Павел Саксонов - Можайский — 4: Чулицкий и другие
Чулицкий потоптался, пожал плечами и, несмотря на еще одну мою попытку протеста, продолжил:
— Выбежали мы с надзирателем из общежития и, вскочив в коляску, помчались на почту…
— Куда?
— На почту, Сушкин, на почту!
— Но почему на почту?
Михаил Фролович от досады пнул подвернувшийся под ногу стакан. Стакан, постукивая гранями, прокатился полукругом по паркету.
— Человека я там оставил! Забыли?
— А!
— И что вы только записываете? Ничего в голове не задерживается!
— Извините… — я ощутил, как уши мои потеплели, и, начав туда-сюда перелистывать страницы, сделал вид, что погрузился в содержимое памятной книжки.
Михаил Фролович, глядя на меня исподлобья, выдержал небольшую паузу и продолжил, уже не прерываясь на сторонние замечания:
— Матвеев, управляющий, по-прежнему был на месте. Увидев меня, он вышел из-за конторки и — с обеспокоенным видом — поинтересовался:
«Что случилось, Михаил Фролович? Вы так взволнованы, словно…»
— Не сейчас, Иван Васильевич, некогда! — перебил я Матвеева. — Что с отправителем? Приходил?
«Нет».
— Ладно, это уже не важно! Я обнаружил его!
Матвеев тоже возбудился:
«Кто же наш таинственный незнакомец?»
— Дядя одной из жертв… Но и это неважно. Скажите-ка вот что, Иван Васильевич: этот человек когда-нибудь делал отправления в адрес Висковатова?
«Павла Александровича?» — изумился Матвеев.
— Да!
«Нет, что вы…»
— Вы уверены?
«Конечно!»
— А кто-нибудь вместо него?
«Что значит — вместо?»
— Кто-нибудь вообще, — я взмахнул рукой, обводя помещение почты, — писал отсюда Павлу Александровичу?
«Дайте подумать…»
Матвеев и впрямь задумался, а потом и вовсе попросил помощника принести журнал регистраций.
— Что-нибудь нашли?
Матвеев перелистнул последнюю страницу и отрицательно покачал головой:
«Нет, ничего… но подождите!»
Я вскинул на него исполненный надежды взгляд, а он, повернувшись ко мне спиной, закричал… Точнее, не закричал, нет, а проделал что-то, что было бы можно назвать остервенелым шепотом:
«Михаил Семенович! Михаил Семенович!»
На зов — я даже не понял, откуда он появился — вышел степенный мужчина, представившийся мне заведующим отделом.
«Михаил Семенович!» — Матвеев ввел своего коллегу в курс дела. — «Что скажете?»
Заведующий ответил незамедлительно:
«Через отдел трижды проходили такие отправления».
Я радостно вскрикнул:
— Подробней, пожалуйста!
Михаил Семенович начал перечислять:
«Во-первых, бандероль. Отправитель… вернее, отправительница — некая… дайте припомнить…»
— Ну же, ну!
«Красивая такая барышня, очень запоминающейся внешности…»
— Васильковые глаза?
«О, вы ее знаете?»
— Наслышан уже!
Михаил Семенович сморщил лоб, в его глазах промелькнуло мечтательное выражение, тут же, впрочем, сменившееся недоверием пополам с испугом:
«Но позвольте!» — вопросил он. — «Вы ведь — начальник Сыскной полиции?»
Я подтвердил.
«Значит ли это…»
И это я подтвердил.
«Ужасно! Такая красавица! И — преступница! Кто бы мог подумать…»
— Фамилия! Как ее фамилия?
Михаил Семенович вздохнул:
«Обычная фамилия. Потому-то и вспомнить не могу: на языке вертится, а с языка не идет!»
— И все же, постарайтесь!
«Семенова? Самсонова? Сёмушкина?.. Да!» — Михаил Семенович негромко хлопнул в ладоши. — «Сёмушкина! Она самая».
— Так-так-так… — пробормотал я, записывая фамилию в книжку. — И имя? Отчество?
«О, с ними — просто. Они такие по нынешним временам необычные, что не запомнить их — грех!»
— Ну?
«Акулина Олимпиевна! Представляете?»
Я с недоверием посмотрел на Михаила Семеновича и переспросил:
— Акулина Олимпиевна? Вы уверены?
Понимаете, господа, — пояснил Чулицкий, — как и в случае с рассказом Некрасова, я еще мало что знал о сообщнице Кальберга. В сущности, я только от Некрасова и узнал о ее существовании, но он лишь дал ее общее описание, так же, как и заведующий отделом, прежде всего восхитившись ее красотой. А вот имени-отчества, как и фамилии, он не назвал: по незнанию. Поэтому «Акулина Олимпиевна» показалось мне совершенно невероятным! Михаил Семенович был прав: для нашего времени такие имя и отчество кажутся необычными. Настолько причем необычными, что тут же закрадывается подозрение: а подлинные ли они?
— С Сёмушкиной он точно ошибся. — Инихов. — Теперь мы знаем, что ее фамилия — Семарина!
Чулицкий пожал плечами:
— Ошибся или нет — значения не имеет. Да ведь и ошибки могло и не быть: мало ли как представилась эта… барышня!
— Хм… пожалуй!
— То-то и оно… Но имя-отчество… Да, господа, — уже снова ко всем нам, а не только к Сергею Ильичу обратился Чулицкий, — имя и отчество поразили меня небывало! Я, повторю, даже переспросил огорошено: «Акулина Олимпиевна? Вы уверены?»
Михаил Семенович подтвердил с довольной полуулыбкой:
«Я тоже был удивлен не менее вашего, господин Чулицкий!»
— Ну и ну… вот уж никогда бы не подумал, что кто-то еще способен так называться!
«Да, удивительно!»
— Ну, хорошо! — сам себя, а заодно и Михаила Семеновича призвал я к порядку. — А что с другими двумя отправлениями?
Заведующий назвал и их:
«Второе — письмо с наложенной ценностью, но, как мне показалось, не содержавшее что-то действительно ценное. Во всяком случае, ценное для сторонних людей».
— Почему вы так решили?
«Это был самый обычный лист бумаги с двумя-тремя строчками рукописного текста. Согласитесь, вряд ли такое отправление может быть ценным для кого-то помимо самих отправителя и получателя».
— Да, пожалуй… — согласился я. — А текст вы не запомнили?
Заведующий покачал головой:
«Нет, что вы, господин Чулицкий! У нас не принято читать чужие письма!»
Я кивнул: хотя и с досадой, но понимающе.
— А третье?
Заведующий вновь оживился:
«Третье — совсем другой коленкор! Третьим отправлением была посылка. Объемистый ящик…»
— Ящик! — воскликнул я. Под ложечкой у меня засосало.
«Да, — повторил Михаил Семенович, — ящик. И весьма тяжелый к тому же!»
— Что же в нем было?
«Как ни странно, но это я знаю!»
— Что?
«Проектор!»
— Проектор! — даже не переспросил, а утвердительно — вслед за управляющим — констатировал я.
«Да, проектор. Отправитель настаивал на аккуратном с ним обращении, так как оборудование новое, экспериментальное, хрупкое и могло бы повредиться при небрежном с ним обращении».
— Когда это было?
«С год назад».
— И вы запомнили?
«Ничего удивительного: не каждый день приходится заниматься такими отправлениями. Больше того: я и не припомню, чтобы когда-то еще приходилось! А потом, вот ведь какая еще странность…»
Михаил Семенович запнулся.
— Что? Что?
«От нашего отделения — вы же сами знаете, господин Чулицкий! — рукой подать до адресата. Ума не приложу, зачем понадобилось прибегать к нашим услугам. Не проще ли было доставить ящик наемной подводой и самостоятельно?»
— А кто отправлял?
«Сравнительно молодой человек».
— Как он выглядел?
«Очень импозантно».
— Поясните!
Управляющий посмотрел на меня с заговорщицкой хитринкой во взгляде и добродушно усмехнулся:
«Вы, полагаю, можете отличить барина от слуги?»
Я удивился:
— Возможно. Но к чему ваш вопрос?
«Представьте себе хорошо, даже щегольски одетого слугу!»
— Ну!
«Вот так и выглядел тот молодой человек: как слуга из очень богатого дома. Я…» — Михаил Семенович что-то прикинул в уме. — «Я, — повторил он, — назвал бы его управляющим или доверенным секретарем. Таким, которому платят много, но за равного не держат. Манеры, взгляд, построение фраз…»
— Я понял!
На самом-то деле, господа, я не понял ровным счетом ничего: слуга из богатого дома? Секретарь или управляющий? Это еще что за птица и какова его роль?
— Раньше, конечно, вы его не встречали?
«Почему же? — возразил Михаил Семенович. — И в этом я вижу еще одну странность!»
— Говорите же!
«Он явно живет где-то совсем неподалеку: я не раз видел его здесь же, в «Олене»[56], у Александра Тимофеевича. Иногда мы сталкивались с ним за обедом. Иногда — за ужином. Не думаю, что кто-то станет ходить или ездить в «Олень» издалека…»
— Да уж, сомнительно!
«Но коли так, то что же получается?»
— Что?
«Адресат отправления — вот он, под боком. Отправитель — здесь же. К чему такие сложности?»
— Это — Аркаша Брут, — внезапно и очень мрачно заявил Гесс.
Чулицкий согласился:
— Да, теперь мы знаем, что это был именно он. Но в тот момент, на почте, я понятия не имел о существовании этого человека!
