Анатолий Безуглов - Неотвратимость
Вопросов не последовало. Все стали расходиться. Направился к двери и я.
– Олег,– раздался голос Сергея,– задержись на минутку: получишь задание штаба.
Но каким было задание штаба, я так и не узнал. Кригер обманул всех, в том числе и меня. Нас взяли в ту минуту, когда мы должны были расходиться от Ремизовых. Больше всех досталось Карпову, который успел выхватить пистолет, когда в комнату ввалились солдаты. От удара прикладом он потерял сознание, но его еще долго пинали тяжелыми коваными сапогами. В кузове машины, куда нас затолкали, я увидел Яшку Кучера – его оставил Сергей на стреме. У Яшки были скручены за спиной руки и проломлена голова. Он так и скончался, не приходя в сознание, в камере, куда нас кинули после ареста.
А в общем, Яшке повезло. Ребят допрашивали круглые сутки. Через два дня они были истерзаны и изломаны так, что мало чем походили на людей. Меня, несмотря на обещание Кригера, тоже отделали весьма прилично. Все мое лицо было сплошным кровоподтеком. Когда я решился напомнить ему о нашем уговоре, он, как всегда, улыбнулся и назидательно заметил:
– Ты же не хочешь, чтобы они тебя придушили в камере? А потом, говоря честно, ты этого заслужил: не сообщаешь мне ничего нового, мой друг, ничего нового. Все признания, на которые ты их вызываешь, не стоят ломаного гроша. Понимаешь, мне важно выйти на подпольный обком партии. Ну хоть какую-нибудь зацепку, черт побери! Будь смелее – я тебя полностью обезопасил, отсадив отдельно Пилинчука. Кстати, ты сказал в камере, что видел его, когда возвращался с допроса?
– Да, сказал,– еле шевеля разбитыми губами, ответил я.
– Ну и что, они поверили?
– Вроде поверили,– вяло ответил я.
У майора Кригера все было расписано как по нотам. Поместив нас всех в общую камеру, он тут же нря аресте отсадил отдельно Женю Пилипчука. На первом допросе, когда Рейнгард так безжалостно отделал меня, Кригер велел мне сказать ребятам, что, когда меня вели с допроса, я якобы видел Пилипчука живого и невредимого, разговаривавшего с кем-то из гестаповцев. Но, несмотря на то что товарищи вроде поверили в измену Пилипчука и на меня никакие подозрения не падали, ничего нового о связях с подпольным обкомом я ни у Сергея, ни у Карпова не выведал, а кроме них вряд ли кто-нибудь об этом знал. Двадцать восьмого ночью нас повезли на расстрел. Кригер ничего не добился, и все же до самого конца он решил не расшифровывать меня: Пилипчука среди нас не было, его, как выяснилось позже, расстреляли отдельно. Нас везли по затихшим улицам ночного города. Кто-то из ребят запел: «Орленок, орленок…» – все дружно подхватили знакомые слова.
Расстреливали всех вместе. Ребята стояли около неглубокой ямы, освещенные фарами машин.
– Прощайте, друзья! – крикнула Лена Ремизова.
С бронетранспортера. по шеренге подпольщиков ударила пулеметная очередь…
Я в это время уже сидел в «оппель-капитане» Кригера.
– Ну, вот и все,– закуривая, спокойно сказал он. Увидев, что меня бьет дрожь, протянул фляжку: – Выпей, здесь коньяк…
Солдаты, деловито переговариваясь, наскоро забрасывали могилу мерзлыми комьями земли. Машина круто развернулась и, набирая скорость, понеслась по шоссе, ведущему в областной город. С этого дня я никогда больше не бывал в Солоницах.
Через несколько дней, уже в гестапо, в здание на площади Труда, меня вызвал к себе Кригер.
– Садись, Олег,– как всегда, улыбкой встретил меня майор.– У меня есть для тебя приятное известие.– Кригер протянул мне лист бумаги с немецким машинописным текстом.– Впрочем, я забыл, что ты не силен в немецком,– улыбнулся Кригер.– Ну ничего, думаю, что по-русски это будет звучать не менее приятно. Ты представлен к награде за успешную ликвидацию Солоницкого подполья. Список утвержден. Поздравляю.– Кригер встал из-за стола и торжественно протянул мне руку.
Кстати, награду мне почему-то так и не вручили.
– Ну как? Сильно отличается этот рассказ от того, что записано в показаниях Князева? В ваших глазах я читаю вопрос: как же я решился отпустить такого человека? Поймите, иного выхода у нас не было. Мне нужно было добиться полного доверия Князева и узнать подробности провала Солоницкого подполья. Я должен был сделать сейчас то, что не мог сделать все эти годы. Карпов мертв, да он и не знал имени провокатора. Кригера уничтожили партизаны. Единственный человек, знавший правду, был Курдюмов-Князев. Нужно было развязать ему язык. Я позвонил в областное управление КГБ и рассказал о Курдюмове-Князеве. Мои действия одобрили. Я прекрасно понимал возмущение следователя Лазарева, но посвящать его до поры до времени в подробности этого дела не имел права. Курдюмов-Князев, воспользовавшись свободой, сбежать не мог. Ведь с самого начала обо всем знали работники КГБ. Каждый шаг Князева был им известен. А вскоре Курдюмов-Князев был вновь арестован. Это произошло в тот самый день, когда следователь Лазарев доложил прокурору области Зарубину о необоснованном освобождении Князева, о том, что прокурор Рудов встречался с преступником.
Лазарев иначе поступить не мог. Увидев его в приемной прокурора области, я сразу догадался, в чем дело, и попросил Зарубина пригласить Лазарева в свой кабинет, что он и сделал. Когда Лазарев прослушал пленку с записью моего разговора с Курдюмовым-Князевым, он растерянно посмотрел на меня и старшего следователя КГБ. Мне пришлось рассказать ему, как я стал разведчиком.
Дело в том, что я наполовину немец. Девичья фамилия моей матери Грот. Дед преподавал до революции в Московском университете, но в 1905 году вместе с несколькими педагогами был лишен кафедры за поддержку революционно настроенного студенчества. Карл Францевич Грот был из обрусевших немцев, но родной язык, несмотря на это, знал прекрасно. Он-то и обучил меня немецкому языку.
Когда я учился в школе, наша «немка», милейшая старушка Адель Львовна, в случае, если кто-либо не выучил урок, обращалась ко мне, и я, чтобы не подвести товарища, пускался с ней в длинные разговоры, нажимая на свое «чисто берлинское» произношение. Адель Львовна таяла… Я рос, как тысячи моих сверстников: школа, комсомол, общественные нагрузки. В мире было неспокойно. В Германии к власти пришли фашисты. Истерические вопли Гитлера о реванше и жизненном пространстве для немцев перестали быть пустой угрозой. Лучшие люди Германии покинули страну. Человечество было поставлено перед лицом новой мировой войны.
Во время Великой Отечественной войны я добровольцем попросился на фронт. Написал три заявления. Когда моя просьба наконец-то была удовлетворена, военкомат направил меня на одну из подмосковных станций, где формировался стрелковый полк особого назначения. Через некоторое время меня вызвали в политотдел, где я познакомился со старым чекистом полковником Денисовым. Разговор у нас с ним состоялся обстоятельный и подробный. А через два дня я был отчислен из части и переведен в распоряжение полковника. Семен Михайлович привык тщательно обдумывать каждую операцию, которой он руководил. Он прекрасно сознавал, что имеет дело с одной из сильнейших разведок мира, и великолепно знал, что те реальные немцы, с которыми его подопечным придется иметь дело, сильно отличаются от немцев, изображаемых в кинокартинах, снятых в первые годы войны.
Моя подготовка велась тщательно. Однажды поздним вечером, когда я, устав после напряженного дня, собирался лечь спать, ко мне в комнату вошел довольный, улыбающийся Денисов.
– Не помешал? Да ты сиди, сиди,– сказал он, заметив, что я вытянулся по стойке «смирно».
Денисов уселся поудобнее и вновь обратился ко мне:
– Ну, брат, нашел я тебе двойника, пальчики оближешь. Герман Рюге, из прибалтийских немцев, репатриировался в Германию незадолго до установления в Латвии Советской власти. Имел в Германии дядю. Дядя как дядя, владелец писчебумажного магазина в Брауншвейге. Но! – Денисов поднял вверх указательный палец.– Дядя в январе сорок первого возьми да помри от рака, так что теперь никаких родных у Рюге нет. Сирота, одним словом. Старше тебя на два года, очень похож.
– Откуда вы его достали?
– Подарок фронтовой разведки, надо сказать – ценнейший подарок.
Мы проговорили с полковником еще несколько часов, обсуждая вопросы, которые завтра я и он должны задать лейтенанту Герману Рюге, чтобы как можно точнее узнать о его прошлом и настоящем. Будущее Германа Рюге предстояло сыграть мне…
Вот так я и стал разведчиком…
В январе 1943 года абвер направил меня в Солоницы отбирать учеников в разведшколу. Я сообщил в Центр и получил задание по выяснению перемещений дивизии вермахта с западного направления в группировку «Дон». Маленький городок Солоницы стал во время войны крупной узловой станцией. До поры до времени на этом участке все складывалось благополучно, но в самый нужный момент из Центра в подпольный обком пришли тревожные сигналы. Данные, поступавшие из Солониц, проверенные по другим каналам, оказались тонко состряпанной дезинформацией. Кроме того, из подпольного обкома через связного сообщали, что хорошо продуманная и тщательно подготовленная операция по уничтожению паровозного депо провалилась. Я решил выехать в областной центр и на месте во всем разобраться. Командировка не представляла большой трудности, так как вблизи от города находился большой лагерь военнопленных, где я бывал уже несколько раз, вербуя учеников в разведшколу Шварцвальда. Как вы знаете, между гестапо и абвером шла глухая и непрекращающаяся война, окончившаяся в конце концов поражением Канариса.
