Юлиан Семенов - Петровка, 38. Огарева, 6. Противостояние (сборник)
– Шнурок завязывают, Вить… Чего тебе завязывать-то? Если б ты какой бандит, спаси господи, был, а то работяга, шофер. Откуда ты знаешь, чего везешь? Попросил Архип Иваныч, ну ты и подсобил больному старику. Сударик мои вещички, три чемоданчика, на Курский отвезет – и все. Триста рябчиков я тебе сразу выкладываю.
– Не пойдет, Архип Иваныч, – сказал Витька и улыбнулся. – У меня жена рожать вздумала. Все. Завязал.
– Господи, вот радость-то! – сказал Прохор. – Дите – оно в семью всегда мир приносит. Это вы здорово решили. А твой?
Витька не понял.
– Младенец-та чей? – спросил Прохор. – Твой?
– А чей еще?
– Она уж полтора месяца одна, не ровен час, согрешила…
Витька резко тормознул. Машина остановилась.
– Вылазь, – сказал Витька, – старый дурак.
– Да что ты? – всполошился Прохор. – Я чего? Я ничего, Вить, я ж за тебя страдаю…
– Вылазь, – повторил Витька.
– Вить, Вить, – заторопился Прохор, – ты не серчай, ну, ты меня прости, старика. У меня так жена согрешила, я и напуганный теперя, Вить. Если бы я со зла, а то ведь от всего сердца. Ты не ругайся со мной, Вить, а то нам всем нехорошо будет, Вить…
– Тебе будет нехорошо, а мне что?
– Тебе тоже будет несладко. Один в наши дни кто захочет тонуть? Вдвоем – все веселей.
– Вот я сейчас поеду в милицию и сдам тебя, понял?
– И-и-и, милай, – засмеялся Прохор, – куда ты меня повезешь? Я тя сам куда хочешь отвезу. Только я этого делать не буду. Зачем это мне? Живи себе как хочешь. Лады, отвези меня ко мне домой, в Мамонтовку, и господь с тобой.
– Ты ж в Тарасовке живешь, Архип Иваныч, – сказал Витька. – Советская, сорок. Что я, не помню?
– Да не, там я не живу, там Сударев брат жил двоюродный.
Прохор быстро резанул взглядом Витьку. Глаза у него сейчас стали белые, холодные и пустые. Но так было только мгновение. Когда Витька, почувствовав на себе взгляд Прохора, обернулся, он увидел добрые стариковские глаза, в уголках которых поблескивали беспомощные и добрые слезинки.
– Да ты не бойся, – сказал Витька, – я только так, чтоб ты отвязался, Архип Иваныч. А то «согрешила», «согрешила»!
Прохор всхлипнул и тяжело шмыгнул носом.
– Ну, брось, Архип Иваныч… – попросил Витька. – Ну, извини меня, если что не так. Да хватит тебе, Архип Иваныч, ты прямо как женщина.
– Эх, люди, люди… Верно говорят, что они крокодилово порождение. Им с добром, а они все в черном норовят отплатить. Лады, поворачивай. Заедем к тебе, пол-литра махнем, и езжай себе куда хочешь. Не нужно мне от тебя ничего. Деньги-то есть?
– Есть.
– А то можешь взять в долг-то…
– Да нет, пока не надо. Я ж говорю, завязал.
– У тебя есть что закусить?
– Есть. Только мне пить нельзя.
– Стопку?
– Попадусь, тогда хана.
– Миленький, дак ты не попадайся. Потихоньку поедешь-то, гнать не будешь. И потом у меня орешек есть. Мускатный. От него трубочка не краснеет.
– Какая?
– Раппопорта этого самого, дружка твоего.
– Ты только одну бутылку бери, Архип Иваныч, две не надо.
– Ладно, ты меня тут ссади, а сам топай домой. Дверь не запирай, чтоб мне не стучать. Соседи дома?
– Нет. Они до семи.
– И ладно. А то Любушке стукнут: пил-де водку Витька, пил ее, окаянную… Ты дверь не запирай, чтоб я не колотился, лады?
– Лады.
Прохор купил две бутылки водки, холодного копчения осетрины и полкило сыру. Пока ему заворачивали покупку, он пошел в автомат и позвонил Сударю: он хотел его предупредить, что машины не будет. Но Сударя дома не оказалось.
«Ничего, – решил Прохор, – я за час управлюсь, как раз приду ко времени. А нет – подождет, не привыкать…»
Куда смотрит милиция?!
– Ты книжки про сыщиков читал? – спросил Росляков Леньку.
– Конан Дойля?
– Нет, про нас.
– Читал. Только вас не называют сыщиками. Вас называют в книгах «сотрудниками».
– Вообще, конечно, сотрудник. Только это все равно, что повара называть работником нарпита, а писателя – подвижником культурного фронта. Я знаешь, почему спросил тебя про книги?
– Нет.
– Вот ты с нами второй день ходишь и, наверное, смеешься: все в книгах про нас врут. Да?
– Нет…
– Ну да… Обязательно смеешься. По книге нам только какую-нибудь пуговицу покажи – мы тут же убийцу разыщем. Или посмотрим на человека – и сразу скажем, кто он такой, откуда родом и чем занимался десять лет назад. Глупость какая! А ведь печатают и читают.
– У вас очень трудная работа.
– Шататься по улице?
– Что вы со мной, как с ребенком, разговариваете? Я ведь понимаю, что к чему…
Росляков обрадовался.
– Ты не сердись, – сказал он, – это я тебя проверял.
Ленька хотел что-то ответить, но ничего не ответил, потому что увидел, как из такси вылезал Чита. Он хотел закричать ему: «Стой, сволочь!» Он хотел броситься на него, на этого черного красавчика, который, улыбаясь, что-то говорил шоферу.
Росляков посмотрел на Леньку, заметил, как побледнел парень, перевел взгляд туда, где стояло такси, и увидел человека со шрамом на лбу.
– Отойди, – тихо, улыбаясь во весь рот, шепнул он Леньке и пошел к машине, глядя вроде бы в сторону, а на самом деле упершись взглядом в карманы Читы.
Ленька как стоял на месте, так и замер. Сердце бешено колотилось, а руки и ноги сделались мокрыми и ватными, словно совсем чужими. Он понимал, что ему сейчас надо повернуться и уходить, чтобы Чита не заметил его и не заподозрил неладное, но он не мог двигаться, он стоял в оцепенении, как человек, увидавший перед собой злейшего врага, губителя своей жизни.
И Чита заметил Леньку. Секунду он вспоминал его, а вспомнив, ужаснулся. Снова чутье – какое-то звериное, не его, а мудрое и далекое чутье пещерных предков – подсказало ему опасность. Он не обратил внимания на парня, одетого ладно и небрежно, который шел к такси. Он видел того самого мальчишку, который был с ними в кассе. И он видел, как тот стоял, бледный и напряженный, словно перед прыжком.
Чита рывком открыл дверцу и плюхнулся к шоферу. Все в нем затряслось, и спазма сдавила горло. Он сказал:
– Едем. Быстро, – и потянулся к дверце, чтобы захлопнуть ее. Но в тот же миг рука того самого парня, который шел к такси, с силой рванула его тело из машины. И еще он услыхал пронзительный голос мальчишки, который был с ним в кассе. Тот кричал: «Сюда! Сюда! На помощь!»
Росляков схватил Читу и, подняв его, понес в подъезд. Чита закричал и начал бить парня коленями по животу. Росляков занес его в подъезд и прижал к стене. Сразу же образовалась толпа. Люди кричали:
– Безобразие! Куда смотрит милиция?! Милицию сюда!
Росляков сопел и держал Читу в железных объятиях, а тот верещал и по-прежнему бил его коленями в живот. Сквозь толпу протиснулись Костенко и оперативник. Они схватили Читу за руки, а Росляков полез к нему в карманы. Толпа шумела и гневалась. Росляков вытащил из заднего кармана брюк теплый пистолет. Все враз замолчали и шарахнулись в стороны, будто отнесенные ветром.
– Вот сюда смотрит милиция, – отдуваясь, сказал Росляков, пряча пистолет, отобранный у Читы, – и давайте расходитесь, пожалуйста. Ничего интересного здесь нет.
Допрос начали сразу же, как только Читу привезли в управление.
– Я требую объяснений, – сказал Чита, когда Садчиков предъявил ему постановление на арест. – Я не понимаю, за что меня задержали.
Он пытался говорить спокойно, но его выдавали пальцы: они мелко дрожали.
«Главное, ни в чем не сознаваться, – повторял себе Чита, – Санька говорил, что главное – не сознаваться… Только не сознаваться…»
– Вас арестовали за четыре преступления, Назаренко, – сказал Росляков. – Вас арестовали за убийство милиционера Копытова, за ограбление скупки и приходной кассы и за незаконное хранение оружия.
– Я никого не грабил и не убивал. Оружие я нашел только что в такси и хотел его передать в милицию.
– Вы что, сейчас ехали в милицию?
– Да.
– А почему вы отпустили машину на улице Горького?
– Я хотел позвонить по телефону и узнать адрес, куда надо везти револьвер.
– Ах, так… Ясно, – сказал Росляков. – А почему же тогда вы вдруг передумали звонить и решили быстро уехать?
– Я вспомнил, что вы помещаетесь на Петровке. И вам я сопротивлялся только потому, что думал, вы грабители и это ваш пистолет. Я думал, что вы следили за мной.
– Н-ну, хорошо, – сказал Садчиков, – м-может быть, это так и было. С-скажите, а когда вам надо было заехать за дакроновым костюмом?
– Что? – упавшим голосом переспросил Чита.
– То самое, – сказал Костенко.
Чита сидел на стуле посредине комнаты, а Садчиков, Росляков и Костенко стояли прямо перед ним – стеной, закрывавшей окно. Поэтому Чита не видел их лиц и их глаз, он видел только яркие черные контуры трех людей, которые каждым своим вопросом вбивали ему в голову, прямо в темечко, страшные гвозди. Эти гвозди причиняли ему неимоверную боль, он должен был привыкнуть к этой боли, а уже потом, привыкнув к ней, быстро придумать ответ и сказать возможно спокойнее и беззаботнее:
