Екатерина Лесина - Слезы Магдалины
– Зачем она ему? Зачем, а? Чтобы потом сказать – вот ведьма, ловите?! Чтобы отправить на виселицу, как отправил Луизу? Чтобы поквитаться со мной? Но за что?! Тогда он победил. А я струсил!
Джо хмурится, и рыжая борода его будто бы тускнеет от злости.
А Хопкинсу кажется, что этот дикарь видит все, каждый день его, Мэтью, никчемного существования. Как было? Лондон, бурлящий котел, в котором дьявол мешает золото с дерьмом, надежды с разочарованиями, кровь с вином, а вино с ромом. Бесконечное похмелье, бесконечный угар, в котором или сам утонешь, или, выплывая, утопишь того, кто рядом.
– Охотник на ведьм. Одержимый. Безумец. Нищий. Бродяга. Вор. Игрок. Принц шулеров... карьера, – Мэтью не вдается в подробности, а Джо не спрашивает. Здесь, в Америке, не привыкли лезть в чужое прошлое. – Удача шла. Я вообще везучий, потому что несчастный. Это как либо в картах, либо в любви. Любовь отобрали, а картишек полные руки. Играл. Бывало, проигрывал, но чаще наоборот. А однажды понял – не могу больше. Тошно. Вот так вот тошно.
Мэтью полоснул ладонью по горлу, и Джо кивнул: дескать, понимает.
– На кой мне деньги? На кой шлюхи? Вообще жить зачем? А одна старуха, истинно ведьма, хотя мне было наплевать на это, и говорит: иди-ка ты помолись. Я и молиться? Я ж в храм не заглядывал, крестов вообще... с того самого дня, как со мною Иисус говорил. Не хотел. А ноги сами. И не к Нему, а к Магдалине... все ей рассказал, вот как тебе сейчас. Прощения просил за то, что когда-то разуверился... не думал, что простит, я бы не смог, но она... внутри вдруг посветлело. Душу слезы омыли. Три дня как в тумане ходил, а на четвертый все бросил, пошел в порт, в грузчики. Говоришь, не бывает так? Может, не бывает.
Джо ничего не говорил, и по лицу его было непонятно, верит ли в историю Хопкинса. Но Мэтью было все равно.
– На пристани я его и увидел. Хромой, в плаще, с тростью. Скрипучий голос, взгляд мутный. Показалось – узнал! Сейчас крикнет помощников, и все начнется наново. Испугался. А кто бы не испугался? Я ведь жить хочу. Наверное. Не знаю уже. Только потом ее увидел и... и как будто очнулся. Словно не было ничего. Будто я, Мэтью Хопкинс, проспал все эти годы. И вправду зачарованный...
Мэтью мог бы рассказать, что, когда он очнулся, странная парочка уже исчезла. И пришлось долго расспрашивать портовый люд, прежде чем удалось стать на след. А «Элизабет» к этому времени уже покинула порт. Пришлось возвращаться в брошенное логово, потому что догнать шхуну могла лишь другая шхуна, а для фрахта требовались деньги... мог бы, но заговорил о пустяковом, силясь отвлечься от мрачных мыслей.
Не помогало.
Салем стоял на берегу моря. Те же рыжие скалы, та же, отливающая зеленью, морская гладь, мокрый песок и острая галька на берегу. Черные туши лодок и аккуратные дома с внимательными окнами.
Бетти казалось, что, куда бы она ни пошла, эти окна-дома следят. Запоминают. Заглядывают в нее и видят спрятанное, чтобы потом донести хозяевам.
Жители чопорные и медлительные, стая ворон, людьми притворившаяся. Ходят, раскланиваются друг перед другом, крестятся и ведут благочестивые разговоры. А сами то и дело стреляют хитрыми глазенками: видит кто-то настоящую натуру или нет?
Бетти видела. И благоразумно молчала. Да и кому рассказать? Отец ведь тоже из их, вороньего, племени. Вернулся в стаю и теперь счастлив. Настолько, что и не трогает ее.
Пускай.
– Бетти! – Из-за перевернутой лодки показалась Абигайль Уильямс и помахала рукой. – Иди сюда! Здесь красиво! Иди же! Скорее! Я тебе кое-что покажу!
Бетти хотела убежать – отец запрещал разговаривать с кем-либо, – но вместо этого начала спускаться по тропинке.
– Ну скорее же! – девочка пританцовывала от нетерпения.
Некрасивая, с побитым оспой личиком, длинноносая и длиннорукая, она отличалась той особой живостью, которая свойственна маленьким детям. Хотя сама давно уже вышла из юного возраста. Сколько ей? Десять? Одиннадцать? Двенадцать? Не поймешь. А спрашивать неудобно.
– Какая ты медленная, Бетти! – упрекнула Абигайль, подавая руку. – Пойдем же! Пока не увидели!
Бетти совсем не удивилась, увидев за лодкой Элизабет – кузину и лучшую подругу Аби. Девочка улыбнулась и молча указала на находку.
На серой гальке, на выложенном белыми камушками кругу лежал коровий череп.
– Правда, забавно? – спросила Аби, пританцовывая. – Как ты думаешь, кто его сюда положил?
– Н-не знаю.
Бетти смотрела, не в силах оторвать взгляд. Кость белая, словно в мелу вывалянная, и бурые письмена на ней – язык незнаком – выделяются.
– Наверное, это кровь, – прошептала Элизабет, беря Бетти за руку. Ладонь девочки была холодной и мокрой. Должно быть, со страху. – Наверное, это кто-то колдовал.
– Конечно! Колдовал! – подхватила Аби. – Колдовал-колдовал...
Она закружилась в танце, хохоча и хлопая в ладоши, а потом, споткнувшись, упала. Но и лежа не перестала смеяться, пока смех не перешел в рыдания.
– Ну же, Бетти, – с упреком сказала Элизабет. – Помоги ей. Разве не видишь? На нее кто-то навел порчу!
Аби уже не смеялась, она каталась по песку, рыча и скуля. Скрюченные пальцы, закатившиеся глаза, посиневшие губы, пена изо рта, и голос, который пробивается словно сквозь вату:
– Ве-е-е-дьмы!
Подхватив юбки, Бетти бросилась бежать. Она не хотела видеть. Не хотела слышать. Не хотела помогать птенцу вороны.
Бетти бежала, не оглядываясь, а потому не видела, как Элизабет подала руку подруге, помогая подняться.
– Как ты думаешь, скоро она всем растреплет?
Аби пожала плечами и принялась счищать с платья грязь.
– Скоро, – сама себе ответила Элизабет, поднимая череп. Подумав, она подошла к воде и кинула так далеко, как могла. – Она испугалась. Пока только она.
– Будет весело.
– Ага.
Спустя несколько дней девочки поняли, что Бетти Хопкинс решила промолчать о странном происшествии, случившемся с ней на берегу. И это было огорчительным.
– Дура, – прошептала Элизабет, с трудом подавив зевок.
– Ага, – согласилась Абигайль.
– Или что-то прячет.
– Ага.
– Мы должны выяснить, что, – приняла решение Элизабет, и Абигайль поддержала, как поддерживала подругу всегда:
– Ага.
Утром Влад выбирался из квартиры на цыпочках: ни с Наденькой, ни с новым знакомым встречаться он не желал. Первая станет пилить, второй – допрашивать. А у Влада дела.
Алена одна и боится.
Нуждается.
В нем целую вечность никто по-настоящему не нуждался. И это пробуждало к жизни.
...немного! Немного тебе осталось! Скоро-скоро бубновый король под трефовой дамой. Трефы-пики, смерть на кольях. Смерть на вилах. Смотри-смотри!
Карты скользят в изломанных морщинами руках. Ногти алые, точно кровью мазанные, и губы в цвет.
Она всегда старалась, чтобы цвет в цвет. И юбки любила, надевала сразу несколько, одну поверх другой.
Кто она? Влад знает ее?! Почему он раньше не подумал, что знает? И его сны – лишь память, которая пытается достучаться.
Но разве он что-то забывал?
Влад опомнился на стоянке. Серое поле, машины, охранник, замерший в почтительном отдалении. Ключи в руке. Ехать. Он собирался ехать к Алене, но провалился в видение.
Он вспомнил, что что-то забыл.
– С вами все в порядке? – Охранник таки решился подойти.
– Да. Спасибо.
Нет. Не в порядке. Голова болит, и перед глазами мелькают крапчатые рубашки старой колоды. Это было! Ему гадали? Кто? Женщина, любившая носить несколько юбок, надевая одну поверх другой?
Еще серьги всплыли. Кольца из золота, старые, тяжелые. И кольцо к ним. Но кольцо ей велико.
Можно было подогнать по размеру.
Нельзя. Она тайком брала. Кто она? Кто?
– Я врача вызову! Погодите!
Охранник убежал. Значит, Влад кричал? Похоже, безумие прогрессирует. И надо бы к врачу, но... Алена осталась одна. Он должен ехать.
А еще вспомнить, кто та женщина из снов.
Проснулся Димка от запаха кофе и духов. Аромат вызвал чихание, а чихание – острый приступ головной боли. А над ухом раздалось насмешливое:
– Вставай, алконавт несчастный.
Димыч, не успев удивиться, откуда взялась женщина, зарылся в подушки.
Чужие подушки. В винно-бордовых наволочках с золотистой крапинкой. И вышитыми монограммами, одна из которых клеймом отпечаталась на щеке.
– Вставай, вставай! Господи, не хватало одного придурка на мою голову, как второй появился.
