Георгий Молотков - Расследованием установлено…
— С начала нашего знакомства Егер интересовался различными опытными и неосуществленными проектами. В то время я прочитал статью о конструкторе Левкове. Он проектировал катера с воздушным наддувом под корпус. Их развитием стали современные суда на воздушной подушке.
Случайно увидев такое, я решил, что, возможно, оно является разработкой Левкова. Судно я по памяти нарисовал у себя дома и рисунок выслал Егеру. Тогда я еще не видел, чтобы из такого десантного судна могли выходить танки, но предположил подобную возможность.
— В «Маринер рундшау», где опубликован ваш рисунок, даются некоторые характеристики судна — длина, высота, вооружение. Что вы можете объяснить в связи с этим?
— Вполне возможно, что указанные в заметке данные были написаны мной в письме, просто я этого не помню. Также хочу отметить, что, без указания мной размеров, они могли быть определены по самому рисунку. В основу измерения можно положить длину танка… А зенитная пушка и так хорошо видна на рисунке.
— В связи с чем Егер предложил написать о вас английскому авиаспециалисту Пэссингэму и какую цель при этом преследовал?
— Имя английского авиационного специалиста Пэссингэма мне знакомо. Егер предложил роль посредника в нашем обмене, что было бы для него очень выгодно».
Очень выгодно… Такой фразой заканчивалось письмо, найденное в гостинице. Совпадение? Верещагин отодвинул плотно сброшюрованный том на край стола. В нем были подшиты показания свидетелей, проходивших по делу Иванова. Среди них и отыскался Гена. Он, кстати, и познакомил своего друга с Рене Егером.
Сошлось все: имя, почерк. Тут, правда, еще предстояло поработать экспертам. Подпись под протоколом — размашистая, острая, а строчки письма — сугубо аккуратные, с округлыми буковками. Впрочем, так обычно бывает, когда пишут не на родном языке. Или переписывают кем-то составленный текст. Но это уже детали, они выяснятся потом, постепенно проступят, как на снимке в кювете с проявителем.
Верещагин усмехнулся — снимок, проявитель… Капитально въелось в него это дело, где фотографии были главными вещественными доказательствами — целое море разноформатных отпечатков. А точнее — четырнадцать мешков, от которых в просторном кабинете было не пройти.
…Большой противолодочный корабль в море. Острый форштевень разбрасывает усы пены, тяжесть массивных надстроек не давит, все здесь — мощь и сила. Стремительный силуэт красивой архитектуры. Распластанные крылья чаек на фоне высокого борта…
Верещагин отвел глаза от фотографии. Сначала она была приколота к стенке шкафа, обращенной к окну, и успела выгореть на солнце, потом Верещагин поставил ее на сейф — расставаться с ней не хотелось. Память о прежнем деле, а каждое из них — кусок жизни следователя… Сама жизнь.
И вот от фотографии противолодочного корабля перекинулся мостик в сегодняшний день. Рецидив старой болезни. Когда такое случалось, Верещагин долго не находил себе покоя. Еще одно подтверждение мысли: никогда не говори, будто сделал все, что смог. Если подумать, всегда найдется то, чего не успел или не сумел сделать.
Хотя в данном случае винить себя Верещагину было не в чем. Взять того же Геннадия: говорили с ним, на живом примере показывали, к чему может привести его опасное хобби, — не спичечные этикетки коллекционировал. Было вынесено официальное предостережение с уведомлением о нем прокурора. Не внял.
Ну, что же…
Теперь, когда автор письма известен, оставалось выяснить, кто такой Даниэл и какие материалы он успел получить от любезного друга Гены. (Снова вспомнилась цепочка Иванов — Егер — Мур. Их переписка. Обращение Мура к Егеру со слов: «Мой дорогой…», характерное для инструкций западных спецслужб. Одно к одному.) Требовалось перекрыть канал утечки информации, что беспокоило Верещагина особенно. Первым постановлением по новому делу будет арест на корреспонденцию…
А пока… Письмо было обнаружено в итальянском журнале. Верещагин задумался. Упоминание об этой стране тоже встречалось в материалах следствия. Да, вот, в протоколе допроса самого Егера.
«Что касается Италии, то в период, который, очевидно, имеется в виду, я на самом деле поддерживал контакт с неким Л. Аккорси, мэром города Аньяно. Он известный во всем мире коллекционер исторических фотографий. Для Геннадия он мне прислал несколько моделей самолетов и миниатюрных танков итальянского производства… Этот старый господин приблизительно три года назад умер».
Не то. Ну да ладно. Опять придется листать зарубежные издания, наводить бесчисленные справки: такая работа.
Верещагин поднялся из-за стола, подошел к окну. Вечерело. Небо в прямоугольнике окна, выцветшее за знойное в этом году лето, снова уходило в голубизну. Сейчас он выберется на шумный Литейный, поедет домой, как тысячи других горожан, завершивших свой рабочий день. Однако и повернув ключ в дверце сейфа, не перестанет думать о начатом следствии. О Геннадия и Даниэле, о коллекционерах и о том, что в этом деле должно объявиться еще одно действующее лицо. И вернее всего, ниточка опять потянется за границу.
6На площадке первого этажа Петров задержался. Крышка почтового ящика сквозила черными дырками: писем не было. Не подарок, конечно, кататься теперь за ними на другой конец города, но так лучше. Береженого, говорят, бог бережет. Вон Женя Иванов даже сына окрестил на всякий случай.
А сам не уберегся… Да. Думать об этом не хотелось, и Петров постучал костяшками пальцев по дереву. В колодце лестничной клетки стояла глубокая тишина. В ней дробно отдались его шаги. Длинно проскрипела тугая пружина, дверь хлопнула, едва не поддав сзади. Деловой человек вышел на орбиту выходного дня.
На улице свежий ветер разметал по тротуару холодную пыль. Пусто — в субботнее утро самый сон. Только несколько «шизиков» трусцой бежали от инфаркта. Похожая на лисицу собака из соседнего подъезда задрала лапку у телефонной будки. У всех свои проблемы.
Петров огладил карман куртки, где, завернутые в плотную бумагу, лежали триста марок мелкими купюрами. Перспектива держать валюту дома его не устраивала. В другом кармане был пакет с фотографиями, отпечатанными с негатива, полученного от Саввича. Дел на сегодня предстояло много.
Желтый трамвай с двузначным номером, погромыхивая, подкатил к остановке. Нырнуть в метро — доехал бы быстрее, но отчего-то не хотелось забираться под землю в такое утро, тихое, светлое. Петров вскочил в вагон, оторвал билет, проверил номер.
Билет оказался счастливым. Настроение поднялось. Удача улыбалась сквозь пыльное стекло скупым осенним солнцем. С Тучкова моста открывалась Нева: жемчужно-серая, в гранитных берегах. Петропавловская крепость врезалась в рассвет золотым шпилем.
Петров любил похвалиться городом, как редким снимком из своей коллекции, перед гостями. Особенно много их бывало летом. Некоторые приезжали специально к Дню Военно-Морского Флота фотографировать на Неве боевые корабли. На Неве многое можно увидеть, если знать, куда смотреть. И откуда. Помнится, сильно удивился Рене Егер, подбирая русские слова, когда Петров показал ему с такого места корабль…
Раскатившись на повороте, трамвай выбежал на проспект Карла Маркса. Здесь, между кафе «Ровесник» и церквушкой, зажатой среди домов, был прежде садик, известный всем коллекционерам. Возле скамеек, где — рядами — планшеты со значками, кляссеры, монеты и медали, топтались кучками филателисты, нумизматы и темные людишки, готовые что угодно продать и обменять, лишь бы с наваром Иванов называл их «маклаками», сильно не любил. Тут Петров, кстати, и познакомился с Ивановым, привык к здешней атмосфере, был как рыба в воде. Но в те времена его могли еще бесцеремонно дернуть за рукав: «Парень, что у тебя?»
В общество коллекционеров на проспекте Римского-Корсакова Петров приходил уже мэтром. Был председателем секции масштабных моделей, получал грамоты за участие на выставках, о нем прошел сюжет по телевидению. Хорошее было время, если честно признаться…
Осталось позади, уплыло, как в трамвайном окне — тусклый купол церквушки, за оградой которой, рассказывали, зарыт прах Артемия Волынского, за что-то казненного в царство Анны Иоанновны. Тысячу раз проходил мимо, все хотел посмотреть, да так и не собрался.
Пыльный купол пропал за домами. И — на мгновение — шальная мысль толчком, словно кто-то по плечу хлопнул, — выйти на следующей остановке, вернуться назад, не спеша прогуляться по осеннему городу. Может быть, не случайно выпал ему счастливый билетик, может быть… Но в карманах куртки два пакета — осязаемо плотных.
Нечего рыпаться. Петров откинулся на спинку креслица, уставился в затылок впередисидящего и больше не глядел по сторонам.
Дверь открыл сам Козырев с помятым после сна лицом. Раньше он был техником вертолета, теперь работал машинистом в метро. Но моделизм не оставил. И, надеялся Петров, не оставит. Пока Саша мастерит свои самолетики, а их набралось уже сотни полторы, без консультаций Петрова ему не обойтись — модельщика по специальности и профессора в авиации. Он — мастер, Козырев — подмастерье.
