра у тебя урок игры на фортепиано.
— Занимайся!
Ясные, солнечные дни. Вспотевшие пальцы скользят по клавишам…
На оси времени эти события занимают всего несколько секунд. Довольно долгие промежутки между ними проносятся в моей голове с ужасающей скоростью. Все воспоминания моей жизни до того момента превращаются в яркие образы и начинают крутиться как в калейдоскопе.
Я умираю?..
До настоящего момента такая мысль возникала у меня 15 раз.
Первый раз я увидел этот калейдоскоп, когда мне было семь лет.
Я тону в окинавском море, меня проглатывают волны, я мучительно борюсь и борюсь, мои ноги не чувствуют дна, все, что надо мной, уносят неистовые волны. Волны уносят меня. Я пытаюсь вдохнуть, но мой рот наполняет лишь соленая вода.
Так как я не мог ничего сделать, кроме как глотать соленую воду, все звуки неожиданно стихли. Меня наполнило нежное, теплое чувство, оно словно обволакивало меня. Не имеет значения, как это называть. Меня окутало такое ощущение покоя, какого я не испытывал никогда раньше.
И в этот момент калейдоскоп начал вращаться. Все воспоминания от рождения до настоящего момента, одно за другим, проносились в моем сознании.
Тогда это случилось в первый раз. Я не чувствовал страха. Я был уверен, что умру.
Но я не умер.
После этого, всякий раз, когда я приближаюсь к смерти, калейдоскоп начинает вращаться. Он неожиданно появляется в ситуациях, когда мне грозит смерть. Таких, как авария или драка.
Это происходило уже 15 раз. Я думаю, это многовато.
Я был непослушным ребенком. Я частенько смотрел смерти в лицо.
Когда я тонул, я ужасно испугался. Отчасти потому, что я дико боялся смерти. Но в то же время я был зачарован ею. Она пленила меня. Если бы я не пытался приблизиться к ней, я бы ее не увидел. Мне хотелось подобраться к ней как можно ближе, потому что я хотел узнать познать ее. Вот таким ребенком я был.
Из-за этого я намеренно делал опасные вещи. Я много раз совершал такие поступки, из-за которых я думал, что умру. Конечно, мне всегда было страшно, но когда приближался этот момент, я всегда был спокоен.
Еще немного, еще чуть-чуть и, может быть, я смогу узнать ответ. Такое у меня было чувство. На этом уровне я не мог умереть. Если бы я мог, то я бы умер. Мне хотелось заглядывать все дальше и дальше в потусторонний мир. Иногда я сам себя этим подбадривал.
Например, я очень любил мотоциклы, и, будучи подростком, часто на них катался. Тогда, по-моему, я очень странным образом «атаковал» дорогу, где было много поворотов. Потому что, хотя я еще не имел нужных навыков, у меня было ощущение, что я уже достиг достаточного уровня. И мне это ощущение очень нравилось.
Я разгонялся все сильнее и сильнее и, когда я пересекал какую-то грань, наступал момент, когда я видел все как в замедленной съемке. Это ощущение продолжалось долго, и, пока оно длилось, я все видел очень отчетливо. Что-то было там, за этой границей, и я хотел это увидеть. Из-за того, что я хотел испытать это чувство, я вел себя безрассудно.
Пока я не увидел калейдоскоп, я продолжал «атаковать». Когда я впервые увидел его, то впервые осознал смерть. Сейчас я живу на пределе, между жизнью и смертью. Но пока я не почувствовал этот предел, меня было не остановить.
Теперь я думаю: «Это было странно». Я был опасным ребенком.
Я искал смерти и не видел смысла в жизни. Что значит — «жить»? В чем искать смысл моей жизни и существования?
По правде говоря, такие вопросы могли родиться в результате моих переживаний в семилетнем возрасте.
После того, как я чуть не утонул, я начал видеть многие вещи. В тот день были разрушены все границы. С тех пор, как открылись мои глаза, и до настоящего момента, я совершенно четко вижу то, что раньше видеть был неспособен. Я перестал отличать людей, тех, которые живы, от тех, кто умер.
Когда я разговаривал с людьми, которые умерли, со стороны это, вероятно, выглядело ненормально. Конечно, мои родители очень удивились.
— С кем ты разговариваешь?
— С дядей.
— С каким дядей? — спрашивали они, смеясь.
Они могли посмеяться и забыть об этом, но они этого так не оставили — возможно, потому, что боялись заглянуть в мою душу?
Это стало происходить все чаще и чаще, и меня стали считать психически ненормальным. Люди говорили обо мне, и я стал сомневаться в смысле своего существования. Из-за того, что я не видел разницы между людьми, которые умерли и людьми, которые живы, я не понимал что значит «жить».
Так все и продолжалось до тех пор, пока в десять лет я вдруг не слег. Меня мучила дикая боль в животе — такая, что я не мог пошевелиться.
Когда меня привезли в больницу, мне сказали, что причина неизвестна. Сказали, что, вероятно, это какое-то инфекционное заболевание.
Так я неожиданно был изолирован. Изолирован, заключен, брошен в больничную палату, которая больше была похожа на тюремную камеру. Думаю, меня положили в детскую палату, так как я был еще маленький. В этой палате были дети, которые были тяжело больны, у которых были заразные или смертельные заболевания. Вот что я думал в десять лет: все они были в клетке и в любой момент могли отправиться дальше по коридору.
Дальше по коридору, в другой палате, лежали дети, которые должны были умереть. И часто я знал, когда это случится.
Думая о них, я понимал: «Завтра это ребенок умрет».
И на следующее утро я слышал шаги медсестры по коридору. Я знал, что кто-то из моих друзей умер.
Это были тяжелые дни. Я с трудом мог выносить все это. Стоило мне подружиться с кем-нибудь, как на следующий день он умирал. И только я знал об этом заранее. Это был настоящий ад.
Жизнь в таком месте сделала меня странным. И из-за того, что моя психика была неустойчивой, меня долго не выписывали.
Почему меня не выписывают? Потому что я ненормальный? А чем разница между нормальным и ненормальным?
Я очень много размышлял об этом. Я не мог сбежать. Нужно было что-то делать, чтобы выбраться оттуда. Я продолжал думать.
Я начал наблюдать за моим лечащим врачом. Когда я научился имитировать его поведение, меня сочли «нормальным». Это продолжалось дней десять. Однажды мне сказали: «Ты можешь ехать домой».
Но я абсолютно не изменился. Ничего не изменилось во мне, но…
Я начал чувствовать глубокое недоверие к тем взрослым, которые говорили: «Я же тебе говорил…»
Но я не хотел больше никогда возвращаться в больницу.
Так что с тех пор я продолжал копировать людей, которых мои родители и люди их поколения считали правильными.
Все это время одна и та же мысль не отпускала меня: «Что же я такое?»
Глава 1.2. Спартанское обучение музыке
Сколько себя помню, все мое окружение способствовало тому, чтобы я играл на фортепиано.
Начал я, когда мне было три года. Мой отец играл на трубе, и мои родители оба хотели, чтобы я играл на фортепиано.
В нашем доме слушали классику. В нем частенько звучала симфоническая музыка. Позже, однако, появились шансон и танго. Сейчас забавно вспоминать, но…
Так как мне нельзя было смотреть телевизор, я ровным счетом ничего не знал о рок-музыке.
Еще мой отец любил энка.[1] Но он никогда не слушал их дома — только за рулем. В его машине всегда стоял сильный запах ароматизатора, и для меня, которого сильно укачивало, это было настоящей пыткой. Это было похоже на опьянение. В то время, когда я чувствовал себя ужасно, играла энка. Мне хотелось как можно скорее выбраться из машины. Я зажимал уши руками и молился о том, чтобы поскорее выйти оттуда. Все это из-за энка. Я по настоящему их ненавидел.
Когда я слушаю энка теперь, я слышу хорошие мелодии. Но в детстве я не слушал тексты, а японская музыка, сама по себе, была несовместима со мной.
В моих нотных тетрадях было много детских стишков и песен, и все они были минорными. Почему японская музыка такая мрачная и депрессивная? Все мелодии такие печальные…
По сравнению с ней, классические произведения такие страстные и сильные. Яркие. Само собой, что иностранная музыка стала нравиться мне больше японской.
Учитель, который учил меня игре на фортепиано с трех лет, был хорошим человеком. Я любил играть на фортепиано. Может, так было потому, что мне нравилось быть с ним. Мне так нравилось заниматься, что я никогда не жаловался.
